Мощи святого Леопольда - Борис Вячеславович Конофальский Страница 9

– Бери охрану и своего человека. Пусть все выяснит, или больше не попадается мне на глаза.

Глава 4

Игнасио Роха по кличке Скарафаджо вертел в руках кирасу солдата, имея при этом вид весьма кислый. А Ёган пошел отсчитывать шаги по мокрой от росы траве, солнце еще не разогнало обрывки утреннего тумана. А вот Яков Рудермаер и Виченцо Пилески были бодры и энергичны. Яков развернул тряпку, в которой находились мускетта и рогатка-держатель. Если поставить эту мускетту на землю, то высотой она оказывалась выше плеча солдата. Длиннющая труба из серого некаленого железа да с тяжеленным прикладом. Пилески достал кожаный мешок, приятели шептались, отмеряя черный порошок. Стали заряжать оружие.

– Хорошая у тебя кираса, – уныло сказал Роха, – с нахлестом да с крутым ребром. Каленая.

– Каленая, – кивнул солдат, усмехаясь, – каленая.

Он был уверен в своей кирасе до тех пор, пока не увидал оружие, которое длиной оказалось с полевую кулеврину. Но даже теперь он не думал, что на пятидесяти шагах свинцовый шарик пробьет каленое железо.

А вот двое дружков Скарафаджо почему-то не сомневались, что им броню пробить удастся. Пилески принялся раздувать фитиль, а рыжий Рудермаер пошел к Ёгану – понес кирасу. Вдвоем они набили кирасу камнями и комьями земли, чтобы не качалась во время попадания, и водрузили на старый пень.

– Запаливай! – крикнул Рудермаер.

Пилески установил мускетту на рогатку, стал целиться. Ёган и рыжий мастер отошли в сторону, чтобы, не дай бог, не зацепило.

Пилески поднес дымящийся фитиль к полке с порохом.

«Фффсшшпааа-хх!» – грохнуло так, что Волков невольно закрыл уши руками. Ветерок понес в сторону огромное облако белого дыма.

Ёган подошел к кирасе и крикнул:

– Нет дырок!

– Конечно, нет, – отозвался солдат, – дурень и близко не попал!

– Заряди-ка, я пальну, – велел недовольно Скарафаджо.

Рудермаер не поленился, прибежал, стал помогать заряжать мускетту, они снова шептались, а солдат только улыбался. Теперь стрелял Роха. Он целился долго и наконец приказал Пилески поднести фитиль:

– Запаливай!

«Ффссшш-па-хх!» На этот раз выстрел звучал по-другому, и Роха был заметно ближе к цели. Пуля вырвал маленький кусок земли вместе с травой в трех шагах точно перед кирасой.

– Сатана под руку толкнул, – зло буркнул Скарафаджо.

– Из арбалета я бы уже два раза попал, – заявил Волков язвительно.

– Ну так попади из этой чертовщины, – сказал Роха, протягивая ему мушкет.

Волков не взял и велел Виченцо Пилески:

– Ну, заряжай.

Снова прибежал Рудермаер, они кинулись вдвоем заряжать оружие.

– Сыпь больше, – говорил мастер аптекарю тихо, – оба раза не долетело.

– Разорвет, боюсь, – отвечал тот.

– Не разорвет, сыпь больше.

– Не сыпь больше, – остановил солдат, ему самому хотелось попробовать, – сыпь, как в прошлый раз. Я сам выстрелю.

Мастер и аптекарь посмотрели на него с удивлением и продолжили.

Теперь целился солдат, он учел расстояние, взял угол больше, чем Скарафаджо, все рассчитал, ну, насколько мог верно, а рядом с тлеющим фитилем в руках стоял аптекарь. Ждал приказа.

– Пали, – скомандовал Волков.

Тот поднес фитиль.

«Ффсс-шш-ппаххх!»

К грохоту солдат был готов, а вот сильного удара в плечо не ожидал. Пока он отходил от боли да пока рассеивался дым, Ёган уже проорал радостно:

– Попали, господин!

– Пробил? – спросил Роха.

– Кажется, пробил, – негромко сказал Пилески.

А вот солдату не казалось, он и сам видел, что кираса пробита. Рудермаер вытряс из кирасы землю и камни и торжественно принес ее хозяину.

Роха отнял кирасу, поковырял пальцем дыру:

– Прямо на ребре пробило, я говорил тебе, Фолькоф, а ты не верил. Ну, кто оказался прав?

– Ты бы стрелять поучился лучше, – отвечал солдат чуть раздраженно.

Да, он был раздражен, а еще удивлен… и даже подавлен. Да, именно подавлен. Случилось что-то невообразимое, о чем он и думать не мог. Случилось то, что разрушило его мир. Мир крепких лат, сильных арбалетов, алебард и пик. Теперь все это перечеркивало какое-нибудь хлипкое ничтожество с мускеттой в руках. Да еще этот Роха тряс дырявой кирасой, вопрошая:

– Знаешь, что это? Знаешь?

– Моя кираса, – ответил Волков зло.

– Нет, это не твоя кираса.

– А что же это?

– Твоя серебряная посуда, дорогие кони и дом с холопами, – говорил Скарафаджо радостно.

– Да? – все еще раздражался солдат. – Прямо дом с холопами?

– Это само собой, но я сейчас о другом. Друг мой Фолькоф, я держу в руках смерть благородных. Им конец, больше они не смогут прятаться за своими дорогими доспехами. Понимаешь? Это их конец. И конец этой сволочи из Хайланда, что слезают со своих гор. Теперь вся эта горская сволочь уже не станет кичиться своими латами, которые стоят сорок коров. И имперские ландскнехты тоже спесь поубавят. Понимаешь?

Солдат прекрасно понимал это и от души хотел дать Рохе в морду.

– Ты же сам болтал, что ты идальго, – зло заметил Волков, – говорил, что у вас в терции каждый четвертый идальго.

– Все наши идальго, и я в том числе, идут в терцию как простолюдины, потому что на коня и доспехи денег нет. А теперь и здешние благородные будут не важнее, чем нищий идальго. Понимаешь, о чем я? Эта штука всех уравняет.

Он продолжал трясти кирасой. Солдат грубо вырвал ее из рук Скарафаджо и сунул Рудермаеру:

– Заделаешь дыру, и чтоб красиво было.

Тот молча кивнул, принимая доспех. А солдат вырвал из рук аптекаря кожаный мешочек с порохом, пошел, хромая, к коню.

Роха запрыгал на своей деревяшке за ним:

– Ну что? Давай решай, дело верное. Ты не прогадаешь. Мы эти мушкеты будем продавать сотнями.

Волков молчал, Ёган помог ему сесть на коня.

– Ну, что ты молчишь? – не отставал Скарафаджо, хватая солдата за стремя.

Волков нащупал в мешочке с порохом пулю, достал ее, она была из свинца и величиной с большую вишню. Он подбросил ее на руке и произнес:

– Приходите к обеду в трактир, я подумаю.

И поехал в город.

– Что он ответил? – спросил Пилески, подходя к Рохе.

– Сказал, чтобы пришли в трактир к обеду, – со вздохом отвечал тот.

– Думаешь, он возьмется?

– Молись, коли знаешь молитвы, чтобы взялся.

– Да мы уже, почитай, год молимся, – вздохнул подошедший Рудермаер. – Да только все смеялись над нами.

– Вот и еще помолись, – зло посоветовал Роха. – Он не смеялся. Он думал. Он всегда думал, чертов умник.

Во дворец архиепископа ехать было рано, но Волков все равно поехал.

Оставил коня в конюшне, поднялся в залу приемов. Думал, дождется там назначенного времени, а там уже было много народа. И все важные господа. Не