Дмитрий Полетаев - Призраки Фортуны Страница 8

Ценное умозаключение, надо заметить, особенно если учесть, что в ту любвеобильную эпоху не многие из тех, кто обладал внешними данными Николая Петровича, могли похвастаться такой платоновской глубиной проникновения в суть бытия. А проникнув, сознательно отказаться от любовных похождений. Если учесть, что все это происходило в эпоху фаворитизма и повального распутства двора, в котором тон задавала сама императрица, то, согласитесь, поведение молодого человека было в высшей степени необычным.

Это было трудно объяснить, еще труднее понять, но… факт оставался фактом: розовые бархатистые щеки Николя оставляли бесчисленное количество безответных воздыханий. А если к этому добавить его высокий рост, длинные, стройные, затянутые в лосины ноги, большие умные глаза, то вы получите портрет гвардейского офицера, который в эпоху императрицы Екатерины Второй обладал всеми признаками молодого человека, собиравшегося высоко «взлететь».

Молодость, конечно, брала свое, и Николя приходилось время от времени отвечать на ее властный зов. Но ничего общего с теми чувствами, которые описывались в сентиментальных романах, это не имело. Метод Николя был как мир прост. Когда его уже, что называется, «припирало» и внутри все горело огнем неутоленного желания, когда уже трудно было пристроиться в седле, чтобы что-нибудь себе не прищемить пребольно на рысях, — в этот самый момент зажимал наш розовощекий Николя какую-нибудь горничную в не очень дорогом, но и не в самом дешевом постоялом дворе, чтобы не разводить долгих «амуров». При этом выбирал, как правило, какую помоложе да поглаже и сосредоточенно справлял свою молодецкую нужду. Застигнутая таким нежданно свалившимся на нее счастьем, очередная симпатичная «жертва» с задранной до самых ушей юбкой лишь покусывала кулачки да постанывала от удовольствия. И уже на следующий день, наслушавшись ее восторженных рассказов, все «вольное» женское население городка, где квартировал полк, старалось попасться на глаза лихому поручику. Николя хмурился и делал вид, что не замечает неуместных притязаний сих. Но исходя из соображений чисто практических — чтобы насытить свою натуру впрок и больше уже на греховное не отвлекаться, бывало, осчастливливал еще пару местных красавиц и уже с чувством выполненного долга вновь приступал к своим полковым обязанностям.

Прошло совсем немного времени, и судьба за старания, терпение и «воздержание» даровала наконец «измайловскому святоше» его долгожданный шанс, который предстал перед ним в ослепительном блеске бриллиантов и алмазов фельдмаршальских звезд.

«Хорош, ничего не скажешь», — Потемкин с интересом разглядывал Резанова. Поручик стоял, замерев перед развалившимся в кресле фельдмаршалом, в согнутой в локте правой руке Николай почтительно держал черную треуголку, кисть левой руки покоилась на эфесе шпаги. «Честолюбив, — решил про себя Потемкин, — но это, пожалуй, и неплохо…»

— Вам сколько лет, поручик? — наконец спросил князь.

— Двадцать три, ваше сиятельство! — браво ответил Резанов. Голос у него оказался грудной и хорошо поставленный.

«Нет, этот молодец положительно мне нравится!» — прищурился на Резанова Потемкин.

— Ротой командовал?

— Никак нет, ваше сиятельство! Не успел еще. Состою при штабе. Недавно только переведен в Ея Императорского Величества лейб-гвардии Измайловский полк из артиллерии, где командовал оружейным расчетом, ваше сиятельство!

— Хочу назначить тебя, поручик, командиром охранной роты поезда императрицы… На время предстоящего крымского вояжа государыни. Что думаешь, справишься? — без обиняков задал вопрос Потемкин.

Резанов порозовел, но, глядя на князя, уверенно ответил:

— Почту за честь, ваше сиятельство, отдать жизнь свою без остатка на пользу Отечества!

Тон ответа и прямота, с которой эти слова были сказаны, понравились Потемкину. Тогда он и принял решение. И надо сказать, ни разу об этом не пожалел. Молодой офицер проявил незаурядные организаторские способности. Караулы были расставлены разумно и четко. Рота разбита на три отряда по двенадцать человек так, что одна дюжина гвардейцев находилась в постоянной ротации вокруг императрицы, а две другие закрывали так называемый «внешний круг». Таким образом, на глазах никто не вертелся, но присутствие охраны ощущалось повсюду. За счет коротких четырехчасовых караулов охрана выглядела свежей, подтянутой, как с иголочки, и была всегда начеку. Когда отдыхал сам Резанов, сказать было трудно, но к большому удовольствию Потемкина и к не меньшему императрицы командир охранной роты всегда был рядом.

Пока плыли по Днепру на галерах, работы было немного, разве что только когда сходили на берег. Но с того момента, как в Херсоне пересели в экипажи, забот у охранной роты заметно прибавилось. Помимо тесного кольца вокруг самого дормеза, причем устроенного так, чтобы охрана не бросалась в глаза, — ведь матушке-императрице нечего опасаться своих чад-подданных, Резанов выработал систему верховых разъездов, которые засылались и вперед, по пути следования каравана, и назад, чтобы никакое движение не укрылось от внимания охраны.

Как ни странно, но именно «монашеский» образ сослужил Резанову неоценимую услугу. Бесконечные банкеты, празднества, фейерверки и балы, устраиваемые знатью посещаемых городов и губерний в честь принцев, послов и вельмож разных стран, спешивших встретиться с российской императрицей, безусловно, сказывались на самочувствии придворных. Насколько императорский поезд был роскошным, настолько же он был и похмельным. По причине постоянного недомогания вельможных путешественников приходилось часто останавливаться для пополнения быстро уничтожаемых запасов рассола и кваса. Даже царедворцы, которых не удивишь обильными возлияниями, и те порой болели по нескольку дней. Поэтому присутствие человека, который был всегда трезв и готов к действию, чрезмерно радовало Потемкина.

Тем не менее, несмотря на деловые качества юного поручика, так удивительно пришедшиеся ко двору, а может быть, именно поэтому, Потемкин не форсировал, как он любил говаривать, «амурный ситуасьен», предоставляя событиям развиваться своим чередом, а поручику — заниматься своими непосредственными обязанностями.

И поручик занимался.

Глава седьмая

Татарская арба

1787 год. Бахчисарайский тракт

Екатерина не удержалась и еще раз взглянула в походное серебряное зеркальце. Как она ни хоронилась, лицо ее порозовело под жарким весенним солнцем. Сие расходилось с модой, но императрица улыбнулась своему отражению — лицо посвежело и выглядело моложе, нежели с румянами, нанесенными на толстый слой пудры.