Антон Орлов - Крысиный Вор Страница 11

Но ведь еще и запах… В детстве Зинту дразнили: с тобой нельзя играть в прятки, ты вместо того, чтобы искать нас по-честному, нюхом учуешь. В ту пору она стеснялась своего чрезмерно тонкого обоняния, зато потом, когда стала лекаркой, оно ей очень помогало и в приготовлении целебных снадобий, и в распознавании болезней. Нередко бывало, что те или иные впечатления для нее сплетались с ароматами. Вот и сейчас голос рыжего парня напоминал о каком-то понравившемся запахе, его-то и нужно определить, тогда она поймет, в чем дело.

Крепкий кофе. Незнакомые цветущие растения. Еще что-то комнатное – непривычное, ни на что не похожее… Сопутствующая запаху картинка наконец-то прояснилась, и Зинта потрясенно ахнула, остановившись посреди тротуара. Едва не налетевший на нее фонарщик с лестницей и бутылью масла не обругал ее только из почтения, потому что признал лекарку под дланью Тавше.

Знакомы они с этим рыжим! Она же в гостях у него побывала за компанию с Эдмаром, когда тот прятал ее в другом мире от инквизиторов Светлейшей Ложи. А лица не видела, потому что хозяин дома был в лечебной маске: незадолго до их визита он получил ранение. Глаза тоже пострадали, и он смотрел на гостей благодаря штуковине, которая называется «визор» – в том мире полным-полно всяких механических чудес. Значит, теперь у него все зажило, даже шрамов не осталось, и зрение вернулось.

Но она-то, она-то хороша, нет бы сразу догадаться! Ее ввел в заблуждение цвет волос. Это сейчас он рыжий, а в прошлую встречу был седой: Эдмар рассказывал, что поседел он на службе, когда у него на глазах погибли люди, которых надо было спасти. А потом не стал восстанавливать, хотя для волшебника такой силы это нетрудно. Как заметил язва Эдмар, он не хочет выглядеть младшим братом своей жены. С виду ему лет двадцать, но на самом деле больше: Стражи не умирают от старости.

А я с ним говорила, как с мальчишкой, виновато подумала лекарка.

Впрочем, главное другое: она и впрямь знает, как его зовут и где он живет. Надо поскорее ему об этом сказать! А потом разобраться, почему он все позабыл и бродит по Аленде, как неприкаянный. Пришел в Сонхи из своего мира, открыв Врата Перехода – это понятно, но что же такое с ним стряслось то ли там, то ли здесь, если всю память отшибло?

Злыдня оказалась неважнецкая. Хмурые волшебники собрали ее руки-ноги-потроха в корзину, конфискованную тут же на рынке для казенных нужд, вытащили из-под прилавка с мочалками закатившуюся туда голову, которую упаковали в отдельный сверток, и все это погрузили в карету с гербом Светлейшей Ложи.

– Маги мяско воровали, мы от голода рыдали, – грустно проворчал Словоплет, теребя пуговицу замызганной малиновой курточки.

– Что ж она оплошала-то? – Дергун досадливо почесал похожий на сизую грушу нос. – Сама себя оприходовала – эка невидаль, а могла бы полрынка нам на жрачку перевести!

– Сплыла наша жрачка, – процедил Золотая Серьга. – Надо разведать, что случилось, да господину доложить. Если мы расскажем что-нибудь интересное, он на нас не прогневается. За работу!

Гнупи шмыгали в толпе, никем не замеченные. Они примчались сюда, когда почуяли, что смерть всех-на-куски вырвалась на волю. Хотя «вырвалась» – чересчур сильно сказано: скорее уж выползла, как издыхающая раздавленная муха из-под кухонной тряпки. Еще до пролома в рыночной ограде не добежали, а уже стало ясно, что праздника не будет. Тощие крухутаки, до поры кружившие в небе в ожидании дармовой поживы, разлетались прочь, понуро взмахивая длинными серо-черными крыльями: что бы ни произошло, они в тот же миг об этом узнают. Гнупи разобрало любопытство, и шайка Вабро отправилась посмотреть, что там у людей за кавардак.

О происшествии судачил весь Кирпичный рынок.

– Опять этот рыжий! – возмутился Шнырь. – Мало ему загубленной крыски, еще и злыдню убил! Она-то ему чем помешала?

– Такому всякий мешает, – подхватил Дергун. – Как нашему господину до всех есть дело, словно цеплючему репью, так же, видать, и этому.

– Пошли! – скомандовал Жмур.

Они всей гурьбой повалили прочь, шустро лавируя в толчее. Никто из людей их не видел, так что поневоле приходилось каждому уступать дорогу. В отместку гнупи гримасничали, передразнивая смертных, да еще изо всех сил топали по слякотному месиву, норовя кого-нибудь забрызгать. А Хумдо Попрыгун и Чун Клешня забежали в трактир «Пляшущий окорок» и наплевали в тарелки посетителям, чем потом похвалялись всю дорогу.

Известно, что, если гнупи плюнет человеку в тарелку или в кружку, тот начнет после этого душевно маяться, поэтому нельзя оставлять на ночь открытую посуду с остатками еды. А если уж оставил – наутро содержимое лучше выбросить, иначе не удивляйся, если все вокруг покажется тебе до того гадким, что глаза бы не смотрели. Правда, избавиться от сей напасти нетрудно: для этого надо всего лишь развеселиться из-за какого-нибудь пустяка.

Шайку охватило злорадно-приподнятое настроение, только Шнырь печалился из-за своей потери, да Вабро размышлял о предстоящем объяснении с господином с такой досадой, словно отведал кушанье, в которое сам же перед этим плюнул.

Они ослушались распоряжений и ввязались в ссору с посторонним, вдобавок упустили тех троих, которым должны были «обеспечить нескучный досуг». Этих смертных зовут Куду, Вабито и Монфу, они давние враги господина и в придачу маги, несмотря на свое нынешнее жалкое состояние. Вот и воспользовались колдовством, чтобы ускользнуть от мучителей и замести следы, пока внимание гнупи было приковано сначала к рыжему, а потом к обманувшей надежды злыдне. Ищи-свищи их теперь по всей Аленде!

За несколько месяцев своей службы гнупи по-настоящему прогневали господина только однажды, и то виноваты были не они. Ох, как господин в тот раз осерчал… Он тогда приказал им заляпать грязно-серой краской особнячок Шаклемонга Незапятнанного, известного в Аленде нравоучителя, написавшего «Размышления и сетования о конфузном происшествии с неким амулетчиком и волшебным зверем куджархом». В своей книжице тот намекал на господина, также замешанного в этой истории, и всяко порицал его за непотребное поведение.

Гнупи это поручение пришлось по нраву: знатная пакость! Они все сделали, как велено, с ухмылками и пересмешками малюя пятна на оштукатуренных стенах под покровом ночи. То-то Незапятнанный разинет рот, когда выйдет утречком на улицу да оглянется на свой домик!

Господин был бледен от злости – можно подумать, это ему дворцовый фасад изгадили. Радужка длинных подведенных глаз недобро сияла расплавленным золотом, а голос походил на змеиное шипение:

– Вы, мерзавцы, хотели сделать как лучше или замыслили угробить мою репутацию? Кто из вас до этого додумался? Вабро, ты?

– До чего – до этого, господин? – рискнул уточнить Жмур.

Додумывался он до многого, потому и верховодил над остальными.

– Кто написал на стене «Шаклемонг придурок» с тремя грамматическими ошибками?

Гнупи нередко жалели о том, что не могут соврать на словах, но сейчас только это их и спасло: господин отлично знал, что их дружное «Не мы!» – истинная правда.

На торцовой стене у Незапятнанного, прямо под оберегом, было выведено углем: «Шаклимонг предурак». Крупными буквами, кривовато, но старательно. Позже выяснилось, что это дело рук амулетчиков Светлейшей Ложи, которые тоже посчитали себя оскорбленными. Уголь они использовали не простой, а заклятый, и уничтожить надпись удалось не сразу.

Шаклемонг делал вид, будто не верит в их причастность, и сообщал всем и каждому, что с неким господином Тейзургом, если вы такого знаете, он больше не здоровается – мол-де не в моих правилах здороваться с теми, кто грамоте не обучен. Вроде бы господин этого так не оставил и все же с ним поквитался, но подробностей гнупи не знали.

Золотая Серьга понимал, что не сможет рассказать ничего, кроме правды, но изложить эту самую правду, если подойти умеючи, можно по-разному, верно? Вот он и обмозговывал интерпретацию «Жестокий рыжий разбойник и мы, от него пострадавшие». Дайте-то боги, чтобы вышло убедительно!

Когда непривычный – а что в таком случае для него привычно? – но довольно удобный экипаж, запряженный парой лошадей, довез его до бульвара Шляпных Роз, уже начинало смеркаться. Над дальними крышами светилось чайной желтизной вечернее небо, по нему ползло в облачную высь множество дымков.

Расплатившись с возницей (с лихвой, судя по изумленно-довольной физиономии парня), он двинулся по улице пешком, озираясь из-под капюшона.

Справа – особняки и дворцы с колоннами, башенками и лепным декором, слева – доходные дома с пестрой мозаикой вывесок и витрин на первых этажах. Посередине бульвар с заснеженными деревьями, там сейчас малолюдно, зато на тротуарах полно фланирующей публики и по мостовой неспешно катят коляски. Фонари через каждые десять шагов – их уже начали зажигать, фонарщики стараются действовать деликатно, чтобы не мешать гуляющим.