Анатолий Жаренов - Парадокс Великого Пта. Фантастический роман Страница 50

«Многоуважаемый господин Диомидов!

В свое время я поделился с Вами некоторыми сомнениями относительно человека, носящего фамилию Бергсон. Я никогда не считал себя хорошим физиономистом, но выражение лица, с которым Вы выслушали мое сообщение, навело меня на размышления о том, что Вы мне просто не поверили. Может быть, я ошибся. Во всяком случае, я пишу об этом не для того, чтобы упрекнуть Вас. Отнюдь. Моя информация носила слишком отвлеченный характер, чтобы ею можно было воспользоваться. Ее можно было расценивать только как побуждение человека, испытывающего добрые чувства к народу страны, в которой этому человеку довелось побывать. Расставшись с Вами, я еще раз продумал наш разговор и пришел к мысли о необходимости принятия какого-то решения. Единственно правильным мне показалось довершить начатое. Осуществить это можно было только одним путем — поехать на Амазонку и разыскать ту таинственную лабораторию, которая, по-моему, имела отношение к событиям, взволновавшим мир.

Это оказалось трудным предприятием, но не невозможным. Конечно, один я ничего бы не сделал и не нашел. Помогли друзья, которые разделили со мной тяготы путешествия к эпицентру катастрофы.

Не буду вдаваться в детали. И без того письмо получается достаточно длинным. Скажу только, что мы оказались не одиноки на этом пути: появилось обстоятельство, послужившее к усугублению трудностей, но одновременно позволившее кое-что прояснить. Именно это «кое-что» и заставило меня взяться за перо, чтобы написать Вам. Именно это «кое-что» удерживает меня пока от публичных выступлений с разоблачениями. Однако постараюсь быть последовательным».

— Он, наверное, скучный человек, этот Мейер, — вдруг сказала Маша.

— С чего ты это взяла?

— Да так, слог у него тягучий.

Лагутин пробежал взглядом по нескольким страницам и стал читать сразу четвертую.

«На берегу ничто не напоминало о гекатомбе, свершившейся здесь когда-то. Сельва уничтожила все следы преступления. Зеленый полумрак царил в лесу, в который мы вступили, распрощавшись с командой парохода. Зеленый полумрак, наполненный птичьим гомоном, был нашим спутником во время многомильного перехода до лаборатории Хенгенау. Да, теперь мы знаем, что так звали профессора-изверга. Впрочем, я об этом расскажу позднее.

Первую ночь мы провели на месте. Мне эта ночь была нужна для того, чтобы определить направление дальнейшего пути. Да, я помнил расположение звезд в ту давнюю ночь. Сделав поправки на время года, мы сориентировались и утром двинулись туда, куда, как я предполагал, ушли танки с обезьянами. Простите, господин Диомидов. Я все время пытаюсь избежать длиннот, но у меня это плохо получается. Еще немного, и я перейду к сути дела. Вы поймете меня, когда узнаете о тех странных вещах, с которыми нам пришлось столкнуться. Многое из того, что мы увидели, пока не поддается объяснению. И я опасаюсь, что человечество долго еще будет находиться в неведении относительно целого ряда фактов. Так думаю не только я, но и мои друзья, один из которых физик, а другой — археолог».

— Когда же он к делу перейдет? — поинтересовалась Маша.

— Подожди, — махнул рукой Лагутин. — Вот оно.

«Я еще не сказал Вам, что мы сбились с пути. Незначительная ошибка в расчетах отклонила нас на несколько десятков миль в сторону. Мы поняли это, когда увидели пирамиду в лесу. Мой друг, археолог Иоганн Крейцер, утверждает, что эта находка выходит из ряда вон, что ее значение трудно переоценить и что она, несомненно, прольет новый свет на установившиеся взгляды относительно происхождения индейцев Латинской Америки. Он так заинтересовался горельефами на стенах у входа в храм и статуей Бога в верхнем зале, что не хотел уходить до тех пор, пока не сфотографирует и не опишет все увиденное. Мы оставили его и занялись осмотром внутренних помещений.

В одной из отдаленных комнат (я употребляю это слово, хотя правильнее было бы назвать помещение склепом), так вот, в одной из отдаленных комнат мы нашли следы недавнего пребывания человека. Постелью ему, вероятно, служила легкая надувная лодка. В ней лежал портативный радиоприемник, слегка прикрытый одеялом. В углу комнаты-склепа были аккуратно сложены пакеты и банки с продуктами. Снаружи у входа валялись канистра из-под воды и разорванная пополам записнаякнижка.»

— Знаешь что, — сказал Лагутин. — Я, пожалуй, пропущу еще несколько страниц. Эта обстоятельность может свести с ума. Диомидов говорил мне, что в письме есть вещи, которые должны нас заинтересовать, но пока я что-то их не вижу.

— Самое интересное должно быть в конце, — сказала Маша.

— Да, да. «Конечно, первой нашей мыслью было проверить»… Не то… Не то… «Мы занялись детальным осмотром помещения». Так… «Что удалось при этом обнаружить, я Вам уже написал». Да, длинно умеют писать люди… Ага, вот, кажется, что-то интересное…

«Конечно, мы обратились к записной книжке. Мы считали, что она поможет если не разгадать тайну, то хотя бы подыскать ключ к ней.

Это была добротная коричневая кожаная записная книжка. Чтобы разорвать ее на две части, требовалась, вероятно, немалая сила. Потому что линия разрыва шла поперек книжки. Попробуйте проделать подобный опыт, и Вы убедитесь в том, что нормальному человеку сделать это не удастся.

Установить имя владельца книжки не составляло труда. «Людвиг Хенгенау» — эти слова были вытиснены на обложке. А характер записей позволял сделать вывод, что они предназначались только для хозяина, который, по всей видимости, никогда не предполагал, что они могут стать известны кому-либо, кроме него.

Когда я поднимал обрывки книжки с пола, из кармашка на обложке выпала часть фотографии. Вторая часть нашлась в другом куске. Да, это был он — тот самый профессор-эсэсовец. Я не мог забыть его лица, как не забыл лица сопровождавшего его Бергсона. Такое не забывается.

Но я не буду отвлекаться, а перейду непосредственно к записям. Они очень отрывочны, бессистемны и на первый взгляд лишены логической последовательности. Хенгенау, видимо, записывал мысли, приходившие ему в голову во время работы. Даты отсутствуют. В то же время складывается впечатление, что в этих записях есть некая путеводная нить, центральная, стержневая мысль. Впрочем, судите сами. Я воспроизвожу то, что мы прочитали».

— Наконец-то, — сказала Маша.

— Да. — Лагутин перевернул страницу. — Это, кажется, то самое.

«Сегодня Луиза в припадке какой-то бешеной откровенности призналась мне, что она не арийка. Она вообразила, что сообщает мне новость. А я знал это, еще когда нанимал ее в помощницы. Луиза — хороший врач. И она мне нужна. Разве имеет значение то обстоятельство, что в ее жилах есть капли цыганской крови?.. «Доноси», — сказала она. Я пожал плечами. «Ты могла бы этого не говорить», — сказал я ей. «Ненавижу», — заявила она. «Кого?» — равнодушно спросил я. «Тебя», — сказала она. Как глупо! Мы уже давно охладели друг к другу, я знаю, что она любит Гюнтера, и не мешаю им. Работа! Только работа нужна мне! Луиза же ведет себя как последняя идиотка…»