Майк Кэри - Порочный круг Страница 7

Но стоит подойти ближе, видны решетки, вмонтированные прямо в кирпичную кладку девятнадцатого века, и мрачная громада нового крыла, расположенного под острым углом к старым коттеджам, которые на его фоне кажутся сущими карликами. А самые внимательные наверняка заметят магическую профилактику, начинающуюся буквально сразу за входной дверью: миртовые ветви, круги с аккуратно вписанными в них словами «НОС FUGERE», или «Вон отсюда!», распятья, голубые эмалевые мезузы. В общем, каждый шаг по направлению к больнице возвращает из викторианской идиллии к суровому настоящему.

Итак, из вечера, напоенного свежестью еще не прошедшего дождя, я вошел в царство толстых ковров и искусственного, тщательно поддерживаемого аромата дикой жимолости. Увы, внешний лоск, уют и спокойствие давались администрации больницы с огромным трудом: когда я открыл вторые по счету двери и оказался в фойе, из недр здания уже слышался шум. Истеричные крики (голос мужской, хотя, может быть, и женский), скрип и скрежет… Все это не особенно вязалось с тихой умиротворяющей музыкой Вивальди, что лилась из радиоприемников.

Дежурившая в приемном покое медсестра Хелен испуганно смотрела в глубь коридора. На ее лице огромными буквами было написано желание сбежать. Она обернулась, наши глаза встретились, и я кивнул.

— Мистер Кастор… — с трудом сдерживая волнение, начала Хелен. — Феликс… Это он, Асмодей… — будто онемев, она тыкала пальцем в коридор.

— Уже в курсе, — коротко отозвался я, — но все равно пойду.

Я поспешил в закрытое отделение. «Еженедельный визит в больницу Стенджера» — так я называю свои посещения, хотя паузы между ними порой растягиваются на месяц, а то и больше. Чувство вины эластичным поводком привязало меня к этому заведению, и игнорировать его натяжение иногда становится невмоготу. Однако сегодняшний приезд в общую схему явно не вписывался. В глубине коридора, судя по звукам, творилось что-то буйное, яростное, неистовое. Участвовать желания не возникало, но, считая себя ответственным за Рафи, я понимал, что обязан все уладить.

Палата Рафи расположена в новом крыле. Порой я с некоторой горечью думаю, что ушедших на ее обустройство денег хватило бы на новое отделение, потому что обшить пол, стены и потолок серебром стоило целого состояния. Из общих палат слышались всхлипы, крики и ругань. Впрочем, в больнице Стенджера любой громкий звук тотчас же подхватывает эхо. Свернув за угол, я увидел, что метрах в трех от палаты Дитко собралась целая толпа, а дверь, похоже, открыта. Первой я заметил Пен, наверное, потому, что искал ее среди собравшихся. Она дралась с медсестрой и медбратом и ругалась, как извозчик. Поразительно, но если смотреть на Пен вблизи, она кажется куда выше, чем на самом деле: наверное, рыжие, как осенняя листва, волосы и яркие зеленовато-карие глаза придают внушительности, хотя ростом моя подруга всего под метр пятьдесят. Вообще-то медработники рук не распускали, а просто не давали Пен войти: куда она, туда и они — получилась весьма эффектная живая стена.

В остальном сцена напоминала потасовку в баре, проходящую по неизвестным мне больничным правилам. Главный врач Стенджера, доктор Уэбб, красный и вспотевший, пытался оттеснить Пен от двери, при этом опасаясь совершать действия, подпадающие под категорию «физическое насилие». Стоило ему приблизиться, Пен хлопала по рукам или отвешивала пощечину. Шаг вперед — удар — шаг назад: Пен с доктором танцевали очень странный, нервный, но на удивление ритмичный танец. Вокруг них собралось человек пять: медбратья и медсестры переминались с ноги на ногу, не решаясь на чреватые судебным разбирательством действия против человека, не являющегося пациентом, и вполне способного подать иск. Два медбрата, катаясь по полу, отчаянно тузили друг друга.

Несколько шагов — и я расслышал голоса, по крайней мере те, что выделялись из всеобщего гомона.

— Вы убьете его! Вы же его убьете! — так пронзительно и настойчиво может кричать только Пен.

— …несу ответственность перед обществом и другими пациентами больницы, поэтому не позволю запугивать себя подобным образом… — видимо, доктор Уэбб начал свою тираду уже некоторое время назад и заканчивать пока не собирался.

Но, увы, пришлось: из раскрытой двери палаты пушечным ядром вылетело человеческое тело, тяжело шмякнулось о противоположную стену и упало на застланный ковром пол. Упало лицом вверх, и я узнал Пола — медбрата, который из персонала больницы нравился мне больше всех. Пол был без сознания, лицо багровое; из безвольных рук выпал шприц для подкожных инъекций: иглу обрубили, будто самурайским мечом, и из пластикового корпуса сочилась прозрачная жидкость.

В устремленных на Пола взглядах читались тревога и благоговейный страх в разных пропорциях, однако никто не шевельнулся, чтобы ему помочь. Воспользовавшись всеобщим замешательством, я быстро пробрался в пустой участок коридора перед распахнутой дверью — ни дать ни взять пространство между траншеями противников. Медбрат, до этого отражавший судорожные атаки Пен, тут же повернулся ко мне и положил на плечо тяжелую ручищу.

— Туда нельзя! — бесцеремонно объявил он.

— Пусти его! — рявкнул Уэбб. — Это же Кастор!

— Ну, слава богу! — Пен заметила меня только сейчас и, недолго думая, бросилась в объятия. Прижав ее к себе, я машинально посмотрел вниз и понял, что медбратья на полу вовсе не дерутся. Один из них тормошил потерявшего сознание коллегу и волок его прочь от палаты. На полу осталось полуразмазанное кровавое пятно. Странно, раны-то не видно.

Пен подняла голову, и я увидел в ее глазах слезы.

— Фикс, пожалуйста, не позволяй им ему вредить! Это же не Рафи, а Асмодей. Рафи ни в чем не виноват!

— Да, да, конечно! Все будет хорошо! — Я старался, чтобы голос звучал как можно увереннее. — Я здесь, я со всем разберусь.

— Одна из медсестер до сих пор в палате, — заявил Уэбб, прежде чем Пен успела открыть рот. — Боюсь, она мертва, но войти и проверить нет никакой возможности. Дитко взбесился… он в гиперманиакальном состоянии и, как сами видите, буйствует. Боюсь, придется использовать газ…

Услышав страшное слово, Пен взвыла. Что же, неудивительно… Уэбб имеет в виду нервнопаралитический газ класса ФОС, мягкий нейротоксин, одно из производных табуна,[9] разработанный экспериментальными лабораториями химической защиты в Портон-Дауне и сейчас (нелегально, разумеется) используемый во всех вооруженных конфликтах планеты. По жуткой иронии обнаружилось, что газ имеет и терапевтический эффект для лечения болезни Альцгеймера: при использовании в малых дозах блокирует распад ацетилхолина в мозгу и тем самым замедляет потерю памяти. Позднее выяснилось, что зомби применяют этот газ для вполне аналогичных целей: чтобы приостановить неизбежную гибель своего мозга, ибо разложение жировой ткани превращает сложные электрохимические градиенты в зловонный гной. Итак, в настоящее время газ разрешено использовать в психиатрических клиниках — он активно рекомендуется всем видам воскресших, то есть возникает удобная лазейка, вызывающая ожесточенные споры среди доброй половины защитников гражданских прав мира. А то, что газ обладает седативным эффектом, еще больше осложняет ситуацию.