Илья Павлов - Другая жизнь

Илья Павлов

Другая жизнь

Посвящается Ольге Лансковой, которая не успела прочитать эту книгу

Когда твоя жизнь ничего не стоит, не пытайся продать ее, просто поменяй на другую.

16 жменя 315 года. Вечер. Дорога на Лысые перелазы. Учитель

…И домчаться под начинающимся дождем до скирды с сеном. И нырнуть туда вдвоем, разгоряченными от бега. И броситься друг к другу. И все вспыхнет и останется вне понимания и вне времени. И промчавшаяся гроза, и ночь, и само бытие. И вжаться в это теплое и мокрое. В круглое и горячее. В бесконечно вкусное. И пропа́сть друг в друге. И перепутать, где ты и где она. И выбежать в холод, вдохнуть ночного звенящего воздуха, и броситься обратно. И отдать. И взять. И поменяться. И плакать от такой возможности. И невозможности. И жить. И снова чувствовать. Тепло. Холод. Мягко. Упруго. Вкусно. Забыть все. Снова родиться. И… и… и…

17 жменя 315 года. Утро. Сотия. Учитель

Судя по сверкающему солнцу, уже далеко за полдень, но в стогу было еще прохладно. Какие-то пичуги щебетали неподалеку. Надо вставать. Лень. Впереди прекрасный день и, наверное, прекрасный вечер. Нет, надо вставать. Или не надо…. Впервые за последние пять лет жизнь остановилась в каком-то порядке и, чего греха таить, блаженстве.

Ощутил эту мысль, повертел в мозгу и понял: все-таки что-то беспокоит. Внутри? Нет. Про жизнь? Нет. Нега и сон уходили. Беспокойство нарастало. Высунулся из стога, на поле до самого леса – никого. Влез обратно, стал одеваться и тут же понял, что беспокоит. Запах. Снаружи явно пахло свежей гарью, не дымом уже, а именно гарью. Что-то недавно сгорело, и ветер нес запах свежего пепелища.

Деревню из-за леса не видно, но сгореть могло только там. Быстро обулся, похлопал по щекам, приходя в себя, и побежал, на ходу оправляя одежду. Опять баня чья-то сгорела. Праздники… Паримся, пьем, опять пьем, опять паримся, потом потеем, таская ведра на пожар, и коптимся, пытаясь потушить хоть что-то. Народная забава. Причем каждый месяц.

Надо все-таки что-то придумать с этими пожарами… Ха, сделать пожарную команду, как в Корронне! С черными лошадями и бронзовыми касками. И колоколом. Вот только колокол и удастся тут, так как пожарная команда и будет самая пьяная. Точно, куплю колокол на базаре в этом году, повешу на площади; хоть что-то.

Жук влетел в рот на бегу: я выплюнул, но горечь осталась. Ветер все явственнее нес дым. И пахло не только горелым деревом, но и бедой – спаленным жилищем, горелыми тряпками и волосами. Что ж они там учудили!..

Голова почти проветрилась ото сна, мозги включились. Сразу стала ясна еще одна непонятность. Тишина. Отсюда уже были бы слышны ругань, вой скотины и крики. Что же я проспал? «И был покой, но в тот момент мы спали»… дальше уже и не помню, а ведь учили всю поэму наизусть. Надо перечитать и своим задать на лето. Всю. Целиком. Пусть учат. Вот брюзжания будет…

Взбежал на пригорок – и обмер. Центральных домов не было, только пепелища догорали. Ближайшие дома стояли, но с выбитыми стеклами и поваленными плетнями. По всей улице валялись тела. И никто не двигался.

На деревянных ногах начал спускаться по дороге, и сразу же справа у большого камня увидел ее. Наверное, она, торопясь утром, выскочила прямо на них – тех, кто сидел за камнями и ждал рассвета. Трава была вытоптана, валялись обрывки тряпок и огрызки овощей.

Присел на корточки; еще в надежде, что живая, потащил тело из-под камня. Голова мотнулась как у куклы, повернулась в мою сторону, и неживые глаза, с выражением бесконечного удивления, не мигая, посмотрели в небо. Губы разбиты, руки ободраны, а одежда разорвана. Скорее всего, схватили, заткнули рот, чтобы не закричала, повалили, потешились, а потом недолго думая просто ткнули ножом под ребра. И крови-то вытекло совсем немного.

Попытался поднять, не смог. Упал сам, из горла вырвался какой-то непонятный то ли стон, то ли рык. Аккуратно положил на траву, запахнул сарафан, взял за руки. Правый кулак зажат: тихонько разжал его. В ладони остался пук огненно-рыжих волос. В деревне таких бород не было. И нигде поблизости.

Встал, посмотрел на деревню, снова сел. Только сейчас подумал: может, они еще там. Подобрал булыжник и стал спускаться. Булыжник против нескольких вооруженных и готовых на все человек. Нет, не человек, нелюдей. Все равно, добраться хоть до одного. Рыжего. И сделать мертвым. И чтоб глаза вот также недоуменно смотрели в небо.

Кто же это… Как можно?! Весь мир, еще час назад такой цельный и красивый, рухнул, распался и обратился пеплом. Людей резали сонных, прямо в домах, непонятно зачем. Конечно, всей деревней могли оказать сопротивление. А так – перережь поодиночке и грабь.

Возле колодца, привалившись к нему, сидел Седой. В руках старика вилы, а в груди торчит арбалетный болт. Услышав меня, Седой вздрогнул и открыл глаза.

Я подскочил к нему, упал на колени, не зная, что делать.

– Седой! Дед! Что? Кто это?

Глаза его с трудом сфокусировались на мне.

– А, Учитель… живой… – и снова прикрыл глаза.

– Дед, дед, что сделать? – Я попытался положить его на землю, но он захрипел.

– Не трогай; все, отхожу, – снова открыл глаза он. – Учитель, кто-то жив еще?

– Не знаю, не вижу. Кто это был? Куда пошли?

– Да расслабились мы. Забыли, как это бывает. Разбойники какие-то. Или наемники. С Лысого перелаза пришли, по пыли на обуви я понял. Значит, вниз пойдут, к людям. Человек десять. Оружия много. Главным – рыжий у них. – Седой забулькал кровью изо рта, заперхал мне в лицо. – И еще двое рыжих. И бабы есть. Тоже с оружием. А мы – как дети. Проспали. Сытно жить стали, Учитель. До мора все с оружием спали, колотушник дежурил.

– Зачем, что с нас взять!.. – Я чуть не орал.

– Холодно. Как зимой. Вот как оно – умирать-то… Скотину выпусти. А нас всех в дом снеси и сожги.

– Я в городок побегу, в Регу, за помощью, быстро, – вскочил я. – И этих чтоб поймали…

– Стой, дурак… Они на наших конях уже вечером до тракта дойдут. Ищи их там… А нас ночью лисы обгрызут, будем тут без лиц валяться. Жги. Посмотри, может, еще кто живой.

Я бросился по деревне. Стал орать. Без толку. Только коровы начали мычать во дворах. Людей не было. Живых. Большинство порублены по домам, лишь некоторые успели выскочить на улицу, и там были проткнуты мечами или стрелами. Разбойники явно обыскали деревню полностью, убив всех.

Во дворе Большого наткнулся на всех его детей. Брошка, Веснянка, Сизый, Огурец. Все лежат на пороге дома. Сам Большой, с окровавленным топором в руке, пришпилен болтами к входной двери. Из сеней торчат сапоги. Одному он все-таки успел разбить голову. После удара Большого лица убитого не рассмотреть. Обычная военная кираса, без шлема, неплохой меч. Арбалет разбит ударом и валяется рядом.

Подобрал меч и, стараясь не смотреть на детей, вышел на улицу. Пожарище снова разгорелось. Огонь подобрался по забору к бане Головы, и теперь весело потрескивал.

Седой держался левой рукой за болт в груди, то ли пытаясь выдернуть, то ли, наоборот, удерживая его.

– Никого. Даже детей. – Я бросил меч перед ним, сел рядом.

– Воды дай.

– А можно?

– Мне теперь все можно. В последний раз.

Подержал ведро у него перед лицом, потом намочил ладонь, протер лицо.

– Давай перевяжу.

– Не мельтеши. Все сделано. Ты где сам был? – Седой снова закашлял, стараясь сесть поудобнее.

– На выпасе, в стогу спал.

– Один, что ли?

– Не один. Она утром ушла. Убили.

– Кто «она»: Солнце, что ли?

Я промолчал. В груди натягивалась железная струна. Натянулась, но не лопнула. Зазвенела непонятным взвизгом. И как жить дальше? Зачем? Хотели зимой перестраивать школу. И устроить детское представление на ярмарке. Брошка должна была играть лесную царевну. Струна натянулась еще на полоборота колка.

– «Без домов, без могил…» – попытался напеть Седой.

– Что?

– Песня хорошая была… да ты, наверное, знаешь, Учитель.

– Нет, не слышал.

– Да ну?.. Я думал, ты все знаешь. Видишь, даже, где спрятаться от смерти, знал.

– Лучше бы тут, вместе…

– Не дури. Кто-то должен отомстить. Жди. Готовься… – Голос стал еле слышен. – Давай собирай, а то к темноте не успеешь…

Носил тела в дом Седого. Он сидел к дому спиной. Несколько раз подходил к старику. Тот впал в забытье, что-то бормотал, даже смеялся. Умер уже в темноте, когда я, весь облитый чужой кровью, нес последнего… Последнюю. Солнце. Положил ее возле старика, не в силах внести в дом, полный смерти. Так и просидел всю ночь, освещаемый горевшими домами.

Рано утром приехали две телеги с Последнего хутора. Увидели отсвет пожара ночью, решили узнать, что у нас так весело горит второй день. Шило, высокий мужик, с сыновьями, и пастух Моть: была его очередь выводить стадо.