Когда мы научимся летать - Геннадий Вениаминович Кумохин Страница 8

С мужем Оленьке повезло. Был он тихий, ласковый и красивый, что вместе редко, в общем-то, случается. А вот пить одно время тоже чуть не потянулся. Это когда Оля с маленьким Валеркой дома сидела. Начал он сначала редко, а потом все чаще домой навеселе приходить, да еще то с глазом подбитым, то со скулой опухшей. Жена за день с малышом намается: и накорми его и прибери. Пока пеленки руками перестираешь сколько времени уйдет. Нужно и воды натаскать и вскипятить ее в железной выварке А там и ужин мужу готовь. Ждет его, ждет, перепреет все, а его все нет. А как явится, так лучше бы и не было вовсе.

— Глупый ты глупый, не хороший, когда пьяный! — выговаривала она ему наутро.

А он и сам кается, стыдно, вроде, обещает не пить больше, но неделя пройдет, опять сорвался. Терпела, Оля, терпела, а потом не выдержала. Горько заплакала и сказала:

— Все, Анатолий, завтра я уезжаю к матери, а сегодня ночевать буду у соседей.

И столько боли и горя накопилось в ней, что понял Анатолий: не просто пугает она. Пьяный был, а поверил и протрезвел. Оленька вещички свои и Валеркины в узел связывала — не много было тогда у нее барахлишка — а он на коленях за ней ползал и все по полочкам шифоньера обратно норовил разложить. И поверила ему Оля еще раз. Был в это время Валерке годик и ходила она с Наташкой на седьмом месяце.

Была еще одна большая проблема в жизни городка: по не совсем ясным причинам на целое лето всех малышей в приказном порядке увозили матери из городка подальше. Даже взрослые на первых порах не то, чтобы не догадывались, но в большей степени недооценивали ту опасность, которые несли их здоровью и даже жизням далекие разрывы, от которых дребезжала посуда и раскачивались люстры в комнатах. Это всего в нескольких десятках километрах от городка ниже по течению реки проводились наземные ядерные взрывы. Испытания осуществлялись в режиме повышенной секретности и несколько лет спустя стали проводиться не на поверхности земли, а под землей. Однако, повышенный уровень радиации, очевидно, там по-прежнему оставался, только никто его не измерял.

Начали строить для офицеров городок. Большие, как тогда казалось, дома: трех и четырехэтажные. Получили квартиру и Козловы. А когда построили в городке светлую и просторную школу в нее стали ходить дети всех возрастов. Учительский состав подобрался почти сплошь из офицерских жен.

Стала учителем математики и Ольга Павловна. Такая уж видно у нее судьба — учить. Со временем и мужа выучила. Окончил он институт заочно. Со скрипом, со скрежетом зубовным, но все же получил диплом, а с ним и в командиры вышел: начальником группы стал, а потом и инженером полка.

— Хорошая у вас семья, дружная, и муж у тебя добрый, — говорит ее приятельница Валя Соловова, с которой они как-то особенно сблизились в последнее время, — ты сама не понимаешь, какая ты счастливая!

Счастливая она, конечно, только хранится у нее среди прочих документов на самом донышке выдвижного отделения стола научный журнал, а в нем ее статья, еще студенческая, первая и единственная.

Только редко Ольга Павловна туда заглядывает. Все прошло давным-давно. Не стала Ольга Павловна ни доктором наук, ни даже кандидатом, как прочили ей преподаватели. Но хочется ей, чтобы радость открытия нового досталась ее детям больше, чем ей самой. Поэтому и приглядывается она к своим детям не только как мать — материнское сердце любит слепо, — но и как педагог, воспитатель.

Старший, Валерка, беспокоит ее больше. Беспокоит и радует одновременно.

— Не рассчитали мы с тобой Толя, — говорила она мужу о детях, — одному недодали, другой передали. Думали, перерастет Валерка, немного поскладней будет. Да нет, ему уже семнадцатый пошел, а он все какой-то неуклюжий остается.

— Да брось ты с ним панькаться, — говорит с досадой муж о Валерке, — девка он, что ли? Вон какой вымахал и учится, дай бог каждому. А ты — Валерочка, Валерочка! Не пойму я тебя.

— И не поймешь, ты, Толя, — продолжает думать Ольга Павловна, — что у парнишки душа ранимая. Это на вид он такой здоровый и толстокожий, но я-то чувствую, что придется ему обжигаться о людскую злобу и равнодушие. Сама когда-то была такая.

Ольга Павловна не могла обвинить себя в неискренности с мужем. Но были у нее мысли, которые она ему никогда не выскажет. Просто потому, что не поймет он. Разные они с ним люди. Легкий человек Анатолий Игнатьевич, простой. А давно ли был он безусым лейтенантом с глазами, как синее море, в котором утонула она без остатка?

Давно уж, только память близкая осталась. Никого другого она и не хотела бы. Ведь это она сама, а не он, его выбрала. Просто на жизнь он смотрит по-другому.

Огромные четырехмоторные самолеты, похожие издали на гигантских тараканов, распустивших свои жесткие надкрылья, ревут, сотрясая степь гулом тысячесильных двигателей. Моторы проверяют по очереди слева направо: бортинженер в кабине отводит ручку УПРТ на себя и вздрагивает, готовый сорваться с колодок самолет. Мощный вихрь срывает с площадки за самолетом гравий и комья иссохшей земли, несет в степь и тянется до самого штаба полка шлейфом пыли и катышами перекати-поля.

Семилетний мальчуган, застигнутый ревом на полдороге к самолетам, оглохший и ослепший, пытается идти вперед, машет руками, оступается в рытвинах, падает и снова встает и, наконец, упав, уже не пытается подняться. И ползет поперек поля, стараясь выбраться из узкой полосы горячего воздуха. Так он проползает вдоль строя самолетов эскадрильи, и каждый раз, едва выбравшись из одного потока, попадает в другой, потому, что накануне учений, гоняет движки вся эскадрилья.

Истерзанного, с исцарапанными о жесткую траву руками и животом, с забитыми песком волосами Анатолий Игнатьевич нашел Валерку у крайнего самолета.

— Ты что здесь делаешь? — напустился на него отец.

— Я к тебе пришел, ты ведь сам говорил: приходи посмотреть, как я работаю, — ответил, задыхаясь от слез мальчуган.

— Некогда мне теперь. На «48» два «флюгера». Скоро начальство приедет. Ступай сейчас же домой вот по этой тропинке до КП. Скоро автобус будет.

— Да не гони, ты его Толя, — вступился за Валерку незнакомый офицер.

— Саркисов!

— Слушаю, товарищ капитан.

— Отведи мальчонку в теплушку