Голубое шампанское - Джон Варли Страница 42

Но в этом мире нельзя иметь все. Тик-Так повторял это достаточно часто. И нельзя позволять всем сукам щениться, иначе очень скоро окажешься по колено в собаках. Так-Так и это сказал.

По сути, Тик-Так говорил очень много такого, во что Чарли не хотелось бы верить. Но он никогда ей не лгал.

– Ты слушал? – спросила она.

– Во время последнего разговора? Конечно, слушал.

Чарли поставила Слишком Белую на пол и подозвала следующую собаку. Это оказался Энгельберт, которому еще не исполнился год, а потому все еще склонный к игривости, от которой ему уже полагалось избавиться. Чарли пришлось его отчитать, пока пес не успокоился.

– Кое-что из того, что она тебе сказала, – начал Тик-Так. – Кажется, она тебя огорчила. Например, о твоем возрасте.

– Глупости, – быстро ответила Чарли. – Я знаю, сколько мне лет.

Это было правдой… но не всей. Ее первые четыре собаки уже умерли. Самой старшей из них было тринадцать лет. С тех пор у нее было много собак. Самому старому и больному псу сейчас было шестнадцать. И он долго не протянет.

– Я просто никогда свои годы не складывала, – правдиво добавила Чарли.

– Для этого никогда не было причины.

– Но я не взрослею, – негромко сказала она. – Почему, Тик-Так?

– Не знаю, Чарли.

– Анна сказала, что, если я спущусь на Луну, возможно, они смогут это узнать.

Тик-Так промолчал.

– Она правду говорила? Про всех тех пострадавших людей?

– Да.

– Может, мне не следовало на нее злиться.

Тик-Так опять промолчал. Чарли тогда очень разозлилась. Анна и новая женщина, Меган, рассказали ей все эти ужасы, а когда они договорили, Чарли перевернула телевизионное оборудование и ушла. Произошло это почти день назад, и почти все это время они вызывали Чарли на связь.

– Почему ты это сделал? – спросила она.

– У меня не было выбора.

Чарли приняла такой ответ. Тик-Так был механическим человеком, совершенно не таким, как Чарли. Он был ее верным опекуном и почти что другом, но она знала, что он… иной. Начать с того, что у него не было тела. Она иногда задумывалась, не причиняет ли это ему неудобство, но так никогда и не спросила.

– А моя мама действительно мертва?

– Да.

Чарли перестала расчесывать пса. Энгельберт обернулся, посмотрел на нее и стал терпеливо ждать, пока хозяйка не разрешила ему спрыгнуть с ее колен на пол.

– Наверное, я это знала.

– Думаю, да. Но ты никогда не спрашивала.

– С ней можно было поговорить, – объяснила Чарли.

Она вышла из комнаты, где ухаживала за собаками, и пошла по Променаду. Несколько собак увязались следом, пытаясь вовлечь ее в игру.

Чарли вошла в комнату матери и постояла, глядя на тело в кровати. Затем пошла от машины к машине, щелкая переключателями, пока не наступила тишина. И когда она закончила, в комнате произошла лишь одна перемена. Машины больше не гудели и не щелкали. Тело в кровати совсем не изменилось. Чарли предположила, что сможет и дальше с ним разговаривать, если захочет, но усомнилась, что общение останется прежним.

Она задумалась: не стоит ли ей заплакать? Может, следует спросить Тик-Така? Но он никогда не был экспертом в вопросах подобного рода. Возможно, из-за того, что сам не мог плакать, поэтому и не знал, когда полагается плакать людям. Но факт есть факт: Чарли было гораздо печальнее на похоронах Альберта.

В конечном итоге она опять спела гимн, потом закрыла и заперла дверь. В эту комнату она никогда больше не войдет.

* * *

– Она вернулась! – крикнул Штейнер через комнату.

Бах и Гэллоуэй быстро поставили чашки с кофе и заторопились в офис Бах.

– Она только что подключила эту камеру, – пояснил Штейнер, пока они усаживались. – И выглядит она немного иначе, верно?

Бах пришлось с ним согласиться. Они заметили Чарли на других камерах, когда она шла по своим делам. Она снова вошла в комнату матери. Оттуда она перешла в свою комнату, а когда вышла, то выглядела совершенно иной. Волосы вымыты и причесаны. Платье, похоже, когда-то было женской блузкой. Рукава были обрезаны, а края неумело обметаны. На ногтях красный лак. На лице обильная косметика, совершенно неподходящая для девочки ее внешнего возраста, но уже не та дикая, почти дикарская раскраска, которую Чарли наносила прежде.

Она уселась за огромный деревянный стол лицом к камере.

– Доброе утро, Анна и Меган, – серьезно произнесла она.

– Доброе утро, Чарли, – ответила Гэллоуэй.

– Извини, что кричала на тебя, – сказала Чарли. Руки она аккуратно сложила перед собой. Слева от них лежал лист бумаги. Если не считать его, стол был пуст. – Я была смущена и огорчена, и мне понадобилось время, чтобы подумать о том, что ты мне сказала.

– Ничего, все хорошо, – ответила Бах.

Она с трудом удержалась от зевка. Бах и Гэллоуэй не спали уже полтора дня. Пару раз им удалось подремать, но их всякий раз будили, когда Чарли появлялась на экранах.

– Я все обсудила с Тик-Таком, – продолжила Чарли. – И отключила мать. Вы были правы. Она все равно была мертва.

Бах не смогла придумать, что на такое ответить. Она взглянула на Гэллоуэй, но ничего не смогла прочитать на ее лице.

– Я решила, что хочу сделать, – сказала Чарли. – Но сперва я…

– Чарли, – быстро произнесла Гэллоуэй, – можешь показать, что лежит у тебя на столе?

В зале ненадолго воцарилась тишина. Несколько человек повернулись к Гэллоуэй, но все промолчали. Бах собралась было что-то сказать, но Гэллоуэй сделала жест под столом, где ее руку могла увидеть только Бах. Та решила не вмешиваться.

Чарли заметно смутилась. Она протянула руку к бумаге, взглянула на нее, потом в камеру.

– Эту картинку я нарисовала для тебя, – сказала она. – Потому что хотела извиниться за то, что накричала.

– Можно на нее взглянуть?

Чарли спрыгнула со стула и обошла стол, чтобы поднести рисунок к камере. Похоже, она им гордилась и имела на то полное право. Здесь наконец-то появилось визуальное доказательство того, что Чарли не то, чем кажется. Никакая восьмилетняя девочка не смогла бы нарисовать такой замечательный карандашный портрет шелти.

– Это для Анны, – сказала она.

– Это так мило, Чарли, – сказала Гэллоуэй. – Я бы тоже такой хотела.

– Так я его нарисую! – радостно воскликнула Чарли… и убежала.

Послышались сердитые возгласы.