Жанна Пояркова - Отступник Страница 2

Город мертвых был тих, я видел только глубокую черноту под ногами. Небо, сбрызнутое мелкими, колкими звездами, казалось бархатным, далекая темнота развалин – скорее холодной. Забравшись в шатер, я обнаружил там спальный мешок из твердой ткани и шкур, револьвер, мешочек с порохом, пули, нож и новую одежду. Оружие не раз использовалось, так что кто-то или умер, или одолжил мне его.

Отхлебывая резкое вино, я смотрел вдаль и собирал воедино то, что узнал о еретичке. Кари выступила в поход несколько лет назад, начав с небольшой группы заскучавших младших сыновей знати и духовенства Сеаны, которым по законам страны не светило ни наследства, ни славы. Родиться последним означало подчиняться старшему брату и обладать только тем, чем тот благодушно тебя наделил. Такой порядок вещей был освящен Богом и церковью, но Кари удалось довести недовольство до той стадии, когда разгневанные несправедливостью младшие сыновья становятся бунтовщиками. Сначала они приходили к ней, чтобы предаться запрещенному возмущению в кругу таких же, как они, и разогреться вином, затем – за развлечениями, потом – потому что сами придали Кари сил и не могли оставаться в стороне. Трубадуры насаждали легкомыслие и веселье.

Репутация Кари и без того не блистала чистотой, потому что бросать вызов порядкам церкви вошло у нее в привычку довольно рано. Ее отец находился в разъездах, а мать умерла, поэтому никто не мог приструнить странную девушку. После неожиданной гибели отца, весьма успешного промышленника и дворянина, она получила всю его собственность. Главным ее приобретением стали шахты по добыче серебряной и железной руды, которые желал получить каждый в городе. Ситуацию усугубляло то, что Кари отказывалась выйти замуж или нанять управляющего, как это следовало сделать по традиции, и начала заниматься управлением самостоятельно.

Мэр Сеаны не собирался терпеть такой беспорядок и отправил по вооруженному отряду к каждой из ее шахт, чтобы вернуть казне города то, в чем та определенно нуждалась. Из благородных побуждений мэр был готов выделить Кари содержание до замужества. Так мне рассказал у костра мужчина в заплатанных штанах, хотя выражался он попроще, а на слове «содержание» сплюнул комок слюны вперемешку с табаком.

Однако Кари предвидела такое развитие событий и заключила договор с младшими сыновьями знатных родов города, которые вскоре стали завсегдатаями в ее доме, сразу же после смерти отца. Лютер, да Коста, Мартир, Герма́ – перед этими фамилиями склонялись, но сейчас они стали символом ереси. Кари отдала их младшим представителям половину имущества взамен на защиту, и это было выгодное предложение, потому что в случае захвата шахт мэром эти мужчины так и остались бы нищими слугами своих высокопоставленных отцов и братьев. Теперь же они превратились в собственников, способных оплатить личную охрану.

Отряды мэра были уничтожены, и он не смог сказать ни слова, потому что надеялся на слабость женщины, а получил в ответ самодовольство владельцев. Мэр сделал вид, что ничего не произошло, но четверку наглецов раздосадованный епископ да Коста отлучил от церкви за противостояние властям, назначенным самим Богом. В ответ на отлучение, задуманное как временное, его сын взял себе новое имя – Каин.

– Ты кое о чем забыл рассказать, – перебила бандита яркая шлюха в длинной юбке, к которой пристала солома. – О том, что Каина да Косту раньше катали на деревянной коляске, потому что он был болезным и не мог стоять. А Доминик Герма кашлял кровью, и все ждали, когда он умрет.

– Не влезай, Шэнни.

Женщина замолчала, но продолжала нагло нас разглядывать.

– Да, младший сын да Косты родился больным, – согласился бандит. – Про Раймонда Мартира говорили, что у него с женщинами был полный швах, хе-хе… А теперь он постоянно с какой-нибудь бабой, все они по нему сохнут.

– И Лютер… – не выдержала Шэнни.

– Лютер был очень умен, все за книгами сидел, но рано стал слепнуть. От этих книг у кого угодно глаза вытекут! В двадцать три уже ослеп на один глаз, а потом его по городу водил слуга.

Я видел Тео Лютера издалека. Для слепого он слишком резво бегал возле дирижаблей, да и вряд ли незрячему доверили бы работу с легковоспламеняющимся газом. Найти правду внутри орды Кари оказалось еще сложнее, чем я предполагал. Люди начали окутывать предводительницу еретиков нелепыми легендами.

– И что же случилось? – скептически спросил я.

– Кари их исцелила.

Три слова выпорхнули изо рта Шэнни легко, как бабочки.

– Она сделала их снова целенькими.

По спине пробежали мурашки. Я встал и отошел от костра в сгущающуюся тьму. Лагерь бормотал в затылок, после пламени чернота ночи казалась непроницаемой, но постепенно глаза привыкали.

Эту историю я слышал в разных вариантах – из уст мрачного продавца пороха, от разбитных жонглеров, которые раскручивали горящие круги ради потехи, от бывшего крестьянина, от раскаявшегося мародера, примкнувшего к войску Кари, от надменного дворянина, ненавидящего церковников, и даже от дочери кузнеца. Каждый рассказывал историю по-своему, добавлял детали, забывал что-то или приукрашивал, но финал был одинаковым. В их понимании Кари по каким-то причинам обладала возможностью исправлять ошибки, допущенные Богом.

Так или иначе, получив союзников, она продолжала делать все, чтобы вызвать возмущение, зависть и ненависть городской знати и церкви. Кари стала собирать опальных механиков и изобретателей, чьи идеи показались церкви слишком смелыми, и построила свои дирижабли, что было строжайше запрещено. Механиков взял под крыло Тео Лютер, увлеченный науками, и вскоре ему было чем защитить беглецов. Годар повысила цены на железную руду из своих шахт, чем вызвала огромное недовольство мэра, и освободила каторжников, которые, по старому обычаю, трудились там за миску тухлых клубней. Не было людей более преданных, если не считать тех, что прогнили до основания и растеряли последние представления о благодарности. Эти бежали и еще долго оставляли трупы невинных и виноватых в окрестностях Сеаны. Стоит ли говорить, что бывшие каторжники ненавидели суд церкви, отправивший их на каторжные работы, точно так же, как и механики Тео Лютера?

Тогда я и услышал о Кари Годар впервые. Церковь никогда не дает усомниться в собственном авторитете, ведь когда Бог молчит, авторитет – это все, что у нее есть, поэтому вскоре в Сеану должен был прибыть крупный отряд братьев веры. Должен был… но выстрелы с борта дирижабля, заставшие рыцарей в пути, не позволили этому визиту состояться.

С этого момента стало понятно, что Кари либо обезумела, либо одержима, потому что бросать вызов церкви и ее Армаде мог только сумасшедший. Мэр Сеаны собрал доступных ему воинов, однако по неизвестной причине те повернулись против него. Каин да Коста спалил особняк отца и смотрел на то, как епископ спешно бежит, оставив позади прежнее богатство. Все благочестивые граждане покинули Сеану. Те же, которые не побоялись жить в новом городе, принадлежащем Кари, не боялись и Бога. Они не боялись ничего.

А вот я – боялся. Я ворочался на жесткой соломе, прокручивая в голове варианты того, как буду врать перед послом Армады и наглыми наемниками Кари, и испытывал острый страх.

Глава 2

Судьба Риона

Тристан Четвертый, прозванный в народе Терновником, смотрел на свои руки и видел, как на них расцветают кровавые перекрестья. Эта способность никогда не переставала удивлять – умение сочувствовать даже в воображении, погружаясь в чужие ощущения настолько глубоко, насколько это возможно. Горе было бесконечным, ошеломляющим. Сына Бога-отца распяли, гвозди пронзили драгоценное тело, а чернь лишь шумела и радовалась. Мало кто понял, кто умирает перед ними, и сейчас Терновник стал сыном Бога, переживая каждый удар, словно тот наносили ему. «Смог бы я поступить так же? Пойти на пытку ради спасения других?» – думал Тристан, глядя на сочащиеся кровью раны. Вряд ли. Ему недоставало решимости, а потому он негласно наказывал сам себя, размышляя о божественной жертве снова и снова.

Тристан делал это не в первый раз, доходя до умопомрачения, ужасаясь тому, насколько греховна его природа. Хотелось понять, почему Бог-отец отказался от милосердия и взялся за меч, чьи крестовины сияют с часовен по всему Лурду. Каждый день, следуя заветам пастыря Бэкера, он погружался в мысли о том, как несовершенен и лжив, моля о прощении.

Прежде случалось, что он мимолетно разделял чувства влюбленной девушки-горничной, щурясь от света чужого счастья, или нехитрые, повторяющиеся ощущения рабочих, строящих храм. Иногда Тристан неумышленно читал мысли других людей, если они подкреплялись сильными эмоциями. Но эти кустарные, ученические попытки наугад разобраться с непостижимым даром вскоре прекратились. Пастырь Бэкер не раз говорил, что способность читать чужие чувства, проникать в сокрытое – испытание, искус, с которым следует изо всех сил бороться. Тристан боролся. Но кипящие лавы ада казались королю близкими как никогда.