Павел Шмелев - Истории Дальнего Леса Страница 39

— Давай чаю попьем напоследок, он душу согревает. И я пойду в лес, а ты спи.

— Давай.

— Тогда уж и мне чаю налейте, — раздался недовольный голос из шкафа.

— Ах, — вздрогнула норка Анфиса, — прямо страх божий. Кто там еще балует в шкафу? Чудище лесное, страх божий!

— Так страх и есть, — ответили из шкафа. — Вы же меня из чащобы выгнали да страхом прозвали. А потом довольные все были: нету, мол, страха совсем; мол, возьмемся за ручки, друзья, да и вроде как и не пропадем по одиночке. Тьфу на вас, глупые вы какие, как пробки осиновые поутру. Тьфу еще раз на вас всех.

Норка Анфиса и Лесное Эхо совсем смутились от стремительности появления чудища. Норка даже подумала, почему это осиновые пробки особенно глупы поутру. Неужели они к вечеру умнеют? Или у ее гостя такая чудная присказка?

Чудище лесное вылезло из шкафа и неожиданно оказалось премилым старичком с окладистой бородой и смешными усами, закрученными вверх. Двигался он основательно и не торопясь, по-хозяйски. Даже и не скажешь, что он прямо из чащобы. Весь такой аккуратно причесанный и приглаженный. Норка даже подумала, что он, со своими закрученными наверх усами, напоминает ей кого-то до боли знакомого. Потом норка Анфиса вспомнила, что видела она похожего старичка, правда, тот был живописец.

— Ты вот, к примеру, норка, называемая Анфисою, хотя и магический персонаж типа меня, но уж очень несознательная. Молода еще. Взяла моду ежиков в птиц превращать. Да еще то зайцем жирным обернешься, то благородным волком. Но не об этом я, а вот о чем: сама-то хорошенько подумай — ну не будет в чащобе страха. Совсем. И что? Будут звери ходить да бродить взад-вперед вместо того чтобы спать по ночам. Поломают весь заведенный порядок вещей. Вот ведь беда какая! Да и без страха-то разворуют всё в лесу, — продолжал ворчать Хранитель Леса, пугавший зверей все это время. — А вы? Ведь каждую ночь пили чай малиновый, и становилось вам немного легче жить, теплее. Ну а теперь что будет? Никакого микрокосмоса и интимного чувства меж вами не возникнет, расстройство да смута одна в душе останется. И одиночество.

— Все равно нельзя в страхе жить, — задумчиво проговорила норка. — Знаешь, друг магический, это все оттого, что одинокий ты. А про микрокосмос и интимные чувства ты мне потом отдельно расскажешь. Это место мне понравилось. А вообще зря ты так, пришел бы к нам, объяснил все. Напугать-то легко, попробовал бы с нами поговорить по душам.

— По душам — это хорошо, только как пробиться-то к ней, душе вашей, через завалы всяких несуразностей да условностей?

— Ну, завалы мы вместе разберем, — уверенно проговорила норка Анфиса. — Вот и чай скоро будет готов. Отведай. Хвалиться не люблю, но чай у меня всегда знатный получается.

В воздухе повисла какая-то пронзительно-звенящая тишина. Каждый думал о своем. Старый Хранитель Леса с закрученными вверх диковинными усами на мгновение засомневался в своей методе. Лесное Эхо с ужасом понимало, что прав старик, заканчиваются для него чайные церемонии и со всей очевидной неизбежностью наступает одиночество. А норка Анфиса отчаянно надеялась, что и страх пройдет, и все у всех хорошо сложится. Не нравился ей тот порядок, который только на страхе и держится. Неправильно это…

И тут прозвучал официальный сигнал начала чайной церемонии. В Дальнем Лесу нет новомодных устройств, поэтому ставят чайник по-прежнему на огонь, и его веселый свист сообщает о готовности к торжеству. Без всякой магии и волшебства. Очень даже по-нашему, по-сермяжному.

— Сложная все-таки штука жизнь, — устало проговорил Хранитель Леса. — Трудно мне с вами, вот и решил пугануть всех малость упреждающе. По-ученому говоря, превентивно. Да и Лесное Эхо страдало в чащобе по ночам, а теперь вот — чай и разговоры. Чего же плохого?

— Вон оно как… — задумчиво произнесла норка. — А слово-то ученое, которое только что произнес, запиши-ка мне на березовой коре. Есть у нас художник один, хорек Василий, большой любитель мудреных слов. Сам загогулины кроит и слова такие же непонятные по всему лесу собирает. Для него это как подарок будет. Пригласил бы его на чай лучше как-нибудь, чем понапрасну пугать — противно и превентивно.

— Так-то оно так, — ответил старик, — да вот только сомнительно мне, что порядок без страха будет. Так уж устроена природа.

— Не знаю, — задумчиво произнесла Анфиса, — но я бы за всю природу не решилась утверждать. Нам проще наши страхи и глупости списывать на природу.

В эту ночь малиновый чай казался особенно вкусным. Хранитель Леса разговорился и рассказал, что давно наблюдает за Эхом Лесным и был очень рад, что теперь можно иногда заходить на чай.

Допив первую чашку, Лесное Эхо неожиданно сказало:

— Вот что я думаю. Страха теперь нет совсем, и мы пойдем. К тебе, норка, придет обещанный сон. Давно его не было, соскучилась ты, да и он давно не рассказывал тебе свои чудесные истории. А мы теперь вдвоем пойдем в сторожку охотника и не спеша поговорим. А ты приходи к нам, как сможешь.

На том и порешили. К норке, уставшей от всех неожиданных перипетий долгого дня, пришел в этот раз сон из далеких южных стран. Он унес Анфису к теплому морю Надежды. Он так давно ее не видел, что торопился порадовать свою старинную приятельницу невероятными и очень правдивыми, на его восторженный взгляд, морскими историями. Ночью, во время сна, действительно — любая удивительная морская история кажется правдивой.

А Хранитель Леса был доволен что все так получилось, что он теперь не один и Лесное Эхо разделило с ним заброшенную охотничью сторожку, где они стали пить чай из диковинных целебных трав, сделанный по стародавним рецептам. Трудно одному в лесу, да и где еще найдет он такого благодарного и деликатного слушателя, как Лесное Эхо. Лесное Эхо внимательно слушало его и повторяло наиболее интересные места, что невероятно радовало Хранителя Леса, — ведь уже много лет он никому не рассказывал свои чудесные истории, которые в наше время звучат как сказки.

Совсем недавно я тоже гостил в домике охотника у старика-хранителя леса и с удовольствием слушал по вечерам его удивительной красоты лесные были. И сторожка охотника уже не казалась такой одинокой и заброшенной. Старичок оказался весьма умелым и рукастым. Так что теперь жилище охотника стало весьма благоустроенным и желанным домом Хранителя Леса и его верного спутника и терпеливого слушателя всех бесчисленных историй. Лесное Эхо снова и снова повторяло то, что ему понравилось больше всего. А страха не было совсем.

Вот и в нашей жизни так: после дневной суеты наступает ночь и порой приходят непонятные страхи. Как часто мы просто боимся поверить во что-то настоящее и предпочитаем спрятаться за свой привычный страх…

ИСТОРИЯ ДВЕНАДЦАТАЯ

Попугай Гун: трагедия выбора пути

Попугай Гун слишком долго жил среди людей, поэтому невольно перенял многие наши привычки. Жить так долго в человеческом муравейнике — серьезное испытание для любого зверя.

Попугай Гун, как истинный путешественник, много странствовал: то он менял хозяев, улетая от них, то они избавлялись от капризного пернатого нахлебника. Так, путешествуя по миру, попугай Гун в конце концов оказался в Дальнем Лесу. Он невероятно устал от нашего сумасшедшего темпа жизни. Решив навсегда остаться там, где жизнь размеренная и понятная, Гун вознамерился поселиться около домика норки, на самом краю леса. Да и норка Анфиса была совсем не против.

Жить он теперь хотел очень просто и незатейливо. Не любил Гун всяческую суету. Лишние движения претили ему. Посмотрел он на норку Анфису, что носится с выставками Василия, и решил, что не нужна ему такая жизнь — с волнениями и сомнениями. Решил попугай полетать и посмотреть — может, найдет себе работу полегче.

Сначала он наблюдал за хорьком Василием. Так и не понял, что же он такое делает. Полдня гуляет по лесу, притом всегда в малиновом берете, насвистывает что-то себе под нос. К обеду приходит в свою норку и начинает кожу кромсать. Хорек часами режет кожу, наклеивает, снова режет.

Говорит, что творческий процесс так у него идет. «Вот это мне подойдет, — решил попугай, — первая половина дня очень достойно проходит. Вот если бы можно было без кожи этой противной обойтись, чтобы творческий процесс сам собой шел».

Жаль, подумал попугай, у него нет никакого терпения для этого, да и кожа противно пахнет. Нет, не его это дело. Никаких сил не хватит кожу постоянно кромсать — и ведь все вручную, без всякой автоматизации. Уж очень много было в этом деле кустарно-портняжного и совсем не поэтического.

Потом повстречалась ему сова Василиса. Гуну показалось, что он мог бы тоже, как Василиса, рассказывать и записывать сказки. По рассказам жителей леса, Василиса недавно занялась литературным трудом, но уже напридумывала на целую книжку. А еще она стала знакомить своих читателей с различными историями, написанными в несказочном мире. Ведь любовь, она остается любовью и в Дальнем Лесу, и в каком-нибудь мегаполисе, и Василиса только переводила высоту чувств и полет фантазии на понятный жителям Дальнего Леса язык. Гун взлетел к гнезду Василисы и проговорил с ней целый вечер.