Мейнард Вуд - Пепел к пеплу (сборник) Страница 9

Кстати, оказывается, Хелен читала твои «Легенды, сказки и предания…». То есть не просто поставила на видное место в библиотеке, как это сделали все уважаемые семьи Блэквуда, (я как то пытался узнать у почтенного мэра, какая из твоих историй пришлась ему по душе больше всего… и, сам того не желая, поставил беднягу в неловкое положение) а действительно прочла.

Заметив книгу в моей библиотеке, она пожелала ее обсудить – а я не сказал ей о том, что лично знаю эск. Дж. Фоллоу. Думаю, тебе любопытно узнать рецензию непредубежденного читателя. «Кажется, сперва автор записывал легенды более или менее так, как ему их рассказывали; но где-то к середине роль простого рассказчика перестала его устраивать. Тогда он берет, переписывает историю по своему, используя факты только для украшения. От оригинала при этом мало что остается… хотя, конечно, очень увлекательно». Ну, что скажете, уважаемый автор?

Мое знакомство с доктором Стоуном также крепнет и развивается. Он рассказал мне кое-что о своей теории. Она не нова, и не доктор ее первый создатель, но… меня удивляет его искренняя убежденность. Отчасти это старый добрый пантеизм. Если бы несколько абстрактная вера в духов камней, деревьев и озер вдохновляла его на стихи и картины, как нашего общего знакомого, я бы оставался спокоен; но доктор Стоун в своих воззрениях пошел намного дальше, я бы сказал – далеко за область здравого смысла, или, как сказала Хелен – он слишком холит и лелеет свою petit manie.Жизнь в интеллектуальном одиночестве весьма этому способствует.

– Тысячи лет вырабатывались правила общения с духами Природы, а потом человечество добровольно себя ослепило! Мы забыли о них, и мы освободили их своим невежеством! Подумайте, сколько вреда могут причинить существа, которых якобы нет!

Я процитировал тебе финальную часть речи доктора. Начал он довольно спокойно, с принципов натурфилософии, что еще простительно; но постепенно распалялся все сильнее, пока не заявил прямо, что верит в лесных духов так же, как верили его предки.

– Я верю в Природу… – говорил он, – верю, если она в своей мудрости создала человека, как это блестяще доказал доктор Дарвин, то почему она не могла пойти дальше и не создать иную форму жизни? Природа гениальна, молодой человек… если бы вы изучали ее, как я, десятилетиями, вам было бы проще в это поверить. А вы – под вами я подразумеваю все человечество – подменили истинную веру пустым суеверием.

– Любопытно, я хотел сказать то же самое, – не удержался я, хотя и понимал, что спорить с человеком, одержимым idée fixe, бесполезно. Он не способен оценить даже самые точные и изящные аргументы, фанатично цепляясь за свои убеждения.

Доктор пообещал в мой следующий визит предъявить мне доказательства существования у Природы воли и разума – любопытно будет послушать.

Теперь, когда я записываю и попутно анализирую нашу беседу, у меня возникла собственная теория – о происхождении теории мистера Стоуна. Если ты помнишь, его брат погиб от несчастного случая – на него упало дерево. Порой человеку легче смириться со злой волей, чем со слепой бессмыслицей судьбы – вот мистер Стоун и придумал себе в утешение злонамеренных духов, которые почему-то пожелали погубить его старшего брата. Может, вначале это носило характер, игры, утешительной выдумки, но со временем превратилось в подлинную манию. Печально видеть!

Зима, которая никак не пройдет, или весна, которая никак не наступит, и мне угрожает меланхолией. Но я борюсь с этим подступающим к горлу чувством простыми, надежными методами – сажусь в седло и пускаю Джинджер в галоп. К тому же, на здешних холмах, спешившись, я собираю подснежники для мисс Чемберс.

Мэр хочет, чтобы я нарисовал портреты его двух дочерей. Я боюсь, что если нарисовать их в натуральном виде, то он будет недоволен, а если польстить им хоть каплей краски, хотя бы одним взмахом кисти, то они сделаются неузнаваемыми. Но родительская любовь слепа, поэтому ответил я весьма уклончиво. Мэр все равно ушел недовольным, но тут уж я ничего поделать не могу.

Я стараюсь проводить дома как можно меньше времени.

В этом доме (зачеркнуто, неразборчиво)

В этом доме мне снятся странные сны – воспоминания о них не исчезают вскоре после пробуждения, а целый день остаются горьким привкусом во рту и навязчивой головной болью. Начинается все довольно мирно. Мне снится, что я лежу в темноте, словно погрузившись в теплую темную воду, и наслаждаюсь покоем. Все мои мысли и чувства – приглушены и неясны.

Но со временем, которое во сне кажется бесконечно долгим, во мне просыпается тревога и жажда сделать… сделать нечто, чему я не могу подобрать определения, хотя четко понимаю необходимость этого свершения. И когда приходит эта жажда, окружающая меня темнота вдруг меняется, она больше не кажется теплым покрывалом, напротив, это холодная черная пустота, в которой я ничтожен и мал, словно былинка… Одиночество переполняет меня, и я просыпаюсь. Остаток ночи мне снится всякая чепуха, в которой иногда, как могильные камни среди людной улицы, возникают осколки моего прежнего сна.

Этот сон повторяется каждую ночь с незначительными изменениями. Прошлой ночью во сне мне чудилось, что меня кто-то зовет, но я не могу услышать голос, не могу понять, кто это, даже не могу разобрать, существует ли этот зов на самом деле… и меня снова сковывает одиночество.

Что скажешь, Джеймс? В Лондоне я спал, как убитый, и кошмары меня не посещали. Какой злой дух из «Легенд и преданий» навевает мне эти сны? От кого я должен откупаться молоком или медом?

Пост скриптум: Только что перечел письмо перед отправкой и увидел, что оно буквально imprégné унынием. Не спеши тревожиться – тому есть две вполне веские причины. Во-первых, я писал его несколько дней, по строчке в день; и так уж получилось, что я выбирал из этих дней самое худшее (не считая моих с Хелен уроков). Во-вторых, уже несколько дней я неважно себя чувствую – небольшое воспаление и боль в горле. Очевидно, я несколько переборщил с зимними верховыми прогулками. Холлис поит меня травяными отварами, которые настолько отвратительны на вкус, что я исцеляюсь с невиданной скоростью.

С нетерпением жду ответного письма, искренне твой

Из книги «Легенды, сказки и предания Северной Англии в обработке эск. Дж. Э. Фоллоу»

«Жил на окраине деревни, в ветхом покосившемся домишке, человек настолько ленивый и нерадивый, что его так и называли – Лентяй Стивенс; а настоящего имени никто уже и вспомнить не мог. Мать его давно умерла, сведенная в могилу непосильным трудом, и некому было починить его одежду или заставить снять шляпу, такую же драную, измочаленную и дырявую, как крыша его домика; а тряпье его напялить не каждое пугало бы согласилось. Куры его были такими тощими и проворными, что летали через заборы, как ястребы, выхватывая еду у соседской птицы. День-деньской Стивенс околачивался в трактире, жалуясь, что больная спина ему работать не дает, а не то бы он развернулся! Была у него сокровенная мечта, о которой вся деревня знала – Стивенс мечтал найти клад и зажить по-королевски, ни единого дня не работая. Каждый раз, как глаза его после трех пинт пива туманились, кто-нибудь говорил: «Не иначе, Лентяй сейчас свое золото тратит». Стивенс на такие речи внимания не обращал – вздумал бы обидеться, так никто бы ему больше не налил на дармовщинку.

И вот однажды хозяин трактира, видя Стивенса в задумчивости, посоветовал: «А ты иди к Лесному человеку на работу – коли угодишь, он тебе все клады в округе покажет. Мне бабка моя рассказывала, что если выйти в полночь на поляну, где в центре пень стоит, да не всякого дерева, а обязательно елового или соснового, и прокричать трижды: «Лесной хозяин! Есть ли у тебя для меня работа?!», то в третий раз он появиться на пне собственной персоной и даст задание; а взамен научит, как клад отыскать».

Стивенс встрепенулся и, не обращая внимания на насмешки, начал подробно выспрашивать, что да как, да в какое полнолуние, и точно ли пень должен быть еловым. Хозяин, хоть и посмеивался, но отвечал охотно, потому что не верил, что лентяй и трусишка Стивенс способен ночью в Черный Лес войти, даже если он и поверил в эту байку, которою хозяин на ходу для забавы сочинил.

А зря не верил, потому что впервые в жизни у Стивенса жадность пересилила лень, и аккурат в полнолуние он вступил под сень Черного леса, комкая в руках заранее заготовленный мешок. Перед глазами его стоял золотой блеск, голова туманилась мечтами, сердце стучало и ухало, как молот. В пути на него не раз накатывало сомнение – а вдруг он не сможет задания выполнить? Что сделает с ним лесной человек? И ужас наваливался на него знобкой волной, руки дрожали, колени подгибались, перехватывало дыхание… но снова мерещился ему маслянистый блеск чистого золота, и страх отступал, Стивенс продолжал свой путь.