Марк Лахлан - Темный лорд. Заклятье волка Страница 15

Луис схватился рукой за подоконник. Звезда и полумесяц символы города, а также императора и его начальника священных покоев. Он все же испытал некоторое облегчение. Беатрис не бросила его, ее не схватили воины ее отца. Зато теперь он понимал, что ректор Магнавры говорил чистую правду, уверяя, что отныне он полностью принадлежит начальнику священных покоев.

Небо потемнело еще сильнее, над морем сгущались темно-серые тучи, солнце золотило их края, и эти черные сгустки, подернутые золотом, походили на чудовищные головешки. Из-за них море стало как будто дегтярным, а залив приобрел неестественный синюшный оттенок.

Луис дрожал от холода и не только. Его сковал страх. Эта мерзопакостная погода – ненормальная. Это вызвано каким-то колдовством! И вместо того, чтобы забрать Беатрис и спасаться бегством, ему придется остаться и выяснить причину. Глядя в уже почти черное небо, он верил, что за ним явились демоны.

Луис высунул руку из окна. На ладонь падал грязный снег. Он поднес пальцы ко рту и лизнул. На пальцах остался песок, а на языке – привкус пепла.

Однажды на рынке он видел представление: зев ада разверзался, чтобы поглотить падающих в него грешников, из разинутой пасти валил дым, который пускали с помощью какого-то хитроумного механизма. Может, это оно? Может, это врата ада распахнулись, выпуская дым и вонь пожарища? Может, судный день наступил?

Ему пришли на ум слова из Откровения Иоанна Богослова: «И взял Ангел кадильницу, и наполнил ее огнем с жертвенника, и поверг на землю: и произошли голоса́ и громы, и молнии и землетрясение».

Всего несколько дней назад в небе висела комета. Может, то была кадильница?

Но в следующий миг он позабыл о своих домыслах, вспомнив о жене.

– Беатрис! – воскликнул он.

Луис слетел вниз по лестнице и побежал обратно во дворец.

Глава девятая

Нумера

Глаза Элифа привыкли к свету факелов, пока его вели в недра Нумеры. Его охраняли четыре стражника, двое шли впереди, двое сзади. Они остановились перед открытой дверью в конце коридора. Оттуда выходил горячий воздух, спертый и зловонный, хотя и сдобренный ладаном. А еще он услышал музыку: флейта чуть гнусаво выводила замысловатую мелодию под незнакомый, странный для его слуха ритм. Мужской голос пел нечто весьма похожее на песнь радости.

Его подтолкнули в спину древком копья, и он, споткнувшись, вошел в светлое помещение, большую комнату со сводчатыми потолками, в которой горели камышовые факелы. Повсюду были люди – женщины, дети, мужчины в богатых одеждах. Слева от Элифа на изящном стуле сидел купец в желто-зеленых шелках, он ел виноград, держа целую гроздь, а женщина стояла на коленях рядом с ним, поднося кубок с вином. Все это походило бы на сцену из повседневной жизни любого богатого дома, если бы не одна деталь – на ногах у купца были кандалы, а руки сковывала железная цепь.

Человек с флейтой сидел в углу, скрестив ноги, а сидевшие вокруг него хлопали в ладоши, отбивая неровный ритм. Некоторые, кажется, даже умудрялись здесь торговать, у двоих были пергаменты и стилосы. Здесь было совсем не так, как представлялось Элифу. Это место походило на рыночную площадь.

Стражник с копьем снова толкнул его в спину и сказал что-то по-гречески. Слов Элиф не понял, однако смысл был вполне очевиден. «Тебя ведут не сюда. Двигай дальше».

Они прошли через комнату с высокими сводами к очередной двери, где стоял стражник, кивая в такт музыке. Тюремщик с копьем снял с веревки на поясе маленький черный диск и протянул стражнику у двери. Тот повесил его на такую же веревку у себя на поясе. После чего отпер дверь, и они двинулись дальше.

Протянулся длинный ряд колонн, между ними и стеной справа от Элифа оставался узкий проход. В неровном свете камышовых факелов колонны напомнили Элифу осенний лес. Вот только запах был далек от запаха лесной свежести. Здесь откровенно воняло, разило человеком.

Они пошли вдоль ряда колонн. В темноте сверкали глаза, люди кричали:

– Ты пришел за мной, Михаил, сынок?

– Хлеба… Я умираю…

Кто-то пел высоким чистым голосом. Это был церковный гимн, как догадался Элиф, такие поют христиане, и, хотя он не понял ни слова, от песни веяло великой скорбью. Он догадался, что в ней говорится о смерти.

В основном люди мычали и бормотали что-то себе под нос. Но Элиф учуял в воздухе запах еды. Он понял, что это далеко не самое худшее место Нумеры.

Они подошли к каменным ступеням в полу, которые уходили куда-то вниз, в темноту. Элиф подергал свои веревки. Он ослаблял путы с той минуты, как его связали. И теперь они болтались на руках. Он заговорил вполголоса, повторяя старинные стихи, которые приходили к нему во время видений в горах.

– Взирает волк серый, свирепый, на обитель богов…

Один из стражников покосился на него, но ничего не сказал. Элиф мысленно повторял фразу снова и снова, сосредоточившись на ритме слов, на том, как ускоряются и замедляются звуки, как они дробятся и растягиваются, приобретая для него свойства природных явлений: ветер над водой, камень на камне.

Стражники повели его вниз, разгоняя факелами тьму. Элиф услышал стоны, приглушенные молитвы и ужасные сипы. Повсюду разило человеческим дерьмом.

Лестница завернула и снова повела вниз, в большие природные пещеры, переходящие в тоннели с черными зевами.

В темноте угадывалось что-то живое. Должно быть, здесь внизу сидело не меньше тысячи человек, хотя места хватало только для половины. Здесь никто не ел виноград, узники были прикованы к полу короткими цепями. Они моргали от света факелов, некоторые были такими бледными, словно личинки, живущие под камнем, некоторые пока еще выглядели вполне здоровыми. То тут, то там в оковах лежали мертвецы, истлевшие до костей, которые до сих пор прижимались к живым, лежавшим рядом с ними.

– Кровавый дождь льется… – Элиф был уже не совсем здесь, его сознание освобождалось от оков человеческой плоти. Он уже говорил вслух, не замечая того.

Один стражник сказал что-то другому. Тот поглядел на Элифа и пожал плечами.

– Построен ткацкий станок,вдаль распростерт,смерть предвещает.Тянет челнокуток человеческих судеб.Основа суровая,из копий валькирий,сплетется с кровавым утком.

Слова грохотали в ушах Элифа, словно кровь. Стражник зажал ему рот рукой, отчего человек-волк должен был притихнуть. Но он не замолчал:

– Мы соткем ткань из копий.Мы соткем ткань из копий.Мы соткем ткань из копий.

Элиф раскачивался вперед-назад, застыв на месте. Один из стражников засмеялся. Тюремщик с кустистой бородой усмехнулся, взял кандалы и по-видимому отпустил какую-то непристойную шутку, потому что его товарищи зашлись от хохота. Элифу было наплевать на все это.

Песнь продолжалась:

– Кровавые тучисгустились на небе,девы смерти поют…

Руки и ноги у Элифа сделались гибкими и пружинистыми. Песня растекалась по сознанию, пробуждая в нем волка, заглушая все человеческое, пока от человека не остались одни лишь слова.

Тюремщик протянул руку, чтобы снова заткнуть ему рот, но в том уже не было нужды. Слова сами прекратились, когда все человеческое смыло с волкодлака, унесло, словно цветок течением реки. Жестоким ударом головы он размозжил стражнику нос, раздался глухой стук, как будто топор мясника опустился на колоду. Ноги стражника подогнулись. Он осел на пол, хватаясь за человека-волка, но вместо опоры получил удар коленом в лицо. Тюремщик завалился на спину, голова его с влажным чавканьем ударилась о камни. Остальные стражники выхватили мечи, но выронили факел, который замерцал на полу и едва не погас.

Элиф освободился от веревок и кинулся на ближайшего стражника, увернувшись от меча другого раньше, чем тот успел его поднять. Он надавил большими пальцами на глазницы противника, вцепился зубами ему в шею, вырвал кусок плоти, заливая факел каплями крови. Стражник упал, когда его товарищи были уже в каком-то шаге, Элиф успел выхватить у мертвеца меч, который вонзил бородатому греку прямо в грудь. Завывая по-волчьи, он бросился на оставшегося тюремщика, который, перелезая через стонущих и вопящих узников, пытался спастись бегством. Элиф прыгнул и удушил последнего противника.

Заключенные кричали, некоторые возмущались, потому что мертвецы упали прямо на них, другие просто взвизгивали и бормотали что-то невнятное, обезумевшие от отчаяния.

Элиф опустился на корточки. Ему на ум снова пришла песня, и теперь он держался за нее, как за спасительную нить, ведущую к человеку в нем. Он задышал размеренно.

– Девы смерти поют…

Он стряхнул с себя исступление битвы. В темноте рыдали люди, выкрикивая имена своих жен, друзей и детей.

Он ничем не может им помочь. Даже если он освободит узников, их перебьют стражники наверху.

Элиф вполголоса проговорил имя.

– Адисла.