Алый флаг Аквилонии. Спасите наши души - Михайловский Александр Страница 12

На это я ответил, что в нашей команде правильно снимать шкуру со зверя умеют только боцман Карелин и старшина Пепенцов, выросшие в лесных деревнях Архангельской области, а остальные, уроженцы более обжитых краев или вообще горожане, и сами измучаются при такой работе, и шкуру наверняка попортят. Так что это как раз тот случай, когда овчинка не стоит выделки. Мол, бросайте вы этого недольва и волоките в лагерь только барана. Потом, немного подумав и вспомнив некоторые моменты из беллетристических книг, я сказал старшине Тимченко, чтобы они с Давыдовым вырезали у зверя клыки и разделили их между собой пополам. Два одному, и два другому. Мол, если просверлят в этих зубах дырки и будут носить их на шнурках, то для местных это будет что-то вроде медали «За отвагу», и потом любая самая красивая девка пойдет за них замуж не глядя.

Краснофлотец Магелат, узнав, что Чечкин завалил барана, прошелся по окрестностям, где уже буйно поднялось весеннее разнотравье, и надергал из земли солидный пук одному ему известных травок. Мелко искрошив этот гербарий ножом и добавив немного соли, он натер этой смесью куски парной баранины. «Мясо по-кавказски, – сказал Магелат с важным видом, насаживая наш будущий ужин на шампуры, выстроганные из прошлогодних кизиловых побегов, – пальчики оближешь!».

Потом мы жарили этот импровизированный шашлык на углях и ели горячее ароматное мясо, запивая его чаем из эмалированных кружек. Действительно, пальчики оближешь. Каких только талантов нет в нашей команде! В этот момент, кажется, даже комиссар Якимчук поверил в то, что жизнь может быть хороша и в Каменном веке, особенно когда рядом есть плотно сбитый коллектив, в котором каждый человек талантлив по-особенному.

7 апреля 3-го года Миссии. Воскресенье. Вечер. Азиатский берег реки Босфор, место на котором в двадцать первом веке был расположен мост Фатих Султан Мехмед.

Командир подводной лодки М-34 капитан-лейтенант Николай Иванович Голованов

После наступления темноты, как и на предыдущей стоянке, на холмах завыли шакалы, не давая спать своими песнями. Ну чисто Оперный театр… Но горящий огонь и бдящие часовые, сменяющиеся каждые два часа, уберегли нас от ночных опасностей, так что утром мы, как ни в чем не бывало, позавтракали холодным мясом, еще с вечера нажаренным впрок, и выступили в поход в девять часов.

Сначала идти по галечному пляжу было относительно легко, потом, там, где Босфор круто поворачивал на девяносто градусов, мы вновь уперлись в склон холма, почти отвесно уходящий в глубину. Пришлось искать тропу наверх и идти в обход этой кручи, осматривая местность сверху. К этому моменту у меня уже сложилось мнение, что с учетом тех масс воды, которые рвутся на свободу через Босфор, риск посадить лодку на пороги отсутствует напрочь. Главное – на резком повороте русла не вылететь на береговые скалы.

Дальше мы опять шли по гребню холмов, то спускаясь в ложбины, то поднимаясь обратно наверх. И вот, не доходя примерно километр до конечной точки намеченного на этот день маршрута, в том месте, где в Босфор впадали два полноводных ручья, мы наткнулись на стоянку местных жителей.

Заблаговременно обнаружив это явление со склона холма, я принялся изучать его через бинокль. Островерхие жилища больше всего напоминали ненецкие чумы или индейские вигвамы, какими их рисуют в книгах, и было таких сооружений ровно шесть штук, выстроенных неровной линией вдоль берега. Население стойбища было весьма немногочисленным – не более четырех десятков человек. Пятеро взрослых мужчин (их легко было отличить от всех прочих, потому что они не расставались со своими копьями), десяток женщин, остальные же – дети и подростки от почти младенцев до почти взрослых. А нет, вру… еще имел место некто седоволосый (скорее всего, старик) – он сидел на большом камне и невозмутимо взирал на творящуюся вокруг суету. А суета была еще какая, потому что в поселении бушевал самый безобразный скандал. Бабы, уперев руки в боки, точно хохлушки, выговаривали что-то своим благоверным, а те стояли, повинно опустив головы.

Лейтенант Чечкин, как и я, с большим интересом обозревал поселение в бинокль. Вот он приподнял бровь, хмыкнул и сказал, отрываясь от прибора:

– Скорее всего, мужики вернулись с охоты с пустыми руками, а их женщины недовольны этим обстоятельством, потому что и им, и их голодным чадам очень хочется есть.

Я хотел было обойти это стойбище местных по большому кругу, не желая вмешиваться в жизнь местных, но в этот момент нас заметили. И это были не взрослые, увлеченные выяснением отношений, а один из подростков – он что-то закричал, указывая рукой в нашу сторону. Что тут началось! Мужчины выстроились в линию, как бы преграждая нам путь (правда, свои массивные копья наизготовку пока не брали), а женщины подняли невероятную суету, наверное, готовясь к спешному бегству. Очевидно, они решили, что мы представляем для них опасность, ведь в эти дикие времена, как и много позже, человек человеку был хищным волком, а не товарищем и братом. Но мы-то не такие…

– Спускаемся, – сказал я. – Оружие держать наготове, но при отсутствии враждебных действий ни на кого не направлять. Будем знакомиться. Скорее всего, это не последний местный клан, который мы встретим на своем пути.

– Как вы сказали, товарищ Голованов, клан? – переспросил комиссар Якимчук.

– Так точно, товарищ комиссар, клан, – ответил я. – Товарищ Грубин радировал, что это низовая ячейка местного родоплеменного общества, состоящая из людей, связанных кровным родством по мужской линии. Вон те мужчины, скорее всего, приходятся друг другу родными, двоюродными и троюродными братьями, и считаются происходящими от общего предка. Каждый клан контролирует определенную охотничью территорию – как правило, два или три десятка километров вокруг своей стоянки, и встречается с соседями один раз в год, чтобы выдать замуж подросших девушек и произвести натуральный обмен излишками: шкурами или заготовками для каменных орудий. Клан, который мы видим сейчас, очень маленький и слабый. Сильные кланы насчитывают до двух десятков охотников, а тут всего пятеро.

– И что вы намерены делать? – спросил Якимчук.

– Знакомиться, товарищ комиссар, только знакомиться, и больше ничего! – уверенно ответил я. – Если результат встречи окажется благоприятным, то тогда товарищ Чечкин со товарищи пойдет на охоту и добудет мяса и для нас, и для местных. Если же нам будут не рады и встретят недружелюбно, мы просто пройдем мимо и разобьем лагерь в конечной точке намеченного на сегодня маршрута.

– Ну хорошо, товарищ Голованов, действуйте… – сказал комиссар, вытирая платком вспотевшую лысину.

Когда мы по одному спускались с холма по чуть извивающейся тропе, мужчины местного клана продолжали стоять неподвижно, держа копья вертикально, чуть на отлёте. Очевидно, на них подействовало то, что мы не бежали к ним с воинственным кличем, размахивая оружием, не строили угрожающих гримас и не творили всего того, что тут положено делать при неспровоцированном нападении.

При нашем приближении старик слез со своего камня и, опираясь на посох, поковылял туда, где стояли охотники. Когда мы приблизились, перейдя звенящий ручей по крупным камням, он вышел вперед и с вопросительной интонацией произнес несколько слов на неизвестном языке. В нашей команде только лейтенант Чечкин знал немецкий в объеме, преподанном ему во время учебы в школе-семилетке и военно-морском училище имени Фрунзе, все прочие в иностранных языках, как говорится, были ни в зуб ногой.

В ответ я показал пустые ладони и сказал, что мы пришли с миром, и от этих людей нам ничего не надо. Мы просто идем своим путем, не желая вступать в конфликты.

И тут произошло такое, что на какое-то время заставило всех нас потерять дар речи. Старик прищурился, глядя на меня, и его глаза наполнились блеском. Было видно, что его переполняет волнение; он подошел ко мне почти вплотную и жадно разглядывал. Его губы дрогнули, и он на вполне понятном русском языке с сильным акцентом сказал: