Ант Скаландис - Спроси у Ясеня Страница 6

– А-а, – сказала Татьяна.

– Да просто старая привычка автомобилиста. Любая машина может выйти из строя, а при движении пешком, ничего нет лучше рюкзака.

– А вот эта машина часто выходит из строя?

– Эта? Пока еще ни разу.

Потом я пошел поискать дров для костра. И мне повезло. Совсем неподалеку кто-то спилил березу, а увез не все – бревнышки помельче остались аккуратно сложенной кучкой. Как раз то, что мне надо. Вряд ли это были дрова все для того же пикника, но я уже ничему не удивлялся. Если бы даже бревна были поколоты, а рядом стоял мангал, лежали бы шампуры и коробок спичек с приколотой к нему запиской: "Вам, дорогой Михаил Григорьевич", я бы и это воспринял как должное. Ведь когда идут такие навороты, становишься вдруг отрешенным и царственно спокойным. Кажется, это называется запредельное торможение. С запредельным царственным спокойствием я надрал с бревен бересты, рассовал ее по карманам, а поленьев взял столько, сколько мог унести. И пошел к машине.

– Все почти готово, – поведала мне Татьяна. – Пойду позвоню по телефону.

– Что?! А-а… Валяй. Только далеко не отходи. Темнотища. Мало ли что…

– Далеко не пойду. Хворосту только пособираю. А то ты принес какие-то столбы. Как их разжигать-то?

– Эх, женщины! Ничего вы в кострах не понимаете. От хвороста один треск, а эти гореть долго будут. Ну, давай скорее…

И она скрылась за березами. Нужно ли объяснять, куда я ринулся в ту же секунду?

– Тополь, Тополь! Вызывает Ясень! Прием.

– Говори, Ясень. Прием.

– Тополь, я здесь не один. Если она подойдет, я мгновенно прерву связь. Ты понял? Просто я хотел…

– Ясень, ты идиот? Почему сразу не сказал? Кто она? Прием.

– Я не знаю, кто она. Зовут Таня. Она проезжала мимо, ей надо было помочь. Вот я…

– Дальше что?! Прием.

– Ничего. Она побудет со мной до утра. Прием.

– Ясень, ты действительно придурок. Ты понимаешь, что ты должен избавиться от нее? Прием.

– Что?!! Да пошел ты!..

– Кретин! Я же сказал, не убрать, а избавиться! Ты должен сделать так, чтобы она ушла. Ты понял меня? Прием.

– Она уйдет, – сказал я спокойно. – Но только утром.

И без предупреждения вырубил передатчик, хотя Татьяна еще бродила где-то между березами. Просто он мне надоел, этот Тополь. Ишь, распыхтелся! Может, я его разбудил. А может, он просто скучает там один на своем ночном дежурстве, и ему, конечно, завидно, что я тут девочку наклеил. Ладно, ладно…

Я включил магнитолу по-прежнему настроенную на "Радио-101", и в "ниссан" стремительно ворвался полный экспрессии голос неполнозубой звезды Ардис:

– Ain't nobody's business!

Слова весьма соответствовали моменту: "Это никого не касается!" Действительно, никого. Весело! Я закурил и стал качать в такт руками, головой, потом начал притопывать ногами.

Подошла Татьяна с охапкой хвороста.

– Любишь Ардис? – спросил я ее.

– Ничего. – Она бросила хворост прямо под колесо, словно собиралась подпалить машину.

– Неполнозубая, – сказал я, – а как поет!

Татьяна улыбнулась.

– У нее просто строение челюсти такое. А неполнозубая – это я.

– Почему?

– Зуб сломался, а вылечить некогда.

– В пьяной драке? – поинтересовался я.

– Не-а, за завтраком в осетрине хрящик попался.

– А-а… Ну-ка покажи! – Я включил фары и вышел из машины. – Иди сюда.

И она встала в свете этих ниссановских прожекторов, как актриса в лучах рампы, и лихо откинула со лба челку, и улыбнулась нарочито широко. Такой я ее еще не видел: рыжее полыхание волос над голубым блеском глаз, нежной россыпью веснушек, розовой влажностью губ и белоснежным сиянием зубов. И одного зуба – четвертого вверху справа – действительно не хватало. Но это не портило ее – это было как-то удивительно мило и трогательно, как у ребенка.

Я бросил сигарету, сделал шаг к ней и приблизил свое лицо… Дальше все получилось само собой, честное слово, я этого не планировал. Наши губы оказались слишком уж рядом. Я порывисто обнял ее и жадно захватил своим ртом ее розово-жемчужное великолепие. Она не противилась, нет, она ответила. Губами, языком, маленькими нежными ладонями, всем телом, прильнувшим ко мне. И мир исчез. Сладкий оранжевый туман плыл сквозь меня и вокруг, окутывал, обволакивал мягким теплом и ароматной шелестящей тишиной… Когда я последний раз так целовался? Со Светланой на острове Валаам, когда все было впервые, и закачались сосны, и огромное красное светило опрокинулось в озеро? Или с Белкой десять лет назад в продувном московском дворе, где посреди холодной черноты мартовского вечера мы были отдельно от всего и всех, и под двумя сомкнувшимися капюшонами наступил жаркий май и мы летели куда-то вперед и вверх, к теплу и свету… Но, кажется, теперь было еще прекрасней.

Крикнула вдалеке ночная птица, и мы очнулись.

– Подожди, – шепнула Татьяна. – Давай поедим, наконец, а?

– Пора, – согласился я. – Только очень быстро разведу костер.

Наступило минутное отрезвление. Я вспомнил внезапно, где я, с кем, почему здесь оказался и что ждет меня завтра. Все это был полнейший дурдом. Я забрался в чужую машину, нахамил какому-то важному бандиту и собирался провести ночь с абсолютно незнакомой, загадочной женщиной. Вот уж действительно "Последнее танго в лесу под Степуриным". (Михаил Разгонов по мотивам одноименного фильма Бернардо Бертолуччи). Мое танго вполне могло стать последним. Да и ее тоже. Кому же из нас суждено умереть наутро? В лучших традициях правдивого российского кино последних лет – умереть придется всем, в том числе, и нашим убийцам. Ах, как легко катились эти мрачные мысли, словно барашки по теплой глади моря, так легко, что я им совсем не верил. В глубине души я чувствовал, что мы оба останемся живы. Поэтому в глубине души царил праздник.

И на столе разворачивался праздник. Я даже согласился выпить шампанского, которого вообще не пью. Но это все-таки французское и вдвоем с такой женщиной! Шампанское было божественным. Татьяна была в восторге. Закуски были сказочно хороши. Про коньяк я вам уже рассказывал, а про остальное рассказывать просто лень. Поверьте, все было очень вкусно. И веселые тосты были. Совершенно дурацкие, отвлекающие от серьезных мыслей. Но после третьей мы загрустили. Оба, одновременно, как это случается у влюбленных. Татьяна в третий пластиковый стаканчик шампанского добавила коньяку, а я в третий пластиковый стаканчик коньяка шампанского добавлять уже не стал. Может, поэтому мы загрустили. Возникла пауза, обычно предназначаемая для вдумчивого пережевывания пищи. Но я это сделал настолько вдумчиво, что в итоге прервал паузу следующей фразой:

– А знаешь, кого ты мне напомнила?

– Кого? – спросила она с интересом.

– Майку Глумову. Помнишь, кто такая Майка Глумова у Стругацких?

– Я даже помню, кто такая Майя Тойвовна Глумова.

– Не надо о грустном. До Майи Тойвовны тебе еще далеко. Ты похожа именно на Майку из "Малыша". Ты в каком издании его читала?

– В "текстовском", ну, в этом, двенадцатитомнике.

– Не объясняй. Я там работал, в "Тексте"… Господи! Неужели я такой старый? Ведь люди, читающие Стругацких по полному собранию – это уже другое поколение.

– Брось, Мишка, просто я слишком поздно увлеклась фантастикой.

– Стругацкие – это не совсем фантастика. Ну, ладно, вернемся к Майке. Знаешь, кто еще напоминал мне ее? Татьяна Лозова. Была такая фигуристка, помнишь? Ты и на нее похожа. Правда.

Таня сделала неловкое движение и опрокинула стаканчик, потом ладонью смахнула со стола пролившееся вино и, задумчиво вытирая одну руку о другую, тихо произнесла:

– Это очень хорошо, что я еще похожа на Татьяну Лозову.

– Что значит "еще"?

– Ну, старая облезлая кошка, а все еще похожа на девочку-фигуристку.

– Перестань. Какие твои годы!

– Для спорта? – быстро спросила она.

– А при чем тут спорт? – не понял я.

И мы оба помолчали.

– Слушай, – прервал я эту новую паузу, – хочешь, расскажу тебе одну историю? Только давай сначала выпьем.

– Давай.

Мы хлопнули еще по грамульке, и я начал.

Жил-был мальчик. Учился в институте на инженера, занимался самбо и боксом, играл на гитаре, писал стихи, песни, даже рассказы писал. Любил друзей, очень любил кино и фигурное катание. А к девочкам относился странно. Влюблялся в них и смотрел издалека. Поэтому ему было все равно, на кого смотреть: на актрис в кино, на однокурсниц в институте, на спортсменок по телевизору или на случайных попутчиц в транспорте.

И вот однажды он влюбился. По телевизору. Но всерьез. В девочку-фигуристку на четыре года младше него. В девочку – мастера спорта международного класса. В девочку, у которой были родители, тренер, партнер, подружки и миллионы поклонников. В общем, у нее было все. У нее была слава. А у мальчика не было ничего. Только мечты о ней. И они даже встретиться не могли. Так он думал, по крайней мере. Ему было не привыкать к этому, и поначалу он сам не понял, что произошло. Смотрел на нее по телевизору, ходил на все ее выступления в Москве, учился наукам, сдавал сессии, тренировался, ездил на соревнования, получал новые разряды, и писал, и пел под гитару свои стихи. Про нее и не про нее. Но с каждым днем все больше и больше про нее…