Алёна Харитонова - Наследники Скорби Страница 13

– Дочерью откупиться решил? – удивилась наузница. – Отчего ж не по совести? Вы со мной, как с собакой, и я с вами так же. Или ты думал, воздаяния не будет?

– Не по совести, – упрямо повторил староста. – Нами черта обережная оплачена была. А ты ее беззаконно разорвала, весь нашу оставила на вымирание.

Крефф хмыкнула:

– Так уж и на умирание? Обереги на вас надежные. Я видела. А ты еще вот что помни: могла бы не только скотину на убой отдать, но и вас всех.

Староста вздрогнул и бросил на собеседницу испуганный взгляд:

– Да за что ж…

– За то, что поперек воли Цитадели идете. За то, что с нас берете кровью, жизнью, а сами за то готовы лишь деньгами платить. Не все в нашем мире за серебро и золото покупается, Одиней. Не все. Иной раз и самое дорогое отдавать приходится, чтобы другие жили. А ты об этом позабыл. Я лишь напомнила.

Тут-то и всплыли в памяти почепского старосты давешние слова колдуньи.

– Не губи, – опустился на колени мужчина. – Забирай девку. Вовек препоны чинить не стану. За труд твой заплатим щедро.

– А мне не надо щедро, – равнодушно сказала колдунья. – Мне надо столько, сколько положено.

Староста испуганно заерзал, а Бьерга продолжила:

– Гляди-ка, Одиней, нынче ты не думаешь, что мое бабье дело – детей рожать, щи варить да мужа почитать. Небось рад меня между собой и смертью поставить, а? Никак поменялась правда твоя?

– Правда моя никогда не изменится, – упрямо ответил староста.

– Так и креффы людей в закуп не берут. – Бьерга выбила трубку о камень. – Поди, соотчичи навострили тебя ко мне на поклон идти и девкой своей задобрить? От рода, наверное, дозволили ее отринуть?

Мужчина опустил глаза и кивнул.

Наузница разозлилась:

– Майрико я забираю. Круг замкну, но на тебя налагаю виру. Коли дочь твоя выучится – не получишь послабления. То наказанье мое. И будущей весной чтоб всех девок без разговоров креффам показали. Хоть одну утаите – обережники к вам больше ни ногой. Я все сказала. Чтоб через пол-оборота девка твоя была готова ехать. Да оставшихся детей мне вдоль улицы выстави, погляжу, может, еще кого найду.

…Увы, более Осененных в веси не сыскалось. Поэтому, подновив обережную черту, Бьерга со своей подопечной уехала еще до того, как солнце вошло в зенит. Ехали молча. Девчонка, лица которой колдунья так и не видела до сих пор, сидела на лошади, прямая, словно аршин проглотившая. И от того, как скупо она двигается, как стискивают тонкие руки узду, белея в костяшках, крефф поняла: почепинка из дому уехала с отцовым «подарком». Видать, выдрал дочь напоследок. Отвел душу.

Лишь остановившись на отдых, Бьерга заметила, что глаза у девушки помутнели от боли. Но все-таки она молчала. Не жаловалась. Не плакала. Не просила помощи. Ведь помрет, а не взмолится! Проклятое семя! Обережница не стала нежничать, развернула к себе впавшую в болезненное оцепенение спутницу, уложила животом на войлок, заголила спину и ахнула. Ну, Одиней, пес смердящий, оставил девке памятку о доме родном!

Колдунья обмывала раны, втирала в подрагивающую спину мазь и молила Хранителей об одном – чтоб девка не залихорадила. Увы. Под утро Майрико начала метаться. Отвары и притирки не помогли. Рубцы исходили сукровицей и не торопились заживать. Пришлось отправлять в ближайший город сороку да ждать целителя из сторожевой тройки. На счастье креффа, тот быстро обернулся.

Сколько молодой лекарь вливал в девчонку Силу, отбивая у Встрешника, вспомнить страшно. А когда несчастная, наконец, утихла на своем войлоке, мужчина вздохнул, глядя на почепинку:

– Теперь понятно, отчего их мужики жен под покровы прячут. За такую вся Цитадель передерется, красота-то нездешняя…

От его слов в груди Бьерги кольнуло, и обережница, разглядывая лицо Майрико, согласилась:

– Нездешняя. Наши девки круглолицые, в кости шире, волосом темнее. А у этой и кость тонкая, и кожа как светится, да и кос таких льняных не сыщешь. И драться, прав ты, будут за нее. Только зряшно. Никого она к себе не подпустит.

С этими словами наузница вновь закрыла тканью лицо спящей. На немой вопрос в глазах лекаря, колдунья хмыкнула:

– Так и вези, с рожей замотанной. Нэд сам разберется, как тряпку эту с нее снять. Пока пусть так ходит. Кто ее, малахольную, знает: еще руки на себя наложит…

Целитель кивнул – про придурь жителей Почепков знали все.

Утром же Бьерга уехала искать других выучей и проверять буевища, а лекарь повез девку в Крепость.

Много седмиц спустя, уже по возвращении колдуньи в Цитадель, наставник Майрико, Койра, рассказал креффу, как по приезду Клесх сорвал с девки покрывало. Как она блажила, что навек опозорена, что замуж никто не возьмет, а значит, и жить ей с таким срамом незачем. На эти крики из подземелья вылезла Нурлиса, надавала зареванной дурехе оплеух и проскрипела:

– Чего орешь, как скаженная? Сопли подотри, глядишь, он на тебе и женится, как в возраст войдет. Вам, может, так Благии упредили?! У-у-у, дура глупая.

Лишь после этого девчонка затихла, задумалась над словами бабки.

А Клесх громко, на весь двор сказал:

– Я сопливую в жены не возьму, надо больно!

С той поры никто более не видел Майрико плачущей.

В Цитадели страдали молчаливо. Тосковали не напоказ. Учились, пуще владения Даром, владению собой. Девушке из Почепков, отринутой собственными родичами, послушание давалось нелегко. Вырванная из привычного уклада, остриженная, одетая в мужское, она так и оставалась для всех чужинкой.

Да, не носила более дочь Одинея покрывала, но взгляда светлых глаз по-прежнему не отрывала от земли, говорила едва слышно. Как зверек дикий от всех пряталась и не хотела постигать науку.

Слушалась одного только Клесха. Им ее и выманивали. Подступит, брови сдвинет, скажет:

– А ну, сюда иди…

Она голову повесит и бредет. Ступает через силу, но покоряется. У мальчишки, который едва «невесте» до плеча доставал, властности в голосе – на двоих взрослых парней хватало. Только ведь звереныша этого тоже поди уговори делать, что велят…

Раз он на поводу у Нэда пошел, когда девку в мыльню к Нурлисе привел, где ей косы отмахнули. И второй, когда в порты ее надо было переодеть. А потом поглядел, как она опосля учиненного белеет и трясется, обозвал наставника ее старым пердуном, кулаком в бок пихнул и был таков. Чуть не сутки по всем закоулкам искали, чтобы выдрать…

Но все эти битвы Бьерга не видела. Прознала о них только когда спустя месяц вернулась в Цитадель и выслушивала жалобы Койры на выученицу, которая науке вразумляться не хочет и прячется от уроков по всем углам.

– Зря ты ее привезла, – говорил старый лекарь. – Не выйдет из нее целителя. Никого не выйдет. Не верит она в себя, не верит что Дар в ней, девке, есть. Думает, отец расплатился ею за защиту. Пустой себя считает. Без толку возиться с такой. В иных наука как вода в песок уходит, а с нее – скатывается. Я уж извелся. Да и боится всего. Чуть голос возвысишь – дрожит, аж заикается.

– Я поговорю с ней. – Колдунья почернела лицом. – Но за прок от разговора не поручусь. Кто знает, что в голове у дуры. Тут одно лишь ясно: либо у тебя будет толковая выученица, либо у моих подлетков – свежий мертвяк.

Бьерга нашла Майрико в кладовой Башни целителей. Девка сидела на деревянном ларе и бездумно теребила в руках холщовый мешочек с сушеницей.

– Ты чего это в клети, как мышь под веником, хоронишься? – с порога рявкнула крефф. – Дар свой хоронишь?

– Нет у меня Дара, – вскинула светлые, почти белые глаза выученица. – Бесполезная я.

– Ах, бесполе-э-эзная… – протянула обережница и усмехнулась. – Так идем, на поварню сведу, стряпухи быстро тебя делом займут. Бесполезным в Цитадели места нет.

Майрико равнодушно смотрела на свою мучительницу.

– Что? Не по правде твоей нам, поганинам, кашу варить? – Наузница сдвинула брови. – Так домой возвращайся.

Девушка едва слышно прошептала:

– Нельзя мне домой. От рода отринули. Вернусь – встретят как чужинку. В избу не пустят.

– Зря, видать, я жальник ваш подняла, – покачала головой Бьерга. – Только скотину впусте сгубила. Проку нет от тебя.

Послушница вздрогнула, словно от удара. В широко раскрытых глазах отразился ужас, когда несчастная поняла, что сказала колдунья.

– Жальник подняла? – помертвевшими губами прошептала Майрико.

– Круг обережный разорвала. – Наузница говорила спокойно, будто не видела за собой вины.

– Зачем? – едва слышно выдохнула почепинка, чувствуя, как заходится от ужаса сердце.

Сразу всплыли в памяти причитания матери и завалившаяся на бок Звездочка с выгрызенным брюхом и разорванным выменем. Вспомнился стук в дверь и скрипучий голос дядьки Гдана, помершего еще по зиме. Вспомнилось, как плакал меньшой братишка, зарываясь матери в коленки, и как звал дядька из-за двери со свистящим причмокиванием: «Тошно, Ильмеря, тошно мне. Впусти погреться…»