Паразиты сознания. Философский камень. Возвращение ллойгор - Колин Генри Уилсон Страница 6

опасном состоянии, и со свойственным ему потаенным чутьем отыскал именно те слова, которые были необходимы, чтобы вернуть мне утраченное душевное равновесие. А говорить он стал о той удивительной роли, которую играют в археологии совпадения; совпадения подчас невероятные даже для жанра фантастики. Он напомнил, как в сумасшедшей надежде найти глиняные таблички с окончанием эпоса о Гильгамеше отправился из Лондона Джордж Смит — и ведь нашел все-таки! Припомнил он и одинаково «невозможную» историю открытия Шлиманом Трои; и то, как Лэйард отыскал Нимруд — словно какая-то невидимая нить судьбы постепенно тянула их к этим открытиям. Я невольно согласился, что из всех наук археология, пожалуй, в самой значительной мере заставляет человека поверить в чудо.

«Но если ты согласен с этой мыслью, — поспешил заключить Райх, — то ты, безусловно, должен согласиться и с тем, что ошибаешься, полагая, будто цивилизация — это какое-то видение или кошмарный сон. Сновидение кажется логичным лишь до тех пор, пока длится сон. Стоит нам проснуться, и мы начинаем понимать, что в нем не было логики. Ты считаешь, что это иллюзии навязывают свою логику жизни — что ж, в таком случае истории с Лэйардом, Шлиманом, Смитом, Ролинсоном, Боссертом в корне тебе противоречат. Эти истории действительно имели место. Все они досконально подлинны, и совпадению в них отводится такое место, какое не рискнул бы дать в своем произведении ни один писатель-романист».

Райх был прав, и мне оставалось только согласиться. Подумав теперь о той странной вещей силе, что препроводила Шлимана к Трое, а Лэйарда к Нимруду, я вспомнил, что и у меня в жизни случалось кое-что подобное — например, та первая моя достойная упоминания «находка»: параллельные места в найденных мной под Кадешем текстах на финикийском, протохеттском и нессийском. Я до сих пор помню то ошеломляющее чувство предопределенности, охватившее меня в тот момент, когда я соскребал землю с тех табличек, — дыхание некоего «божества, устраивающего наши судьбы по-своему», или по меньшей мере какой-то таинственный закон случая. Ибо самое малое за полчаса до обнаружения тех текстов я знал, что этот день для меня увенчается каким-то замечательным открытием; и, вонзая лопату в выбранный наудачу пятачок грунта, я уже не опасался, что потрачу время впустую. Не прошло и десяти минут, как Райх своими словами вновь вернул мне оптимизм и душевное равновесие. Сам того не зная, я выиграл свою первую схватку с цхаттогуанами.

(Примечание редактора. Отсюда и далее, содержание магнитофонной записи дополняется материалом из «Автобиографических заметок» профессора Остина, публикуемых с разрешения Библиотеки Техасского университета. Эти заметки выходили отдельным университетским изданием «Альманахов» профессора Остина. Публикуя заметки, мы руководствовались одной целью: расширить материал, содержащийся в магнитофонной записи, оставшийся объем которой насчитывает примерно десять тысяч слов.)

* * *

Той весной милость бога археологии была, вне всякого сомнения, на моей стороне.

Дела у нас с Райхом шли так хорошо, что я решил снять себе в Диярбакыре квартиру и остаться в Турции минимум на год. А в апреле, за несколько месяцев до того, как отправиться в экспедицию на Черную Гору Каратепе, я получил письмо от фирмы «Стэндэрд Моторс Энд Инжиниринг», где раньше работал Карел Вайсман. В письме сообщалось, что фирма намерена возвратить мне большое количество бумаг Вайсмана, в связи с чем ее интересует мое теперешнее местонахождение. В ответе я указал, что письма следует направлять по моему лондонскому адресу или же Баумгарту, который все так же проживал в Хампстеде.

Профессору Гельмуту Боссерту, впервые достигшему в 1946 году Кадирли, самого близкого к Черной Горе хеттов «города», пришлось для этого проделать нелегкий путь по раскисшим от слякоти дорогам. В те дни Кадирли являлся крохотным провинциальным городишком, где не было даже электричества. Теперешний Кадирли — это уютный и, кстати, нешумный городок, располагающий двумя отличными отелями, ракетопланом, от него до Лондона всего один час лета. Для Боссерта путь к подножию Черной Горы Каратепе обернулся еще одним утомительным днем пути по поросшим колючим ракитником пастушьим тропам. Мы же на собственном вертолете долетели из Диярбакыра до Кадирли за час; еще через двадцать минут мы были на Каратепе. Электронная аппаратура Райха была доставлена туда два дня назад транспортным самолетом.

Здесь следует кое-что сказать о цели нашей экспедиции. С Черной Горой Каратепе, представляющей собой часть Антитаврического горного хребта, связано множество тайн. Так называемая Хеттская империя прекратила существование примерно в XII веке до н. э., не выстояв под натиском полчищ варваров, среди которых выделялись в первую очередь ассирийцы. Однако возраст находок на Каратепе свидетельствует, что хеттская культура после этого просуществовала еще пятьсот лет. Об этом же свидетельствуют и находки в Каркемише и Зинджирли. Что же там происходило в течении этих пятиста лет? Как хеттам удалось сохранить свою культуру в относительной неприкосновенности в ту бурлящую эпоху, когда Хаттуса, их северная столица, находилась в руках у ассирийцев? Изучению именно этой проблемы я посвятил десять лет своей жизни.

Я всегда полагал, что ключ к окончательной разгадке лежит, видимо, глубоко под землей, в недрах Черной Горы (явили же на свет глубокие раскопки богазкейского кургана захоронения высокоразвитой цивилизации, существовавшей на тысячу лет раньше хеттов). Те раскопки 1987 года, которыми я руководил, действительно увенчались обнаружением странных базальтовых фигурок, разительно отличающихся по форме от статуэток хеттов, попадавшихся в поверхностном слое, — знаменитых быков, львов и крылатых сфинксов. Наши находки по форме были плоскими и угловатыми, в них было что-то варварское, и вместе с тем по своему виду они не походили на африканские скульптурные изображения, с какими их подчас сравнивали. Клинопись на тех фигурках была определенно хеттской, не финикийской и не ассирийской. Кстати, если бы не это, я бы подумал, что эти фигурки явились к нам совсем из другой культуры. Иероглифы представляли собой сложность иного рода. Наши представления о хеттском языке в значительной мере расширились благодаря исследованиям Хрозного, но все равно проблем здесь существует множество. Загадки, как правило, возникают при чтении текстов, связанных с религиозными обрядами (представьте, как бы какой-нибудь археолог из далекого будущего ломал себе голову над листком с католической мессой, где изображены крест и странные аббревиатуры). Учитывая это, мы предположили, что клинопись на базальтовых фигурках, должно быть, имеет отношение исключительно к религиозному ритуалу, поскольку примерно семьдесят процентов их содержания было нам неизвестно. Вот то немногое, что нам удалось разобрать: «Перед (или под) Питканой жили Великие Старые», и еще: «Тудхалия чтил Абхота Темного». Клинопись «темный» у хеттов могла означать также «черный» (он же «нечистый»,