Максим Михайлов - Плач серого неба Страница 42

— Они раздражают вас, не так ли?

— Вы даже не представляете, насколько.

— Почему же, друг мой, отлично представляю. Мне не меньше вашего ненавистны железные идолы, которым сейчас поклоняются и стар, и млад. Как хитро нас провели, не так ли?

Он ушам своим не верил. Старый альв будто выхватывал слова из его собственной истерзанной души, и она на глазах разглаживалась и заживала, наполняясь восторгом и легким испугом.

— Я… Вы… Вы действительно так считаете?

— О да, доктор! Ведь мы думали, что победили Хаос. Что за наивность? Хаос — он все так же вокруг нас!

— Да… Да! — испуг исчез, а восторг креп с каждым мигом, — о, как же вы правы! Мы променяли мир на механического монстра, мы…

— …поклоняемся ему и приносим жертвы. Часто — кровавые, — альв скрипнул зубами, — вы, как доктор, должны особенно хорошо это понимать.

— Я понимаю! Вы так правы. Хаос здесь, он по-прежнему в наших душах!

— Именно так, друг мой, именно так. Мы позволяем им безнаказанно творить зло, тратить бесценные ресурсы… на что?

— На собственное обогащение и процветание! Они облегчают себе жизнь, строят маленькие мирки, а о настоящем мире не думают. Это ужасно! — он упивался восхитительным взаимопониманием. О, как ему не хватало возможности так, запросто, поговорить с кем-то о своих переживаниях.

— Они ловко обманули нас всех: объявили повсеместную силу запретной. Назвали Хаосом ее, и искусно скрыли настоящий Хаос внутри нас. Удивительно ли, что все нутро нынешних одушевленных изъедено чем-то худшим, чем сама скверна? Посмотрите на Сиаха! Племя отвергло его только потому, что бедняга от них отличался. Даже хладнокровные южане смотрят не внутрь, а наружу! Взгляните же, — он ткнул пальцем в невозмутимо подпиравшего стену ящера, — его преступление заключалось в том, что он вырос не таким как все! И так повсюду!

— А надежды на спасение с каждым днем все меньше, — ладонь Ольта потянулась к губам, смахнуть случайные хлопья пены, но замерла на полдороги, когда из глубины естества изверглись новые слова, — а ведь мы все еще можем спасти себя!

— Как же, друг мой?

— Взять эту силу! Воспользоваться ей! Употребить во благо всех одушевленных!

— Великолепно, доктор! Смело и поистине мудро. Вы готовы пойти всем наперекор?

— Я? Я давно готов. Знать бы, где найти эту силу! Как ей овладеть! Ух, сколько болезней можно было бы вылечить! Сколько жизней спасти! Я показал бы миру его неправоту. Продемонстрировал бы всю глубину его заблуждений! Вывел бы на чистую воду тех, кто не дает нам дышать и жиреет на наших страданиях. Но… — внезапно плечи его поникли.

— Что же вы хотели сказать? — глаза альва полыхали азартом, — говорите же, доктор, ну?!

— Я не могу! Я не знаю, — по маленькой щеке рассерженно пробежала одинокая слеза, — понятия не имею, как! Я — маг огня, но что с того? Я исцеляю одушевленных, но благодарить за это нужно устаревшие лекарства. Моя собственная сила ничтожна и бесполезна! — он не сдержался и судорожно всхлипнул.

— Вы не правы, друг мой, — старик откинулся на спинку кресла. В побелевшие от напряжения костяшки пальцев вернулась зелень, когда они отпустили подлокотники и расслабились. — Есть нечто стократ важнее, чем сила вашей магии, ваших рук, ног, мозгов — ваша страсть, сила духа! А я вижу: ее с лихвой хватит для осуществления мечты, да не одной! И не тревожьтесь, как это сделать. — Его лицо, не в силах удержать спокойствие, вспыхнуло яростным торжеством. — Я непременно вам помогу.

— Вы? Но как? И… Правда?! Только скажите! Отдам все, что имею! Вы научите меня пользоваться этой силой?!

— А как же, — голос альва вновь стал спокойным и дружелюбным, — такой подарок я вам сделаю, будьте покойны. К тому же, это совсем нетрудно. Способ придуман давно, но есть одна заковыка — чтобы эта сила проснулась в одушевленном, он должен желать ее всеми силами, но не для себя. Ради других. Признаться, до встречи с вами я и не надеялся найти кого-то столь же одержимого всеобщим счастьем. А поди ж ты. Ключ к невиданной мощи, мой дорогой доктор, — бескорыстие, а его у вас — хоть отбавляй. Осталось только расчистить русло, в которое мы направим эту мощь.

— Когда? Я на все… Любую…

— Терпение, дружище. Мы встретимся вновь. И вернемся к разговору, ведь теперь я уверен, что вас послала мне сама судьба. Благодаря вам, друг мой, у мира снова есть надежда, и сердце мое исполнено радости.

— Вы… Вы святой! — вскричал доктор, — вы действительно святой!

— О нет, друг мой. Я такой же, как вы. Мы вообще с вами очень похожи, не находите? Наши устремления, наша страсть, скорбь — едины. Вместе мы расплавим мир и придадим ему единственно правильную форму. Вот только маленький нюанс… От вас кое-что потребуется.

— Только скажите! Все что вам будет угодно!

— Не мне, доктор, что вы такое говорите?

— Простите, — стыд немедленно придавил половинчика к земле. «Да что ты будешь делать?» Ольт покраснел.

— Не извиняйтесь, дружище, право, не стоит, — каждая морщинка улыбающихся глаз альва заполнилась теплом, — мы всего лишь мирские души, нас одолевают слабости, мы ошибаемся — но меняем мир лишь тогда, когда боремся с собственными недостатками.

— О, да! Клянусь, я сделаю все, чтобы стать таким же, как вы.

— Ни в коем случае. Оставайтесь собой, доктор. Таким, какой вы есть. В такого вас мы верим. До свидания же, друг мой. До скорого свидания.

— До свидания! Я буду ждать. Но молю, скажите, когда же мы снова встретимся?

— Скоро, доктор. Уже очень скоро. Ждите вестей.

Глава 15, в которой я размышляю о вреде курения, но сталкиваюсь с угрозой иного характера

Первые часы ночи — самое практичное время для частного детектива. Мысли о постели крадучись подбираются к головам уважаемых одушевленных, и те, для пущей крепости сна, спешат поскорее закончить деликатные дела. В это же время из вонючих и сырых недр города на свет зажигаемых фонарей выползают те, из чьих хитрых глаз и кривых ухмылок знающий сыщик выманит сведений больше, чем из любого дневного информатора. Ну разве не удачное время для поиска бродяг и попрошаек?

Натянув шляпу по самые брови, я, отбросив попытки сохранить достоинство, продирался сквозь косые струи дождя по ярко освещенной улице. Любой случайный полицейский вполне мог бы арестовать меня за, скажем, чрезмерно таинственный вид, но представителей трогательного недоразумения, которое в Вимсберге называлось законом, поблизости не наблюдалось. Шипение газа и шорох дождевых капель сплетались в уникальный шум, который при всем желании не давал мне почувствовать себя одиноко. Стоило закрыть глаза — и казалось, будто я в самом центре оживленного народного гуляния, но веселятся вокруг исключительно ящеры.