Алёна Харитонова - Жнецы Страданий Страница 11

Впрочем, Фебр уже отошел и сухо скомандовал:

– Здесь попозже осмотритесь, теперь айда за мной, покажу, где отхожее место и умывальники.

Ведя спутников по длинному коридору, юноша открывал нужные двери.

– Тут уборная. Здесь утром и вечером рожи сполоснуть можно. Тут подмывальня. Поняли, дуры? Холстины вон, на полках, ножни там же. Вода нагретая вот здесь всегда стоит. Ежели не стоит, вниз к Нурлисе сходите, она даст.

– А как же баня? – прошептала Айлиша, оглядывая комнатку с лоханками и узким окном под самым потолком.

– Не баня, а мыльня! Хоть каждый день туда ходи, там и вещи свои постираете, портомоек тут нет.

Вернувшись в их комнатушку, старший ученик продолжал:

– В сундуках у вас две смены белья, две пары обор, девкам исподние рубахи, тебе подштанники, да по холстине – морды вытереть. Пока хватит. Остальное, если доживете, осенью да зимой дадут. Лучины, доски для писания и мел завтра вам принесу.

Закончив вразумлять подопечных, Фебр оставил наконец их одних.

Как только дверь за парнем закрылась, новички стали осматриваться. В комнате было пусто. Зияло черное жерло остывшего вычищенного очага, стояли три широкие лавки, с сундуком в изножье каждой. Возле окна жалась к стене скамья и возвышался большой стол, на котором над миской с водой склонился безыскусный светец. На подоконнике – горка лучин. Больше не было ничего. Девушки кинулись открывать лари. Там и впрямь лежало только то, что говорил Фебр.

– Богато… – вздохнул Тамир.

– Хоть бы зеркальце дали, – всхлипнула Айлиша.

– Ты б в него посмотрелась и еще горше расплакалась, – мрачно отозвалась Лесана.

После этих полных горечи и досады слов все трое переглянулись и… рассмеялись. Успокоившись, стали готовиться ко сну. Тамир сидел на своей скамье, отвернувшись к стене, и слушал, как за его спиной шуршат, переодеваясь в исподние рубахи, девушки. Потом настала их очередь дать парню время сменить порты на подштанники. И вот уже все трое вытянулись на своих лавках. Смятые сенники казались влажными, тонкие одеяла почти не грели, из холодного очага тянуло сквозняком, и до костей продирал озноб. Каменные стены отдавали сырость и холод, жадно поглощая тепло полуголых тел.

– Если тут весной так холодно, что ж зимой-то будет? – простучала зубами со своего ложа Айлиша. – И очаг затеплить дров не дали.

– Зимой-то, поди, дадут, – отозвался Тамир, страстно мечтавший оказаться возле родной, пышущей жаром печи.

– Все! Надоело зябнуть! – Лесана вскочила, приплясывая на студеном полу. – Давайте лавки сдвинем. Сейчас друг к дружке прижмемся, тремя одеялами накроемся, можно еще сверху холстины набросить, которые нам для утирок дали. И вы как хотите, а я портки вздену. Эдак все себе застудишь. Мы ж сюда за наукой, а не хворать приехали. Ну, давайте.

– Лесана, – робко попыталась вразумить девушку подруга, – стыдно это!

– Наш стыд, видать, на себя крефф Нэд взял, раз сказал, что нет меж нами различий.

И все-таки Айлиша нерешительно мялась на своей лавке, однако под уверенным натиском все же сдалась, стала натягивать порты. В полумраке завозился и Тамир. А уже через несколько мгновений, обмирая от ужаса и собственной смелости, юные послушники сдвинули убогие ложа, потеснее прижались друг к другу под тонкими одеялами и, наконец согревшись, задремали. Сквозь зыбкий полусон Тамир чувствовал, как ровно дышит прижавшаяся к нему девушка – теплая, сонная… Казалось, они одни в полумраке Цитадели и над их ровным дыханием плыли только тишина и холод. А потом он заснул.

Уже глубоко за полночь в темный покой заглянули двое. При свете лучины они оглядели открывшееся глазам возмутительное зрелище, и один из вошедших хмыкнул.

– Клесх, как думаешь, выйдет из них толк? – нарушил тишину негромкий женский голос.

– Не знаю, Майрико, какой там будет толк и будет ли, но они единственные, кому хватило ума наплевать на порядки и сделать все для того, чтобы не застыть. Гляди, – он небрежно поднял уголок одеяла, – все, что было в сундуках, напялили.

Собеседница усмехнулась.

– Что ж, может, и будет толк.

Затворив дверь покойчика, креффы направились на верхние ярусы Цитадели.

Они шли в молчании, думая каждый о своем и не слыша призрачного эха шагов, витающего под высокими темными сводами. О чем они думали? О тех далеких днях, когда сами очутились в стенах каменной твердыни – испуганные и жалкие? Вряд ли они помнили те времена. Ведь от полудикого мальчишки, выросшего в рыбацкой лачуге, и от девочки из глухого лесного села не осталось ничего, кроме данных когда-то родителями имен. Былое подернулось зыбкой дымкой. Стало далеким, чужим. Ненастоящим.

По мрачным лестницам крепости, тускло освещенным чадящими факелами, обережники поднялись на самый верхний ярус. Тут было тихо и не так сыро. Здесь жили наставники и Глава Цитадели. Клесх остановился, когда услышал за спиной короткий смешок. Обернулся, вопросительно глядя на спутницу, а она вдруг сказала то, о чем он и сам мельком подумал, идя по стертым от времени ступеням.

– Помнишь, когда тебя только привезли, ты был одет в такие смешные штаны до колен и весь грязный, как будто валялся в угле? Нурлиса сказала, таких, как ты, надо сначала варить с мыльным корнем, а уж потом спрашивать имя. А ты стоял посреди двора, смотрел на Северную башню и кричал с восторгом: «Поди, с нее плюваться далече можно!» – Она старательно изобразила его просторечное «оканье».

Клесх в ответ кивнул. Он смутно помнил тот день. Ему было всего одиннадцать весен, он никогда не бывал дальше каменистого берега Злого моря и всю дорогу до Цитадели ехал, постоянно сваливаясь с лошади, поскольку впервые в жизни очутился в седле.

Он тогда оказался самым юным послушником крепости. Его привезли сюда таким зеленым, потому что никому не хотелось ждать несколько лет, пока он повзрослеет, и снова тащиться в этакую даль.

Майрико заглянула в холодные серые глаза и переспросила:

– Помнишь?

Он снова кивнул, но целительница покачала головой:

– Не помнишь. Я помню.

Мужчина скупо усмехнулся.

– Потому что я сдернул с тебя ту тряпку, которой у вас принято закрывать девок. И как ты орала при этом от ужаса, помнят все деревни на сто верст вокруг.

На миг лекарка погрустнела:

– У нас лицо девушки может видеть только муж. Сдернув покрывало, ты все равно что чести меня лишил.

– Я тогда этого не знал.

Они стояли друг напротив друга и молчали. Наконец крефф не выдержал и спросил:

– К чему ты все это вспомнила?

Целительница задумчиво провела ладонью по коротким волосам – ото лба к затылку и обратно. Это был такой мужской, такой не подходящий ей жест…

– Клесх, она – девка.

– Надо же. Я и не понял.

Женщина вскинула на него злые глаза.

– Она первая девка среди ратников за много-много лет!

– И что?

– Просто вспомни, какими мы были.

Клесх пожал плечами и устало ответил:

– Я помню. Я постоянно хотел есть. И дрался с теми, кто надо мной смеялся. Но все они были старше. И меня постоянно лупили. А ты рыдала днями напролет из-за своей потерянной занавески, пока тебя не раздели и не высекли.

– Верно, – согласилась она. И вдруг с яростью заговорила: – Поэтому нельзя забывать, что…

– …что если бы с тобой и со мной этого не сделали, мы вряд ли бы сейчас беседовали. Покойники – те еще молчуны.

Она зло поджала губы, обошла собеседника и направилась дальше по коридору, опережая его на пару шагов.

– Майрико, – окликнул он, по-прежнему не двигаясь.

Она остановилась, но не обернулась.

– Если ты решишь влезть со своей бабской жалостью, будет только хуже.

– Не будет. Я не влезу. – Она толкнула тяжелую темную дверь и вошла в ярко освещенный покой, не дожидаясь своего спутника.

В уютной теплой маленькой зале обстановка была такой же безыскусной, как и везде в Цитадели. Стены из нетесаного камня, широкие лавки, покрытые тканками из грубой некрашеной шерсти, вытертые овечьи шкуры на полу. В углу – простой деревянный стол, а в стенах – кованые светцы, в которых над плошками с водой ярко горели лучины. Очаг полыхал так, что пламя ревело в трубе, посылая по покою волны жара.

Клесх не любил сюда приходить, хоть это и было единственное место во всей крепости, где ощущался хотя бы призрачный уют. Сегодня тут собрались все креффы. Майрико сразу неслышной тенью скользнула к расстеленным на полу овчинам, где устроилась свободно и в одиночестве. Места на лавках почти все оказались заняты – наставники сидели вольготно, наслаждаясь теплом, покоем и отсутствием выучей.

Рядом с Нэдом, неспешно пьющим ароматный взвар из деревянного ковшика, устроился Ихтор. Возле узкого длинного окна, закрытого по случаю непогоды ставнями, расположился Донатос; сидел, словно бы отдельно ото всех, закинув ногу на ногу и прикрыв глаза. Помимо этих троих в комнате находились еще десять мужчин – все значительно старше наставника Лесаны, а иные даже и старше Главы. Клесх поздоровался со всеми и прошел к дальней лавке, где еще оставалось свободное место.