Ведьмин корень - Ирина Владимировна Скидневская Страница 7

– Ну, что ты. Фаршированные грибы были сегодня превосходны.

Виктория покраснела.

– Это Барри приготовил. Он любит иногда постоять у плиты. Давайте, госпожа Айлин, я начну с самого начала, не о кулинарии по второму кругу, а о своей жизни, о братишке? А если моя история покажется вам утомительной, отправьте меня обратно на кухню.

– Договорились.

– Брат мой родился зимой, когда морозы стояли лютые, – начала Виктория своим красивым грудным голосом. – Повитуха сказала, что в такую погоду рождаются герои и он станет героем. Я была единственным ребёнком, мне исполнилось двенадцать, и вдруг такая радость… братик! Не было на свете никого счастливее меня. И до сих пор, когда мне тяжело, я вспоминаю тот день и крошечного мальчика, родившегося в самом сердце зимы, чтобы нас прославить. Отец хотел назвать его Орликом, а мать не соглашалась, боялась, что задразнят ребёнка из-за лошадиной клички. Я не спорила, а просто дала ему имя получше – Брав, и все смирились, потому что я его нянчила. Жили мы на севере, в деревеньке лесорубов, что валили железные деревья в урочище Ваам. Родители месяцами не бывали дома: отец рубил, а мать работала поварихой в его артели.

Ваам, подумала Айлин, владения Югаев… Второе семейство разбогатело на железных деревьях, сотрудничая с корпорациями, строившими космические корабли.

– Отец мечтал стать учителем, но жизнь диктует своё, и мечты часто остаются мечтами. Он любил читать, у нас от него остался целый шкаф книг, которые я тоже прочла. Потом пошла работа, и читать я стала меньше, зато помню все прочитанные книги – сюжеты, и авторов, и героев. И казалось мне, что вся наша жизнь человеческая умещается в отцовский книжный шкаф – что ни услышу, о чём бы мне ни рассказали – я уже читала о таком и наперёд знаю, как всё будет складываться и чем закончится. А уж сюжеты о героях я знала наизусть – о битвах с врагами всех мастей: драконами, захватчиками, демонами… о странствиях героев, об их возвращении в родной дом через много-много лет. Только не случилось в жизни возвращения моего любимого героя. Пропал – как в воду канул. Это плохой сюжет, нечестный, его и быть не должно, по всем законам…

Во время своего рассказа Виктория часто останавливалась, чтобы справиться с волнением, и всё же, больше не в силах сдерживаться, залилась слезами. Айлин хотела встать, чтобы её утешить, но Виктория замахала на неё платочком, которым утирала слёзы.

– До того момента, как он исчез, ещё многое нужно рассказать. Железные деревья уж слишком большие, до неба, в них жить можно, если середину выбрать и окошки с дверями прорубить. Чем дальше к северу, тем они мощнее и крепче, и рубить их можно только до того предела, пока не начнут они забирать у людей жизни. А как такое случится, возвращаются к началу и затевают порубку в новом месте. Говорят, ходы под Дубъюком – это сопревшие корни железных деревьев, что росли здесь при зачинании мира. Так и есть, думаю, а иначе откуда они взялись, ходы эти. И вот однажды такое дерево забрало жизнь моего дорогого отца. Бравушке только третий годик пошёл. Мать ушла из артели, стала дома постоянно жить, меня кулинарничать учила, а до того бабуля мне помогала, пока силы были. А работы в деревне никакой, все от железных деревьев зависят, счастье, у кого на лесоповале муж или сын. Мать начала ходить по свадьбам и похоронам – пела очень красиво, да и плакальщица из неё вышла отменная. Как-то перебивались, не голодали и всё на Бравушку насмотреться не могли. Жили мы так четыре года. А потом кое-что случилось. Прибрела к нам в деревню со стороны гадалка, подарила матери горсть камушков, и мать как с ума сошла: кидала эти камушки днём и ночью, кинет и плачет, и снова, и снова… Я эту гадость выбросила, но матери легче не стало, а потом она мне вдруг говорит: нельзя, чтобы у брата твоего ушки заболели. Никогда она его раньше так не называла, всегда сыночек да родненький, а тут – брат твой. Вроде как она к нему отношения не имеет. Ну, ладно. Уж я тряслась над ним, кутала, следила, но не уберегла, в шесть лет заболели у него ушки. Свозили к врачу в соседнюю деревню, капли парнишке нашему прописали, а мать совсем к нему остыла. Ещё один неудачный сюжет, про преступных матерей… – Голос у Виктории прерывался. – Она ведь что сделала? Капли водой разбавила, только запах остался. А я пока догадалась, ему всё хуже и хуже… Так я дралась с ней, госпожа Айлин. «Мамка, надо везти в город, надо везти!» А она всё потом да потом! А потом уж поздно стало, оглох мой Бравушка на оба ушка! Вот какие женщины бывают. Их и матерями-то не назовёшь. Однажды увидела я, как она на него смотрит из-за занавески… – Виктория стиснула зубы.

– Как? – холодея, спросила Айлин.

– Смотрит и – слёзы льёт, вот как. Плачет, дрянь такая! Плакальщица…

– Да подожди ты, Виктория. Как это понять?

– Нечего там понимать. Дрянь она и есть дрянь. Мне уже восемнадцать стукнуло, я нашла работу в пекарне в соседнем селе, забрала Бравушку, и больше ноги моей не было в нашей деревне. И с матерью больше не виделись. Деревня совсем захирела – железные леса вокруг повырубали, из жильцов одни старики.

– И ты не знаешь, что с ней стало?

– Да ей уж за восемьдесят, прибралась, наверное, – вытирая слёзы, неприязненно сказала Виктория.

– Нечего хоронить, когда точно не знаешь. Возьми Кристофера и съезди в свою деревню, хотя бы разведай, что и как.

– Зачем? Она мигом наш дом продала и усвистела куда-то. Да не хочу я про неё ничего знать, госпожа Айлин! – с надрывом сказала Виктория. – Я двадцать два года за братика переживаю – где он, почему пропал?! Тут ведь страшные дела замешаны.

– Страшные?

– Непонятные. Рос Бравушка послушным и любознательным, и сердце у него было доброе, как и положено герою. На селе ещё несколько семей с глухонемыми, мы с ними подружились.

– Значит, этот язык тебе знаком? – жестами показала Айлин, а Виктория так же ответила:

– И по губам читаю, а как же.

– Хорошо.

– Вырос мой братишка, – продолжила Виктория вслух, – красивее парня не было в округе.