Даниэль Труссони - Ангелология Страница 7

— Меня это тоже заинтересовало.

Верлен сунул руку в карман пальто и достал конверт.

— Вот что я узнал. Это изображение фракийской монеты, пятый век до нашей эры. Оригинал был найден при археологических раскопках, которые финансировали японцы. На месте теперешней восточной Болгарии когда-то была Фракия — культурный центр Европы в пятом веке. Сама монета находится в Японии, у меня лишь ее изображение.

Верлен открыл конверт и показал Персивалю увеличенную копию изображения монеты.

— Печать поставили на чертежи за сто лет до того, как нашли монету, с которой она выполнена, да и сами чертежи просто потрясающие. В ходе расследования я выяснил, что среди фракийских монет эта — уникальна. На большинстве монет того периода изображены боги — Гермес, Дионис и Посейдон. А здесь мы видим музыкальный инструмент — лиру Орфея. В «Метрополитен-музее» много фракийских монет. Я ходил туда, чтобы на них посмотреть. Если вам интересно, они находятся в галереях греческого и римского искусства. К сожалению, ничего подобного монете с лирой там нет. Она — одна-единственная.

Персиваль Григори оперся на гладкую, слоновой кости, ручку трости, сдерживая раздражение. С неба повалил снег — огромные мокрые хлопья. Они пролетали сквозь ветви деревьев и шлепались на землю. Разумеется, Верлен не понимал, насколько монета и печать далеки от планов Григори.

— Отлично, мистер Верлен, — сказал наконец Персиваль, постаравшись выпрямиться, и серьезно и пристально взглянул на Верлена. — Но я полагаю, это еще не все.

— Не все? — растерялся Верлен.

— Чертежи, которые вы принесли, очень интересны, — сказал Персиваль, небрежно возвращая бумаги Верлену, — но в нашем деле они не понадобятся. Если у вас имеется информация о связи Эбигейл Рокфеллер с этим монастырем, я полагаю, вы пытались проникнуть туда. Есть успехи?

— Я только вчера послал запрос в монастырь. Жду ответа.

— Ждете? — недовольно спросил Персиваль.

— Чтобы попасть в архивы, нужно разрешение, — пояснил Верлен.

Молодой человек слегка замешкался, щеки чуть покраснели, на лице промелькнула озадаченность, но Персиваль уловил эти едва заметные признаки неуверенности и разозлился:

— Никаких ожиданий. Или вы найдете информацию, которая заинтересует мою семью, — информацию, для поисков которой вам предоставили достаточно времени и денег, — или не найдете ее.

— Без разрешения монастыря я ничего не смогу сделать.

— Сколько нужно ждать разрешения?

— Все не так просто. Нужно формальное разрешение переступить порог монастыря. Если я получу добро, то могут пройти недели, прежде чем я найду что-нибудь стоящее. После Нового года я собираюсь поехать на север штата. Это долгий процесс.

Григори свернул чертежи и отдал их Верлену. Его руки дрожали. Подавляя гнев, он вынул из кармана пальто конверт с деньгами.

— Что это? — спросил Верлен, не скрывая удивления при виде пачки хрустящих стодолларовых банкнот.

Персиваль положил руку на плечо Верлену и почувствовал тепло человеческого тела. Ему это показалось странным, но привлекательным.

— Это что-то вроде подъемных, — сказал он и повел Верлена по аллее к Коламбус-серкл. — Хотя вы нашли не совсем то, что нужно, я верю, у вас найдется время, чтобы сделать это до наступления ночи. Эта премия — компенсация за неудобства. Как только вы сумеете закончить свою работу и принесете мне доказательство связи Эбигейл Рокфеллер с монастырем, разговор будет продолжен.

Монастырь Сент-Роуз, Милтон,

штат Нью-Йорк

Эванджелина прошла в дальний конец четвертого этажа, миновала комнату, где стоял телевизор, и оказалась возле проржавевшей железной двери. Осторожно, чтобы не провалиться, она поднялась по прогнившим ступенькам, вдоль закругленной влажной каменной стены, в тесную круглую башенку высоко над землей. Башня — единственное, что сохранилось от первоначальной постройки на верхних этажах. Она начиналась от часовни Поклонения, две винтовые лестницы вели через второй и третий этажи, заканчиваясь на четвертом, чтобы сестры могли спускаться из своих келий прямо в часовню. Хотя башенка была построена для того, чтобы сократить сестрам путь к месту ночных молитв, все давно пользовались главной лестницей, где было тепло и светло. Пожар сорок четвертого года пощадил башню, но Эванджелина до сих пор чувствовала запах дыма, въевшегося в стропила, как будто комната вдохнула липкие смоляные пары и задержала дыхание. Сюда так и не провели электричество, и свет проникал лишь сквозь сводчатые окна с тяжелыми стеклами ручной работы. Окна выходили на восток. Даже сейчас, в полдень, в комнате стоял ледяной мрак. В стекла бился неугомонный северный ветер.

Эванджелина прижала руки к холодному стеклу. Бледное зимнее солнце освещало холмы вдалеке. Даже в самые солнечные декабрьские дни казалось, будто свет проходит сквозь несфокусированную линзу. В летние месяцы яркое солнце придавало листьям деревьев радужный оттенок, а осенью листья были багряными, красными, оранжевыми, желтыми — казалось, что в зеркале речной воды отражается лоскутное покрывало. Эванджелина представила себе экскурсантов из Нью-Йорка, которые едут на поезде вдоль восточного берега Гудзона за яблоками или тыквами и любуются прекрасной листвой. Теперь же деревья стояли голые, а на холмах лежал снег.

Она редко пряталась в башне, всего раз или два в году, когда мысли заставляли ее избегать людей и укрываться в уединенном местечке, чтобы подумать. Это не было обычным созерцанием, для которого сестры уединялись время от времени, и каждый раз Эванджелина чувствовала вину за свой поступок еще несколько дней. И все же Эванджелина не могла пересилить себя и не ходить в башню. Мысли становились ясными и четкими, уже когда она поднималась по ступенькам, и еще более ясными, когда она смотрела на окрестности монастыря.

Стоя возле окна, она вспоминала сон, который разбудил ее сегодня утром. Перед ней появилась мать, она негромко говорила на каком-то языке, Эванджелина не смогла его понять. Боль, которую она почувствовала, снова услышав материнский голос, оставалась с ней все утро, и все же она не могла перестать думать о матери. И это понятно. Сегодня, двадцать третьего декабря, день рождения Анджелы.

Эванджелина едва помнила мать — длинные светлые волосы, быстрый, сладкозвучный французский язык, на котором она говорила по телефону; привычка оставлять сигарету в стеклянной пепельнице. Дым плавал в воздухе и таял на глазах у Эванджелины. Она вспомнила невероятно высокую тень матери, призрачно перемещающуюся по стене их квартиры в Четырнадцатом районе.