Прямой контакт - Никита Велиханов Страница 9

В шестнадцать лет Ларькин уже был мастером спорта. Он достиг всего, чего хотел; самолюбие было досыта накормлено, большой спорт его не привлекал — и, несмотря на уговоры тренера, пророчившего ему мировую славу, Виталий забросил бокс с его каждодневными изнурительными тренировками и начал серьезно готовиться к поступлению в университет. Он выбрал биологический факультет — из-за природной склонности к естественным наукам и от великой любви к родной природе-матушке, ко всяким жучкам и козявочкам. Поступил он с первого раза — благо, школа была хорошая, да и с мозгами у Виталия все было в порядке. И началась веселая и не очень повседневная студенческая жизнь.

Первый курс Ларькин провел в родной альма-матери и принадлежащих ей библиотечных залах — с кратковременными перерывами на обед и сон. Учиться ему было легко и интересно, после первой же сессии он заработал повышенную стипендию — и теперь мог жить свободно, как Рокфеллер, не выклянчивая каждое утро у родителей то рублик, то трёшку. Ему уже прочили место в аспирантуре (случай практически небывалый для студента первого курса), и Виталий несся, как он сам чувствовал, на всех парусах к вершинам своей научной карьеры.

На втором курсе к ним пришла новая англичанка — и всё завертелось... Виталию было неполных восемнадцать — ей двадцать девять, но было в ней что-то хрупкое, удивительно женственное и таинственное — такое, чего не было в девочках-ровесницах. Виталий тут же с необычайным рвением засел за иностранную грамматику. На занятиях по английскому он сидел на первой парте и буквально поедал Ирину Сергеевну глазами. Потом оставался после занятий и, прикидываясь дурачком, просил ещё раз объяснить ему спряжение неправильных глаголов. Потом провожал её до дома, рассуждая по дороге об особенностях шекспировского слога...

Однажды она пригласила его зайти. Он краснел до варенорачьего цвета, поднося зажигалку к её сигарете и никак не попадая пальцем на тугое колесико, потом долго мучился, открывая бутылку вина... Когда она своими быстрыми пальцами уже расстегивала пуговицы его рубашки, он дрожал, как кролик, — не от страха, а от какого-то неведомого ему ещё чувства, и проваливался все глубже и глубже — на самое дно ощущений, где реальность просто перестает быть.

Месяц прошёл, как во сне: университет, потом к ней, потом опять к ней — уже домой, если она уговаривала бабушку забрать Алёшку. Он удивлялся: как же всё раньше было — без неё? Он всё чувствовал очень сильно и остро, и не мог без неё, не хотел.

Утром 23 ноября она позвонила ему и сказала, что им срочно нужно увидеться и поговорить по очень важному делу. Виталий мигом выпрыгнул из кровати, ощущение какого-то близкого счастья просто переполняло его. Напевая веселую песенку, он за считанные минуты умылся, побрился и побежал к ней, по пути прикупив около метро на остатки стипендии огромный куст белых хризантем, похожих на кремовое пирожное...

Она сказала Виталию, смущенно терзая пуговицу халата, что к ней возвращается муж: они поссорились и решили некоторое время пожить отдельно друг от друга, но вот сейчас, похоже, всё налаживается. У неё своя жизнь, и ребенок, и муж, которого она очень любит. А с Виталиком ей было очень хорошо, и вообще он славный мальчик, но только не нужно больше всего этого... Она, конечно, виновата перед ним... Но вот сейчас, да, именно сейчас все должно кончиться. И не нужно звонить, и приходить. И вообще ничего не нужно...

Виталий остолбенел, потом уговаривал... Он ушёл, хлопнув дверью — не для неё, а для себя, чтобы навсегда запомнить этот звук и понять, поверить, что он здесь больше не нужен. В этот день он впервые в жизни напился так, что не смог доползти до дома: заночевал на первой попавшейся лавочке, где его благополучно подобрала и отправила в ближайший медвытрезвитель милицейская машина.

А утром пошёл снег. Проснувшись с удивительно ясной и свежей головой на жесткой казенной кровати, Виталий увидел сквозь прутья решетки окно, а за ним — огромное белое пространство, плавно переходящее в небо. И от этой нестерпимой белизны ему стало больно и хорошо. Он был теперь один, он был свободен.

Продолжать учебу казалось невыносимым. Целый месяц Виталий не мог показаться в университете: одна мысль увидеть её там заставляла его сердце бешено колотиться. Целыми днями он бродил по шумным московским улицам, стараясь смешаться с толпой, потеряться в её тупом броуновском движении; иногда он напивался, но в вытрезвитель больше не попадал, всегда упорно и по возможности твердо доползая до родного порога.

Он думал, что его отчислят, выкинут, как шкодливого щенка. Он ошибался. Вузовские стены видели и не такое. Разбрасываться отличниками, как выяснилось впоследствии, никто не собирался.

Как-то раз Виталий, полагавший, что с учебой покончено, обнаружил в почтовом ящике приглашение зайти в ректорат. Были указаны время и номер комнаты. Ларькин явился туда с заявлением: «Прошу отчислить меня по собственному желанию...» — и положил листок перед строгим пожилым мужчиной, даже не поинтересовавшись, кто он такой, решив таким образом объяснить всё.

Мужчина внимательно прочитал заявление, аккуратно положил его в папку для бумаг и спокойно сказал:

— Можешь считать себя отчисленным. И куда теперь?

— Мне всё равно, — махнул рукой Виталий.

— А нам — нет, — неожиданно веско произнес незнакомец.

 ***

Москва, 2 июня 1998 года.

— Здравствуйте, товарищи чекисты! — Ларькин тихонько пробрался в кабинет Рената, сидевшего спиной к двери и озабоченно вертящего в руках какой-то механизм, и встал у него за спиной, величественно возложив свою руку на ахмеровское плечо.

Ренат, от неожиданности вздрогнув, оглянулся.

— Здрасьте, здрасьте, товарищ маршал. Приборчик вот, видишь, собираю. Интересный, брат, приборчик будет. Типа детектора лжи, только мини и действует на расстоянии.

— Никак мне собираешься подарить?

— Нет. Если надо, я тебе другой сделаю, — сказал Ренат. — А этот на дверь поставим, занесём данные в компьютер — и он будет нам дверь отпирать. А если кто чужой придет — не откроет, классно придумано?

— Здорово. Сам дошёл?

— Конечно!

— Вот только параметры надо будет с умом задавать, Ренатик, а то придешь ты на работу с пониженным давлением или в плохом