Мария Семёнова - Славянское фэнтези Страница 9

Индриг не ответил. Он вспомнил взгляд, которым его новый знакомый провожал дары, оставленные в святом месте. Не сбавляя ходу, он достал из седельной сумки оставшуюся часть каравая и протянул Михасю. Не то чтобы ему так уж сильно хотелось накормить спутника. Просто надоело поддерживать разговор. Михась набросился на черствый хлеб, как волколак на старушку отшельницу. Индриг хмыкнул: видно, деньги у странствующего кощунника закончились дня за два до того, как он покинул «Семь елок». И в Ливград его гнал обыкновенный голод.

К огорчению Индрига, Михась продолжал болтать и с набитым ртом:

— Я так понимаю, ты не против моего скромного общества и я могу ехать под твоей защитой?

— Ты уж версты две как едешь, — холодно ответил Индриг и опять пришпорил злобного жеребца, надеясь, что крестьянская лошадка Михася немного поотстанет.

Свинцовое небо и мелкий сентябрьский дождь всегда навевали хандру и желание побыть в одиночестве.

— Стоило менять «Семь елок» на одну, — ворчливо заметил Михась, приваливаясь спиной к Индригу.

Железные шишки на кафтане воина болезненно уперлись ему в лопатку. Он заворочался, пытаясь устроиться так, чтобы за ночь не намять синяков. Ему и раньше случалось ночевать с попутчиками, укрывшись одной конской попоной, но те, прежние спутники, не имели привычки носить на теле столько металла.

Они остановились, когда сумерки плавно приглушили освещение почти до нуля. Михась пытался возражать, через слово поминая волколака, всеми способами демонстрировал бодрость и выражал готовность ехать без остановок, если уж на то пошло, еще сутки. Индриг заверил его, что бояться нечего и надо отдохнуть. Особо отметил собственный зад, онемевший от седла. Добавил также, что у них больше шансов попасть в беду, если они заблудятся в темноте, нежели угодить в лапы к волколаку. Михась покорился, но ел свою половину вяленого леща, извлеченного все из той же седельной сумки Индрига, так, будто это был последний ужин приговоренного — медленно и торжественно.

Костра разводить не стали, сочтя это пустой тратой времени. Дождь, моросивший с полудня, вымочил все на свете, включая и хворост. Кровом им стали раскидистые ветви старой ели, плачущей каплями смолы. Характерный запах разносился далеко вокруг. Индриг ногой отпинал от ствола упавшие шишки и бросил на хвойный ковер несколько охапок лапника. Михась тем временем надрал папоротника, чтобы выложить им колючую постель. Было уже совсем темно, Михась не решился заходить далеко в чащу, так что постель оказалась довольно тощей.

— Почему нельзя было попросить ночлега на каком-нибудь хуторе? — спросил Михась, устроившись так, чтобы железные шишки не упирались в кости.

— Осень, — сонным голосом отозвался Индриг.

— И что — осень? Чем она хуже лета или весны?

— Казима за данью идет, — пояснил Индриг. — Дождался, пока местные урожай соберут, продадут излишки, при деньгах будут и с провиантом. Теперь за своей долей идет. Это раз. Кудесник какой-то напакостил, криксов болотных, наворожил тьму. Озоруют, коз таскают, на людей кидаются. Теперь в темное время без рогатины из избы не высунешься. Это два. Да еще волколак, не к ночи будь помянут. Сейчас вокруг Ливграда так неспокойно сделалось, что даже вольница разбежалась и попряталась.

— А мы тут при чем? — не понял Михась.

— Дурень ты, хотя и грамоте обученный. В такое скверное время двое путников на хуторе скорее вилами в бок получат, чем кусок хлеба и ночлег. Крестьяне, если их напугать хорошенько, хуже самой лихой вольницы становятся. Страх их злыми делает.

— Может, караулить будем по очереди, — не унимался Михась. — Я первым согласен.

— Злодей посторожит, — зевнул Индриг.

— Какой злодей? — встрепенулся Михась.

— Да не дергайся ты так! Спать мешаешь, хвост кроличий! Коня моего Злодеем звать.

— Он у тебя заместо собаки? — хихикнул Михась.

— Он у меня заместо коня, но, если чужой подойдет, шум поднимет.

— А за что Злодеем обзываешь?

— Подойди к нему. Хочешь — спереди, хочешь — сзади. И все тебе ясно станет.

— Ну нет! Он на меня весь день так кровожадно зыркал, будто решал, что лучше сделать — лягнуть в ребра или зубами за щеку хватануть. Это у вас с ним общее. Глянете — все равно что по носу саданете.

Индриг промолчал. Тогда Михась сообщил, что его крестьянская лошадка не той породы, чтобы имя получить. Поэтому он ее зовет Просто Лошадь. Индриг отреагировал на эту информацию сонным:

— Угу.

— А твое имя как? Мы уже день знакомы, а я о твоем коне знаю больше, чем о тебе.

— Индриг. — Воин подскочил оттого, что огромная холодная капля, долго копившая силы на одной из еловых веток, наконец упала ему на нос.

— Сам чего дергаешься?! — не упустил случая отыграться Михась.

— На нос капнуло, — зло ответил Индриг, с головой залезая под попону.

— Так как, говоришь, зовут?

— Сказал же ведь — Индриг!

Михась испуганно отпрянул от воина и, зашипев по-кошачьи, несколько раз торопливо перекрестился.

— Что еще? — возмутился Индриг.

— Не хочешь имени говорить — не надо. А так не шути! Плохо это!

— Не угомонишься сию секунду, пойдешь под куст ночевать! — рассвирепел Индриг. Он вылез из-под попоны и сел, скрестив ноги на восточный манер.

Михась не придал угрозе ни малейшего значения, перекрестился еще раз, пробормотал что-то на странном языке.

— Интра — он же зверь! Он царь змеиный! Он реке подземный! Демон, по-нашему, по-христиански! А ты его именем себя называешь! — с укором говорил бывший язычник.

— По-вашему, по-христиански, — передразнил Индриг, — демоны — это дети и слуги Чернобога. Мне ученый человек рассказывал. Черномонах византийский — не чета тебе. Интра сын доброго Дыя. Он воинам помогает, клинок в бою направляет, а то, что он зверушек любит и гадов ползучих, так разве это преступление? Да и зовут его Индрик-зверь! А я Индриг-склавий! Теперь мы можем спать?

В темноте, над самым ухом Михася фыркнул Злодей, привлеченный рассерженным голосом хозяина. Странствующий кощунник трезво рассудил, что лучше провести ночь подле воина, нежели в кустах возле коня.

— Хорошо. Буду называть тебя Индригом.

— Да хоть бычьим хреном! Я спать хочу!

Они вновь устроились под елью, для тепла прижавшись спина к спине.

— Почему ты назвался греком? — спросил Индриг уже без злобы. — Я встречал греков. Они курчавые, смуглые, остроносые. Глаза как скорлупа лещины изнутри. Ты русый, нос — что фига, глаза — ледышки синие. Не похож на грека.

— Носы-то у нас с тобой одинаковые, — колко заметил Михась. — По крови я такой же склавий, как и ты. А Греком прозвали за то, что язык их понимаю и в бога ихнего верю. Иегове Есть Спасение. А в одно слово ИЕСус получается. Во как.

— Спасения, значит, ищешь?

— Ага!

Михась начал в лицах рассказывать, как он несколько лет прислуживал в богатом трактире, где все время останавливались иноземные купцы, наемные ратники и путешествующие скоморохи. Там он выучил греческий и еще пару языков, освоил грамоту и наловчился бренчать на гуслях, нараспев рассказывая кощуны. В том же трактире византийский священник Александер пристрастил его к христианской вере. Когда душной летней ночью трактир сгорел в угли, Михась решил в корне поменять характер собственного существования. Прихватив с пожарища чудом уцелевшие гусли, синюю полотняную куртку, прожженную всего в двух местах, и греческую книгу об Иесусе, он отправился в путь, влекомый романтикой профессии странствующего кощунника.

— Индриг?

Нет ответа. Только Злодей фыркнул где-то рядом, ожидая продолжения рассказа.

— Индриг!

Воин сквозь сон пробормотал невнятное ругательство и больно пихнул локтем Михася.

— Хорошо, хярошо! Будем спать, — дримирительно сказал Михась, потирая ушибленное место, и тут же боязливо поежился, напуганный уханьем филина.

Когда он не слышал собственного голоса, его уши начинали воспринимать звуки ночного леса: возню мышиного семейства в листве, хлопанье крыльев промокшей и нахохленной вороны, шорох падающих листьев, треск веточек под копытами Злодея и Просто Лошади. Заурядный лесной шум в темноте казался крайне зловещим. Потревоженный ветром куст принимал очертания крадущегося волколака, а капля дождевой воды, сорвавшаяся с березовой ветви и звонко разбившаяся о корягу, вызывала яркие ассоциации с клацаньем огромных зубов зверины. Он так и уснул — со вздыбленными на затылке волосами и длинным острым засапожником, бережно прижимаемым к груди.

Вопреки опасениям Михася и к его огромному облегчению, волколак так и не удостоил вниманием их лагерь. Криксы также обходили его стороной. Ночь выдалась спокойной, хотя и мокрой. Вечером следующего дня они въехали в Ливград. Сам город был невелик, если считать городом сотню крытых древесной корой и соломой изб, втиснутых в кольцо земляного вала. Снаружи к нему прилепилось великое множество землянок и мазанных глиной сараев. Были там еще шалаши, навесы и полстняные кибитки на колесах, но как-то не верилось, что и в них круглый год обитали люди. Особенно в это не верилось, когда налетал очередной порыв мокрого осеннего ветра, лезущего промозглой лапой под одежду и неприятно обдающего лицо изморосью.