Мария Семёнова - Славянское фэнтези Страница 68

Один из дозорных, утром высланных вдоль по ущелью, почти сразу же возвратился сообщить: дорога свободна. Больше вестей от них не было, но означать это могло что угодно. Например, что вестей действительно больше нет. Или что больше нет никого из дозорных.

Мгновения цедились натужно и бесконечно, как брань сквозь зубы. А потом сверху упал, раскололся глухим отсырелым эхом короткий свист, и витязь спиной почувствовал, как всё обмякло, расслабилось там, на тропе.

Только теперь он разрешил себе взгляд через плечо.

Старшина уже не смотрел вверх. А может, он и вообще туда не смотрел. Может, все эти мгновения, беременные рушащейся из поднебесья гибелью, он так и не отрывал закаменелого взгляда от витой серебряной рукояти витязного меча. Вернее, от улёгшейся на нее витязевой ладони.

— Всё, — буркнул старшина, перехватив оглядку его доблести. — Раз свистят, а не кричат по-зверьи, значит, себя выдать не боятся. Значит, точно разведали: врага в слышимой близи нет.

— Значит, — согласился витязь, трогая каблуками бока нервничающего коня.

Тропа начала сламываться под уклон — сперва исподволь, затем всё опасней, всё круче… И вдруг выплеснулась на широкий каменистый луг, с одной стороны охваченный плотным туманом над извивом речного русла, с другой — крутым выгибом далеко отпрянувших скал. А лишённое опоры небо провисло отсырелой медвежьей шкурой, всей тяжестью своей навалилось на… на… С первого мимолётного взгляда его доблесть принял это за выветренный скальный останец и, только услыхав за спиной облегченное «Уф-ф-ф, добрались-таки!», понял: деревня.

Плотный частокол на обложенном диким камнем валу. И ни шевеления вблизи, ни дымка, ни звука из-за ощеренной в небо челюсти островерхих бревен… Так бывает в здешних деревнях?

Несмотря на «уф-ф-ф» старшины, расслабляться ни он сам, ни его ополченцы не собирались. Дорвавшиеся до хоть такого непросторного простора кони с первых же шагов по лугу без понуканий срывались на машистую рысь; походная вереница расплёскивалась волчьим загоном, целясь крыльями в охват частокола; далеко слева ссыпались из поросших кустарником отрогов и тоже тянулись в цепь пешие лучники, дорогою сквозь ущелье заслонявшие всадников от возможного нападения с гребня…

Взъехав на пригорок близ места впадения дороги-тропы в луг, витязь придержал жеребца, намереваясь миг-другой полюбоваться ополченческой, чуть картинной сноровкой.

Но любование не удалось.

Помешал старшина.

Косясь на своих верховых (поди, выценивал не опоздать к тому мигу, когда всаднический полумесяц, доразвернувшись, рванется к частоколу), он надвинулся на витязя сзади-справа; остановился по-недоброму вплотную — дёргая из ножен хоть меч, хоть кинжал, его доблесть или бы локтем в старшинский панцирный бок уперся, или бы принужден был откачнуться на шаг-другой, теряя драгоценные доли мига…

Да, не по-доброму встал около витязя голова ополченцев. И вопрос его тоже не показался добрым:

— А вы, ваша доблесть… за дерзость извиняйте, конечно… вы не через край ли беспечны? Шишак до сей поры не надели, щит вам даже расчехлить лень… — В голосе его, вроде бы безразличном, шустрой змейкой скользнула напряжённая вкрадчивость. — Витязную лихость этак вот кажете? Или… Прямо будто знаете, как кому там, впереди, придётся…

— Что ж, может, и знаю. — Седоватые усы витязя скривились в мимолётной мрачной усмешке. — А ты, чем беседы затевать, войско бы свое удалое попридержал пока. Разведку вышли. Но только непременно шли одного. И пешего. И не из стрелков — чтобы без дальнодейственного оружия, слышишь?

Он перехватил старшинский настороженный прищур и проворчал досадливо:

— Сам подумай. Вспомни, с кем мы нынче воевать собрались.

Миг-другой старшина мучительно хмурился: наверное, думал и вспоминал. Потом сунул в рот замысловато сложенные пальцы, длинно вдохнул, распирая воздухом и без того почти до уродливости выпуклую грудь, — аж кольчуга заскрипела, грозя рассесться. Свист, вопреки этакой подготовке, оказался на удивление тихим, почти неразличимым для слуха (даже витязный жеребец не шарахнулся, а только припал на передние да головой дёрнул, будто хлопнуло его что-то между ушей). Но качнувшаяся уже вперёд пешая цепь мгновенно замерла, а один из конных развернул коня и намётом погнал назад.

Пока старшина торопливо втолковывал подскакавшему давешние витязные советы, сам витязь ни малейшей попытки не сделал как-нибудь к своей пользе изменить неприятно плотную близость с поместным воеводой. Наверное, поэтому, когда посыльный умчался передавать выслушанное, ополченческий голова стал вдруг чуть ли не ласков. Впрочем, это лишь голос его мёдом-сахаром засочился. А вот слова…

— Я, доблестный витязь, не знаю, кто ты… Может, ты и впрямь доблестный. Но только, прощенья прошу, наверняка не витязь.

Несколько мгновений прошло в молчании. Только дальний гуд изождавшейся дела рати, только недодавленный туманом рёв балующейся камнями реки — и всё.

Старшина растерянно обмякал. Он-то был уверен в ответе, причём мгновенном и не словами… А тут…

Обвинённый будто и не слыхал оскорбительного обвинения, и на оскорбителя своего даже мельком глянуть не снизошёл. Обвинённый безотрывно следил за уменьшающимся в размерах всадником — как тот по крутой дуге обходит волнующуюся от нетерпения конную лаву. Лишь когда уже было опущенные по-боевому пики начали разочарованно вздёргиваться жалами к небу, заподозренный в невитязности витязь наконец разлепил губы.

— Я же тебе показывал фирман Высокого Дома, — то ли нехотя, то ли брезгливо выцедил он.

— Печать-то на фирмане доподлинная… — Старшина вновь напрягся. — И деревенский наш грамотей сказал: писано-де всё красиво, по-правильному. Только… — Мозолистая, чёрная от въевшейся земли мужичья ладонь плотно улеглась на рукоять заткнутого за пояс ножа. — Только грамотей ещё обмолвился, будто писано там: «шлю одного, но лучшего». А лучшего я знаю в лицо. И он — не ты.

Витязь снова скривил в улыбке усы. А голова поместных ратников продолжал, распаляясь:

— Конишка у тебя, на какого настоящий витязь и глянуть поленится. Кольчуга простая, и будто внове тебе (плечами-то всё поводишь, словно от непривычки)… А давеча, когда кременьё сверху потекло… Ты тогда за меч хватанулся, помнишь? Кабы на нас сверху начали камни кидать, меч бы без пользы… Но может, ты за него хватался не от тех, кто был сверху? Может, от тех, которые рядом?!

А посыльный уже осадил коня среди лучников, и уже заскользила по травяной бурости к частоколу крохотная за далью, нет-нет да отблескивающая железом фигурка…

— Ну что ты тужишься, как мышь жеребенком?!

Старшина не сразу понял, ему ли это выцедилось сквозь витязные до хруста сжатые зубы, или стрелку-разведчику, идущему с даже на расстоянии ощутимой опаской.

Но витязь раздражённо-коротко зыркнул через плечо, прирявкнул:

— Говори уж прямо! Думаешь, настоящего я где-нибудь подстерёг по-подлому да обобрал — так?!

— Так! — Поместный воевода задиристо вздернул бороду. — Конь витязный тебе, конечно, не дался; а в фирмане личность посланного не нарисована — вот ты и…

То ли витязь, то ли злоумышленный самозванец какой-то вдруг по-нелепому раскорячился в седле, развернувшись спиной к своему обвинителю. И сказал неожиданно спокойно:

— Сними-ка чехол со щита. С моего, в смысле.

Долю мгновения старшина промешкал. Затем решил, что если это и какая-нибудь злохитрость, он, старшина, всё равно сумеет взять верх.

Решил и неторопливо потянулся к чехольным застёжкам.

Расстёгивание да сдёргивание отсырелой юфти оказалось делом не очень быстрым, потому что расстёгивал-сдёргивал он левой рукой, не убирая правую от ножа. А когда небыстрое это дело наконец сделалось, старшинская борода вновь отвисла чуть ли не ниже зерцала. Потому что под чехлом оказалось не то, что ожидал бородач увидеть. Лазорево-чёрное поле, а на нём серебряный бобёр — вот что оказалось на витязном каплевидном щите.

И лже-самозванец сказал невесело:

— Что подозревал — то молодец. Сейчас так и надобно. Что же до того, которого ты знаешь в лицо и не без оснований считаешь лучшим… Он исчез. Уже двадцать два дня как сгинул без вести. Сыскные Его Блистательной Недоступности в таких случаях говорят: «При загадочных обстоятельствах». Понял?

— Да ведь ты ж… ведь тебя ж… — Способность дышать к старшине уже возвратилась, а вот дар речи возвращаться пока ещё лишь начинал. — Ведь это как же ж?..

Новая полуулыбка-полусудорога скривила на миг витязево лицо:

— При нынешних обстоятельствах Высокий Дом счёл возможным забыть и мои дерзкие вздохи по его дочери, и неподобающие вздохи его дочери по мне.

Носящий серебряного бобра вздохнул грустно и длинно, словно бы объясняя, какие именно вздохи счел возможным забыть Его Блистательная Недоступность. И заговорил опять: