Немного безумия (СИ) - Павел Терентьевич Журба Страница 9

На улице моросил легкий надоедливый дождик, и иногда капли нет-нет, да залетали через форточку на комод со сменным бельём. Когда я потянулся закрыть её, то приметил довольно странную процессию — группку спешивших к порту людей, в том числе и стражников. Парни в алой форме наконец взялись за наточенные алебарды и в приличном количестве бежали по улице, подвернув усы кверху. Не вываливался из окна ради сплетен только самый ленивый.

Решив, что в порту кого-то прирезали, я махнул рукой на доставучих любителей поглумиться над чужим несчастьем и, приодевшись во вчерашнее, спустился к бару.

В комнате, как всегда, никто и не думал топить, а из посетителей была только одна проститутка и попивающей горький кофе капитан баржи. Молока или сахара старый спорщик принципиально не клал, чтобы жизнь мёдом не казалась.

— Как дела на море, мистер Прайс, без перемен? — я уселся к капитану и ухватился за сальное меню на столе. Аристарх, как обычно, запаздывал.

— Вы опять пили. — Прайс «нахмурил» седые усы.

— Всего капельку, для поднятия настроения. — как капитан решил закодироваться с помощью шарлатанского гипноза, то стал невыносим. Стоило ему съесть конфетку с ликёром, он моментально её выблёвывал и начинал злиться на весь белый свет.

— Ваш друг педик неисправим, но хоть вы-то! Вы ведь служили в армии, вам вбили дисциплину! — я мало кому рассказываю, но на севере герцогства мне вместо дисциплины вбили в спину ножку стула с гвоздём, разодрав мясо до кости. Я валялся в собственной крови, а старослужащие избивали меня ногами. Одного я позже нашёл, один умер от холеры, а другого повесили за осквернение могил. — А вы так пьёте… — завидя моё хмурое лицо, старик ослабил нажим.

— Регулярно пить — это тоже своего рода дисциплина. — дед фыркнул и уткнулся в газету.

— Чего надо, негодник? — подошедший бармен угрюмо уставился на стул, в котором я имел честь посиживать.

— Аристарх, как дела у вампиров? — старик обиженно принял заказ и ухватил старое меню в руку. Она у него была единственной: вторую отрезали на флоте после стычки с соседним королевством. Отец Маппи был сослуживцем Аристарха, поэтому, как только сумел найти бизнес, сразу устроил друга на работу, пусть тот и не крутил рюмки с текилой, как виртуоз. Для Маппи Аристарх был почти дядей, потому она терпела его сварливость, нравоучения и всякие выходки.

— Ай, ай, ай. — капитан зацокал языком, а затем перевернул газету и всучил мне её прямо в руки. — Читайте — в совете требуют лишить герцога законодательной и судебной власти, оставив только исполнительную.

— Это плохо?

— Ужасно! Если бы лет сорок назад хоть кто-то бы в городе заикнулся о власти герцога, его бы без расспросов засунули в казематы и вырвали блудливый язык. — как добро и современно. — А сейчас? Свобода слова, эти печатники несут со страниц всякую ересь, а барон Кобальт им за это доплачивает! — барон с фамилией химического элемента на данный момент был главным конкурентом герцога и настоящий магнатом. Большинство заводов так или иначе принадлежало ему и голоса всех рабочих шли за ним, как цыплята за курицей. Последнее время участились бунты и столкновения, целый батальон вошёл в город и квартируется в центре города, пугая мещанок и ещё больше отталкивая людей от старой власти. — Вы ведь за герцога, голубчик?

Я пододвинул тарелку с яичницей и, ужасно чавкая, ответил старику:

— По мне всё едино. Уйдёт этот герцог, придёт новый, похуже. Хрен редьки не слаще.

— Так думают только те, кто хочет усидеть на заборе, не порвав жопы. — на такой пассаж ответить мне было нечего, поэтому я предпочёл перенести тему подальше от политики и пятых точек.

— А вы не знаете, что это утром так гремело?

— Псих-больница взорвалась. — легко и просто сообщил мне новость капитан, словно рассказал о плохой погоде.

— Как это взорвалась?

— А вот взяла и взорвалась! — рявкнул дедок, глухо кашляя в свой кофе. — Поспрашивайте на улице, я много не знаю… — я в один укус доел яичницу, запил это дело сухофруктовым компотом и, не попрощавшись, выбежал на улицу, попав в тонкий ручеёк самых жалких газетчиков: они последними успеют на горячую новость.

Когда я добрался до порта, там уже скопилось порядочно народу и горстка стражи не могла оцепить причалы.

На одном из пирсов стоял почти столетний Один Пайкс, по кличке старый… не буду ругаться, поэтому скажу более умеренную в мате кличку — старый врун. В прошлом году он поймал сома весом в тонну, но показать не успел: его одиннадцать худощавых внуков сожрали сома вместе с костями.

— Клянусь бигудями жены, от взрыва полетели камни! — толпа людей около старика заголосила наперебой. Я притулился к самому её краю и дальше пройти не мог, как ни пытался. Заслышав сплетню, женщины в возрасте вдруг становятся очень сильными и оттолкнуть их подальше от новой порции пересудов становится почти так же трудно, как оттянуть за уши голодных поросят от корыта с харчами.

— У меня до сих пор звон в ушах стоит! — Один Пайкс встаёт раньше всех рыбаков, примерно в пять часов утра, и подплывает на своей лодчонке почти к псих-больнице, где водится крупная рыба. — Вода забурлила, кирпичи от стены попадали в воду, и разверзлись пучины ада…

— В твоих труселях! — заржал неверящий рыбак и его смех подхватили все коллеги по ремеслу. Мужики ни во что не ставили байки старого хрыча, хотя тот, прежде чем завраться и немного тронуться умом, обладал большим уважением и гнул руками подковы.

— Можешь смеяться, сколько влезет, да только правда это всё до последнего слова! — срываясь на вопли, вещал Один Пайкс свою историю. — Налетел жуткий туман, не видно ни зги, и вдруг прямо передо мной прошла голубая дымка, как от курительной трубки, только больше, гораздо больше. И шла она не вверх, как обычно бывает, а вдоль моря, к самому городу. И главное, — дед артистично осмотрел публику, — пение, словно женщина стонет. Она зовёт, шепчет… вот, послушайте!

— Да врёшь ты всё, где сейчас твоя голубая дымка! — хором ответил на откровения рыбака сразу десяток голосов. Недоверчивые люди переглядывались между собой, боясь заслышать на пристани то самое песнопение.

— Дымка растворилась, и ежу ясно! Это всё магия… — гомонящая толпа разом умолкла. Где-то в паре кварталов стало слышно, как пищит грудной ребёнок.

Официально, да и неофициально тоже, магии не существует. Моё поколение смеётся над доверчивыми лопухами, что