Алла Несгорова - Я, дракон (сборник) Страница 21

Я отвернулся к ведру, аккуратно налил немного воды в котелок и подвесил над огнем.

Насколько проще все было бы, думал Вехрем, если бы я не заметил рисунок. Постоял бы немного на краю, постарался бы выкинуть из головы этого странного человека и шагнул вперед. И теперь либо парил бы в потоках ветра, наслаждаясь свободой, либо лежал бы внизу мешком костей.

Вкусный запах щекотал ноздри. Человек, назвавшийся Ярром, принес из своей пещеры небольшой полотняный мешок, всыпал в котелок изрядную порцию чечевицы, добавил каких-то трав. Вехрем отстраненно подумал, что уже больше луны не ел по-человечески. Последний трактир он миновал незадолго до предгорий и с тех пор перебивался сухарями и иногда подстреленными зайцами – которых кое-как поджаривал, или, скорее, обугливал. Однажды набрел на полянку с лесной малиной, полакомился. Соль умудрился забыть на первом же привале. Что делать, не учили царского племянника заботиться о себе в длительных походах. Да и вообще, вкусную еду человеку его положения пристало скорее ценить, чем готовить. Спасибо, хоть охота входила в число необходимых занятий, а то, если бы охотился он так, как готовил, давно умер бы от голода, не добравшись до живой двери.

Столько времени, столько усилий, столько жертв… Неужели он остановится из-за каких-то трех слов? Нет, отвечал он себе, не остановлюсь, но и не пренебрегу. Наставники учили, что в древнем языке драконов нет лишних слов. В отличие от людей, они никогда не произнесут ни единого звука, не напишут ни единой буквы ради красоты слога. Каждое слово имело значение для понимания смысла всего послания. Горы книг были написаны о Горелой Скрижали, каждое драконье слово разобрано на части и вновь сложено – и теперь он, Вехрем, знает еще три слова, и нет никого, чтобы помочь ему разобраться.

Никого?

– Голоден? – спросил я.

Парень встрепенулся.

– Немного…

Я протянул ему ложку. Он, помедлив, взял и подождал, пока я первым зачерпну густой душистой похлебки.

– Как долго ты живешь здесь?

Я не ожидал, что он станет спрашивать именно сейчас и именно об этом. Подул на горячее варево в ложке, вдыхая мясной запах. Затем посмотрел парню в глаза и честно ответил:

– Всю жизнь.

Он приподнял брови, ожидая объяснений, но я молчал, и ему пришлось снова спрашивать.

– Ты пришел сюда ребенком?

– Я здесь родился.

Он помолчал, осмысливая услышанное, а я тем временем, наконец, отправил содержимое ложки себе в рот.

– А где твои родители? – последовал вопрос.

– Обрели крылья.

Он подскочил на месте:

– Так это правда! Ты сам это видел?

– Да.

Я не стал спрашивать его, зачем он шел сюда, если сомневался в написанном. Все они сомневаются. А идут сюда те, кому, как сказано в Скрижали, нет места среди людей. Сомнительный шанс на счастье лучше, чем никакого.

– Я хотел бы задержаться здесь на несколько дней, – сказал парень, стараясь взять непринужденный тон.

Я кивнул:

– Выбирай любую пещеру.

– Спасибо тебе. Послушай… у меня нет запасов еды, ведь я не рассчитывал здесь задержаться. Но я могу заплатить тебе за гостеприимство, – пальцы Вехрема коснулись ножен меча, обвели один камень, другой… Я полюбовался тусклыми отблесками – прекрасная огранка! – и ответил:

– В этом нет нужды. Будь моим гостем.

Ярр дал ему простой светильник: грубое глиняное блюдце с плавающим в жире фитилем. Жир неприятно чадил.

Выбранная Вехремом пещера была около десятка шагов в глубину и немного меньше в ширину: вполне достаточно для ночлега. Он прошелся вдоль стен, поставил блюдце на ровный уступ на высоте груди, и, заметив в этом месте черное пятно, провел по стене пальцем. Камень показался жирным на ощупь, а на пальце остался черный налет. Интересно, кто жил здесь до него?

Он сбросил с плеча дорожную сумку, рядом положил маленький и легкий, но довольно мощный, сделанный хорошим мастером арбалет. Подумав, расстегнул и оставил там же ножны с мечом. Если Ярр задумал недоброе, меч все равно не поможет – прикончит во время сна или подкравшись сзади. Без меча и заплечной сумки тело казалось непривычно нагим и в то же время восхитительно легким, так что Вехрем, неожиданно для самого себя, улыбнулся. Подумалось, что сейчас, несмотря на тьму, вовсе не ночь – снаружи, должно быть, солнце едва миновало середину неба. Нестерпимо захотелось выйти, вдохнуть полной грудью свежий воздух.

Пещера смотрела на восток, поэтому вскоре после полудня солнце скрывалось, уходило на другую сторону горы. В мягкой тени рельеф на стене выглядел гораздо четче, чем утром. Вехрем присмотрелся. Говорили, что, когда Горелая Скрижаль была вырезана неизвестным мастером, она точь-в-точь повторяла очертания каменного оригинала. Теперь не было сомнений, что это правда. Оригинал – вот он.

На камне, на высоте чуть больше человеческого роста, распростер крылья дракон. Тело его, изогнутое в полете, неуловимо напоминало человеческое: если посмотреть слегка под углом, то казалось, что это летит человек с раскинутыми в стороны руками. Другой угол зрения – и сходство исчезало. Вехрем покачал головой. Это изображение было не просто линиями, нанесенными на камень умелой рукой. Не менее искусно, чем резцом, мастер воспользовался самой и скалой, и светом, падающим на еле заметные трещины в камне, и уступом, на котором должен был стоять наблюдатель, и самим Вехремом, наклоняющим голову то так, то иначе.

Он еще немного походил вокруг, то и дело посматривая на рисунок, и вдруг понял, что трещины сложились в новый, не замеченный им прежде узор. С возрастающим изумлением Вехрем понял, что крылья дракона заполнены птицами – большими и маленькими, перетекающими одна в другую, то изображенными полностью, то словно скрытыми за спинами своих товарок. Поворот головы – изображения птиц словно бы сместились, но не исчезли.

Он перевел взгляд на хвост дракона и еще раз прочел слова, с детства бередившие душу: «…да обретет крылья…». И дальше, давно утерянные людьми, незнакомые, тревожащие: «…по душе своей».

Он вернулся в «собственную» пещеру, когда начало темнеть, и сразу же лег, но долго не мог уснуть. Стоило закрыть глаза, как перед ними вставала все та же Каменная Скрижаль, силуэт дракона, скрывающий в себе десятки птиц. Едва он начинал проваливаться в сон, птицы вдруг оживали и разлетались в стороны, хлопая крыльями и заставляя Вехрема проснуться. Тьма была такой непроглядной, что он не сразу и понимал, открыты его глаза или закрыты. Моргнув несколько раз, он вновь смеживал ресницы, чтобы увидеть все тот же образ. Наконец, Вехрем разозлился и попытался силой воли отогнать от себя видение. Это удалось, но теперь место рисунка заняло лицо Ажелы. Сначала он хотел по привычке отогнать и его, но потом вдруг понял, что это уже не имеет значения. Он ушел, он больше не мешает ни Ажеле, ни Клену, он отдал им все, что мог отдать; он больше никогда не увидит ее и может думать о ней без угрызений совести и без боязни, что назавтра снова придется опускать глаза при встрече, стыдясь своих мыслей. И Вехрем стал думать о ней. Пока не заснул.

К моему удивлению, Стерх навестил меня и на следующий день. Кристины на этот раз не было, видимо, сумела сама добыть пропитание.

Зато прилетели Ален и Саффи, белоголовые журавли с болота. Как обычно, не за едой, просто в гости. Тут-то Стерх и вернулся. Он узнал журавлей, обрадовался, захлопал крыльями и слегка задел нашего гостя, который как раз выходил на площадку.

– Стерх, осторожнее, – сказал я, – не пугай человека.

– Ты зовешь его «стерх»? – переспросил Вехрем.

– Это его имя, – кивнул я.

Парень ухмыльнулся:

– В таком случае, журавля ты называешь орлом? А иволгу, которую я видел вчера, – соколом? Чтобы не заскучать?

Вот он о чем! Я так привык к Стерху, что и забыл, что этим словом называют журавлей, живущих далеко к востоку отсюда.

– Стерх – не название, – пояснил я, – это его имя. Журавлей зовут Ален и Саффи, познакомься.

Все еще усмехаясь, Вехрем отвесил в сторону птиц шутливый поклон, да так и замер с полусогнутой спиной и отвалившейся челюстью: Ален ответил ему поклоном, а Саффи присела в изящнейшем, несмотря на отсутствие юбок, реверансе. Стерх заклекотал, смеясь.

Когда Вехрем разогнулся, лицо его было белым, как мел.

– Его имя, ты сказал?.. – прошептал он. – «…по душе своей…»

Я кивнул.

Он медленно опустился на ровный, еще холодный после ночи камень.

Парень просидел на уступе до самого вечера. После полудня я вынес ему немного воды, и он выпил, кивнув с благодарностью, но не произнес ни слова. Когда начало темнеть, он все же вернулся в каменный зал. Присел к догорающему уже костру и в упор посмотрел на меня.

– Расскажи, – попросил он.

– Что именно? То, что имеет значение, ты уже понял.

– Значит, это все, – он сделал неопределенный жест рукой, указывая на пещеры, и на костер, и на меня самого, – для тех людей, кто придет сюда, но не сразу решится? Потому ты и родился в этой пещере? Твои родители тоже все поняли?