Александр Пиллаев - Мария в Заповеднике Страница 21

И тот, и другой, по искусной задумке офицера безопасности, не успели и «глазом повести», отчего после не смогут опознать Дермота, как «одного из тех, со Станции», когда очнутся.

Теперь Дермоту надлежало определить, по какой звезде лучше сориентироваться по звездному компасу на руке: Занраку или Альдебарану (альфа Тельца), как он хорошо помнил из учебника по астросамбе. И что там будет за единственной закрытой дверью напротив – комната без окон или коридор с тупиком в конце? Дермот на цыпочках проследовал к двери и приоткрыл ее: два красавца тигра подняли ему навстречу морды, привставая на своих сильных полосатых лапах с угрожающим рыком.

Дермот захлопнул дверь и секунду думал. Он успел заметить, что комната была деревянная и пустая, но одна многообещающая лесенка вела вверх на другой этаж. Дермот покосился на сраженную охрану, которая, вероятно, скоро уже придет в себя, и тогда, как более слабые и беззащитные, они обязательно подымут тревогу, а Дермот еще ничего не успел узнать подобающего.

Надо заметить, Дермот Уэлш совсем не разделял критики Йоцхаком милого антропологического снобизма главного техника Станции Пера. Конечно, вначале было странным слышать, что эти существа мало отличаются от животных и, строго говоря, много отличаются от людей, потому что, имея речевой аппарат и сильную страсть к игрушкам Цивилизации, они, на самом деле, чем бы ни занимались – строили дом, бранили детей или убивали своих собратьев – все это они делали, как будто ничто абсолютно не содрогалось у них внутри от их проделок. И Дермот, за долгие годы работы в таких человеко-без-образных стадах, уже стал привыкать к тому, что иногда можно было не дорожить жизнью... их охранников. Ему, в редкие сентиментальные минуты, начинало казаться, что даже домашние животные, по сравнению с ними, имели хоть какое-то подобие души, «да простятся мне мои прегрешения» – говорил всегда он после таких мыслей.

Дермот взял за воротник одного охранника, затем свободной рукой другого и легко подтащил их к двери. Здесь он резко открыл ее ударом ноги, и пока обе могучие кошки приходили в себя от неожиданности, он с силой швырнул им под ноги вначале одно и следом другое бездыханное тело. Тигры, как любопытные котята, настороженно принюхались к привалившей им с неба необычной еде.

Дермот в секунду оказался у лестницы. Именно эта секунда ему и была нужна, чтобы покрыть все расстояние мимо тигров: в школе биороботов на сверхсекретном курсе по спринтерству он выучил, что крупные кошки в прыжке пролетают за секунду пятнадцать метров. Поэтому без отвлекающих предметов он ни при каком случае не успевал взбежать по лестнице.

Уже наверху лестницы его ушей настиг один только, хотя и тяжелый, но запоздалый удар лапой а дощатый пол.

Здесь Дермот быстро огляделся по сторонам и сразу увидел самого Калиграфка, Прокурора Большой Империи! Калиграфк в задумчивости шел на него и, кажется, был так занят своими мыслями, что ничего впереди не видел. В руке он нес пузатую бутылку коньяка из тех запасов, которые поступают в Империю в качестве подарков вместе с игрушками и одеждой, а также пару широких фужеров, сцепив все это меж скрюченных от долгих жизненных трудов пальцев.

Дермот вжался в стену, впился в Прокурора глазами и проделал разрешенный международной конвенцией к применению в человекообразных культурах приём «меня здесь нет». Кажется, Калиграфк без труда в это поверил. Он в глубокой задумчивости прошел мимо Уэлша, едва не задев своим плечом. Дермот осторожно двинулся вслед за ним.

Калиграфк повернул за угол, поднялся еще на несколько ступенек вверх по какой-то низкой лесенке, открыл дверь, переступил порог и сразу закрыл за собой дверь. Дермот внимательно посмотрел сквозь стену и увидел, что там кто-то есть еще. Он оказался было у двери, но сразу же навстречу ему вышел еще один охранник. Дермот, разумеется, не мог пролетать по пятнадцати метров в секунду, как дикая кошка, но ему вполне хватило времени, чтобы перевести из состояния бодрствования в положение горизонтальное и бесчувственное вооруженного аборигена, за мгновение до этого полного сил и здоровья и находившегося у него перед носом в каких-то трех-пяти шагах, – причем, противник погрузился в кому, как в приятный сон, ничего не успев ни увидеть, ни представить себе.

Дермот осторожно приблизился к двери. Он мешкал. По всей видимости, Калиграфк или кто-то другой находился там, в комнате, сразу за дверью. Но приказ главного техника Станции упрямо давил изнутри сознание Дермота-биоробота. И он стал превращаться в сгусток мышц и сухожилий, нечто от сжатой пружины появилось во всем его облике. Когда время настало, Уэлш молниеносно распахнул дверь, в мгновение он оценил по достоинству толстую деревянную клетку посреди залы на постаменте, в ней – Цацу, которого привезли в Заповедник рано поутру; перед клеткой стоял сам прокурор Калиграфк все с той же бутылкой коньяку и перевернутыми бокалами в руке. В остальном же зала была пустынной и голой, и не за что было зацепиться взгляду, но зато квадратный проем в деревянном потолке мгновенно привлек внимание Дермота. Минуту спустя он уже смог определить, что попал, по всей видимости, в вентиляционное окно – в молниеносном прыжке он успел оказаться здесь еще до того, как удивленные Цаца и Прокурор обратили свои морды на распахнутую дверь, – но там уже не было никого, кроме лежащего ничком охранника.

Калиграфк подошел, склонился над ним и ударил пару раз по щекам. Охранник застонал.

Прокурор обернулся к Цаце, потом снова посмотрел на бледного охранника, потом снова на Цацу в клетке и произнес:

– Вижу теперь, Цаца, что ты настоящий краймер – даже нервы у тюремщиков не выдерживают соседства с тобой.

Прокурор оставил охранника приходить в себя, прикрыл опять дверь и медленно подошел к клетке с Цацой. Они долгими взглядами смерили друг друга.

Калиграфк перевернул бокалы и наполнил их коньяком из пузатой заграничной склянки. Потом он поставил бутылку на пол, выпрямился и протянул один бокал для Цацы в клетку. Тот схватил его и через мгновение протянул обратно пустым, всем своим видом требуя еще одной порции. Калиграфк налил.

– Я пришел тебя исповедать, – произнес Прокурор. – Я должен окончательно убедиться, что наш выбор правильный, и ты дашь достойное и нужное краймерам всего мира потомство.

– Даже там, в тюрьме, ожидая казни, я не знал такого унижения, – ответил на это Цаца.

– Дело империальной важности, и давай больше не будем к этому возвращаться, – сказал Прокурор.

– По закону я имею право последние сутки своей жизни побыть вне видимости охранника, – опять возразил Цаца.

– Мы не должны рисковать, – сказал Прокурор. – Я отвечаю за то, чтобы ты сохранил потенцию до начала Обряда.

– Господин Калиграфк, честное слово, мне сейчас не до этого! Клянусь, все свои соки я донесу до Усадьбы завтра в целости и сохранности...

– Если бы такое произошло – не будь ты под неусыпным наблюдением, – то это бы только доказывало, что мы нашли ложного онаниста, – резонно возразил ему Прокурор. – И не будем больше к этому возвращаться, – еще раз повторил он.

Цаца сказал:

– Эта ритуальная клетка действует мне на нервы... Неужели нельзя было посадить меня в нормальную камеру?

– Зато мы сохраним ее в веках, мы поместим ее в священной Усадьбе как дорогую для всей нации реликвию, она будет служить устрашением каждому, кто посмеет посягнуть на власть краймеров... А теперь перейдем к делу, Цаца.

Прокурор строго воззрился на свою лучшую овцу в пастве.

– Отвечай же, Цаца как на духу и перед богом, как ты сподобился на подвиги, правда ли, то были исключительно корысть и зависть, а вовсе не голод, и что фраерские слабости, такие как сожаление или стыд, никогда не посещали тебя?

– Мне нечего скрывать от первого среди краймеров и благодетеля нашего Прокурора Калиграфка! – так начал свою исповедь Цаца. – Моя судьба, наверное, похожа на миллионы подобных, и не дай бог простому смертному испытать те муки ада, которые приходится переживать и претерпевать нам, духовным краймерам.

– Все началось, наверное, с того заграничного мячика, которым играл у нас мальчик из соседнего дома. Наверное, потому мне и врезался в память именно тот случай, что мячик был необыкновенно ярким, прыгучим и удобным по размеру, – а не той резиновой лягушкой, которые выпускает местная промышленность этого фраера – Министра. Мне сразу захотелось иметь такой мячик в личное пользование, и вряд ли нашелся бы на земле хоть один краймер, который бы смог совладать с той жадностью, которая захватила тогда всего меня. Я украл этот мячик при первом же удобном случае. Что это были за дни! Я не выпускал мячик из рук, я с ним спал и садился есть, кидая его себе в ноги под стол. Я был самым счастливым ребенком на свете... но и самым несчастным! Мячик, который, казалось, будет радовать меня вечно, вдруг наскучил мне смертельно, а на улицу ведь я его взять не мог, чтобы поиграть по-настоящему, – его бы сразу узнали так называемые законные хозяева, поэтому всего через пару дней я его просто разрезал и выбросил в мусор.