Валентин Терешин - Протосеанс Страница 9

– Предупреждаю, один дошлый пошляк ничего уже не хочет от девчонок…

– Что ты, ярочка?.. Что ты? – засиял весельем Эвергетов.

     Катька шестым чувством поняла, что они с отцом попали в беду, настоящую беду, и обмякла, последний раз сорвавшись на истерику:

– Что щеришься, недопёсок!? Пусти! – А сама дала предательский ход назад.

     Он, не церемонясь, ударил ее в бровь. Она осела на тропу, мажась кровью.

– За что?!.

     Эвергетов хладнокровно отволочил ее в лес и стал избивать.

– Лыко надо слупить…

– Прошу, не делайте этого…

– Вольница – это тебе – не… крепость.

– Урод!..

– Ярочка… – Эвергетов сильно взял на затылке ее головы изрядный пучок волос, потянул наверх, она поднялась вместе с его рукой, застонала, он зацепил ее ноги и выдернул на руки. – А ты ведь недостающая до полной квоты единица. – И пошел куда шел – к железной дороге.

     По пути он посыпал ее калёным гневом и время от времени припадал на ходу к губам, целовал их взасос.

     У насыпи он опустил истерзанную ношу на камни. Дождался когда из лесного коридора, выстриженного железнодорожной колеей, стремительно выползет поезд-пила.

– Ну, горе мое лыковое, погрешила ты, уверен, – не видел папа! – немало за свои недолгие шестнадцать  лет, но через муки мучительные прошествуешь куда надо – не бойсь. Кем-то обнаружишь себя еще, не грусти…

     Он переадресовал ее на шпалы, а когда состав вьюжно разрезал ее сжатое в комочек тело, Евгений отдельными участками своей кожи пропитался утешительным содроганием стальных рельс.

     Вера нам комментировала полученную ситуацию так:

– …Опечалились сосны и березы на подступе к самому озерному берегу, у воды… И у пирса, где лодки стоят на приколе и погромыхивают цепями, в надводном пространстве нечто светло-телесное мерно покачивается в такт дыхания озерца, очень похоже – вижу – в одной из лодок обезглавленный труп мужчины…

     На рассвете ее слова обнаружили свое подтверждение – действительно, в Горенках обнажилась кровавая работа палача-фантазера.

     На нос лодки Эвергетов возложил исполосованный торс Смидовича, – и когда я подходил к лодке то увидел, как на днище орудовала остистая нутрия, аппетитно выедавшая  сочные брюшные внутренности. Последним запоминающимся штрихом был ранний планёр-ястреб, который испуганно отпрянул ввысь…

Глава 3

     Да, тяжелое, далеко не ласковое, имя – Эверг. На мой слух так произношение его – просто свирепое и, я бы даже сказал, угрожающее. Более, чем, кажется, «следовало бы».

     Меткой принадлежности этого астенического монстра к человеческому обществу, как легко понятно и так, и признаком самоданности, несомненно, служат – глаза, исполненные до краев благородной грусти. Как часто бывает у многих благоверных людей. По многочисленным рассказам о нем и по фотографиям – а жилище было теперь оккупировано нами – он был как бы в трауре, да замер, видимо, там, где его меньше всего ожидали мы, следопыты: в уголке, где его приласкала – уверенно утверждала Вера – женщина, на нахождение которой подсказали всё те же таинственные стимулы, приходящие к нему из вне. А, потом, при нем работал один из общепризнанных основных инстинктов – инстинкт стремительного перемещения. У нас, в «Соболе», сложилось такое впечатление, что Эвергетов заключил договор с приземным ветром, который доносил ему информацию о всём, что может его интересовать на земле грешной, и он, «проникнув сутью» и «напитавшись определенным образом чужими монадами», а может быть и по ничтожному запаху, оставленному какой-нибудь самкой, как бы по безукоризненной стратегии уходил отыскивать новую подружку по внушенным ему особенностям.

     Путь пролегал во Владимирскую область, в район Киржача. Во время его преодоления Евгений нечаянно полоснул ладонь ножом, который держал всегда в кармане брюк. Эвергетов смутился. Борьбой представлений и чувств – а некоторое время этим обстоятельством – в нем была вызвана даже минутная растерянность. Он зачем-то поднял голову вверх. Из прогалины листвы, где кроны уже соприкасались в единый полог, Эвергетов вдруг явно почувствовал нежное неторопливое дыхание как бы с той стороны, сверху вниз, как теплое отрывистое дуновение воздуха. Не случилось и трех веяний, он, прояснив для себя кое-что, словно с чьей-то подсказки, на небольшой высоте оторвал с листвы свежую паутину и приложил ее к глубокой ране. Кровоток стремительно загустел и остановился. Он вытянул губы в кривую усмешку.

     Когда Эвергетов добрел до конечной точки, – до выморочной деревушки без названия (которого он и не мог знать), то бесцеремонно пришпилился ( как ленивец в бытность свою цепляется к сучьям деревьев) к тамошней единственной размолодайке и обрел с ней – как по предварительному взаимному заказу и соглашению – насыщенный, греховный образ жизни, на расстоянии, безусловно для нас приглушенный и невидимый, и его деятельность  графически отныне выглядела плавным синусоидальным движением кривой вниз, однако мы почувствовали: переход его из дремлющего, латентного, состояния в деятельное – дело лишь некоторого времени.

     Есть места, так называемые мировые очаги, где-то молнии сверкают и гремит гром непрерывно на протяжении 12 часов! Но лучистая энергия от Солнца к Земле поступает в положенных порциях, как и всегда. Так и в человеческом обществе. И мы видели – даже чистота воздуха над Москвой не угомонила противостояния двух Начал, всегда непримиримых и, одновременно, тесно соседствующих между собой, иногда разрешающихся кровавой бойней.

     Составленный нами прогноз на маршруты дальнейшей поступи Эверга был разной обеспеченности.

     «В мире всего хватает, только ждет всегда своего часа, чтобы стать целью человеческого любопытства», – повторяла нам Вера, и, в свою очередь, мы стали «охватывать» своего шефа чуть ли ни каждый день. Нас ведь всех колол заусенец по мере того, что мы узнавали по существу о всех физических представлениях о зле, а мы отнюдь никак не можем предугадать ментальность его носителя. Что это – равноправие всех точек пространств?

– Ну сколько долго мы будем выходить к проблеску из тумана, Александр Геннадьевич?

– А чего это вы так взбудоражились? Пьяные головы что ли «полны идей»? – Соболев стиснул поочередно мою и Прижимистого кисти в твердом кулаке. – Ну выкладывайте, чем вы там тешитесь?

     Мы сели.

– Я просто знаю, что когда так врываются, услышишь выплески чувств и эмоций взамен объективных предложений… Ну чего вы сорвались? – Соболев откровенно устало обрушился на спинку стула.

– Нами до сих пор не обозначена мало-мальски ни одна путная версия.

– Что же вы хотите от меня?

– Ну он же звереет! – Прижимистый взметнул кулак, словно бы для рождения бури, но развернул его широкой ладонью и наложил на лицо так, как будто придушил на нем неуместную грусть.

– Вы же знаете, диалектика поисков обещается изначально всегда строиться по схеме раскопочной: от фрагментов к целому, и это – надолго, а, главное, будет ли иметь смысл в будущем для нас, – не знает никто; не мне вас в этом убеждать.

– Александр Геннадьевич, у нас такое понимание этого человека, – сказал я тоном не раз убеждающего резонера. – Мы уверены, что в ближайшем соприкосновении с Эвергетовым мы, точно, не сумеем пока  объяснить его необычного для нас поведения.

– Это кто же так решил? Вы? Да пусть он и выставляется на особое место в нашем ряду, но характер-то у него остается обыкновенным человеческим характером. Живейшая натура. И – влюбляется она и скрытничает…

– И что?

– Ну и… его можно и разложить на составляющие… (Соболев усмехнулся). Эта вероятность мизерна, правда, – точечный объем попробуй-ка отмерь на руках! Да и наши диспозиции пока далеко дистацированы… Но!..

     Соболев победно посмотрел на нас. Ему понравилось, как он сам работает умом.

– Однако, что на сегодня достоверно? – работал он дальше им. – Ведь до сих пор череда насилий не сопровождалась садистическим компонентом. Так было до последнего случая. Сейчас же он как с цепи сорвался. Вера сказала, что он закодировал уже образ женщины таким набором: «Потоптанная трава – трепещущая осина и – змея!»

– И сие означает, – подхватил я, – что теперь он будет лить кровь тех, кто находится недалеко от него.

     Все помолчали.

– Словом, – поторопился договорить я, – лично я рассматриваю гадину как одного из нас, и о действиях его можно мне судить очень просто: в нем поломан механизм, если так можно говорить об этом, контроля за собственным поведением. Попечение добра отбросило все заботы, и микросоставляющие его личности дружно самоликвидировались. Ведь так?

– Ну да, – легко согласился Соболев.

– Правда… – Тут, помню, чтобы спрятать чувство первой неизжитой неизвестности за то, что говорил сам тогда, я – хохотнул.