Александр Кудрявцев - Железные Волки. Небо славян Страница 22

Оказавшись на спине, он попытался перекатиться на бок, но Ратияр навалился, и оба зарычали сквозь стиснутые зубы, барахтаясь на краснеющем от крови снегу. Хравн оскалился от ужаса. Он изо всех сил старался сдержать приближавшуюся к нему руку с клинком, упираясь в запястье скрещенными руками. Заточенное жало опускалось все ниже, почти коснулось горла, на котором отчаянно билась тонкая голубая жилка.

Убей, или будешь убит.

Мальчик в длинной льняной рубахе с грязным подолом, разинув в крике рот, бежит по траве к берегу. Следом топочет разгневанный хряк, которому не понравилось, что двое друзей пытались превратить его в доброго коня. Ратияр осторожно хихикает, наблюдая, как Хравн бросается в воду с деревянных мостков. Зверь замирает на берегу и разворачивается. Маленькие глазки встречаются со взглядом Ратияра, евин издает воинственный клич, и будущий Убийца Пса с визгом карабкается на дерево под хохот мокнущего в воде друга.

Убей, или будешь убит.

Крутой изгиб бедра, белая грудь с нежно-розовыми, почти не видными сосками, вся в искрах от брызг – на нее можно смотреть вечно, как на облака или звезды, она так же безошибочно прекрасна. Подруги со смехом взбивают целые тучи водяных капель, и ее обнимают разноцветные радуги. Вылепленные из горячего снега тела северянок, тяжелые копны волос, темные треугольники между ног заставляют прячущихся в папоротнике друзей дышать значительно чаще. «Я возьму ее замуж: и буду делать с ней все, что хочу!» – шепчет Ратияр Хравну, указывая на хохочущую Мирославу. Хравн важно кивает головой в зеленом венке, одобряя серьезное решение друга.

Убей, или будешь убит.

В глазах ближе к переносице скапливается какая-то едкая влага. В глазницы будто налили соленой воды, ее становится все больше – так много, что горячие капли прожигают веки и ползут по щекам, делая лицо чужим и недостойным мужчины.

Ратияр даже не почувствовал, как нож: выскользнул из онемевших пальцев. Он не увидел быстрого движения Хравна, оттолкнувшего его от себя, не услышал резкий вдох посиневшего горла, когда на нем ослабла хватка княжеской руки.

Нож: бывшего друга вошел в бок мягко, без усилий погрузившись в плоть, будто в масло. Выпучив глаза, Хравн ударил еще раз.

– Умри! – прошептал он. – Умри! Почему ты не умираешь? Не смотри на меня! Умри!

Ратияр смотрел ему в лицо, вздрагивая от новых ударов. Смотрел, пока Хравн не закричал, выронил сталь и спихнул с себя тяжелое, обмякающее тело.

Глава 10

Возвращение

Мертвое лицо луны плывет между ветвями, небо покалывают серебряные искры. Стая летит вперед, легко и бесшумно, серые силуэты – ее крылья, ночь – это ветер, что несет над землей.

В эту ночь не спи, сейчас мрак сильнее любого проблеска света, а мир людей превращается в перекресток между вселенными. Самая длинная темень года: Йоль, Колесо, зимнее солнцестояние. Не к добру тебе, путник, бродить нынче одному – те, кто не отбрасывает тени, ходят поблизости, крадутся между тенями деревьев, забредают в селения, скребут когтями пороги. Они пробираются внутрь жилищ одиноких и слабых, лишенных защиты предков, раздирают испуганные тела, пьют их жидкую кровь.

В домах сильных и мудрых горит йольское полено, семейные кланы вместе, за одним столом, все родичи в сборе, живые и мертвые, такая нынче ночь, что сливается в магический шар в зрачке бегущего белого волка.

Дальше, стая! Седлай ветер! Нужно успеть на берег лесной реки, где кренится к воде древняя ветла, звенит родник и тяжело поднимаются черные от крови бока твоего брата. Его глаза закатились, и вывален из пасти алый язык, а вдали за рекой слышатся громовые раскаты – под рев и вой чудовищ летит, застилая звезды, Дикая Охота.

Одноглазый, одетый в метели и бурю, правит ужасной колесницей из человеческих костей, а несут ее костяные псы с горящими глазами. Рядом на черных крылатых конях летят три девы в доспехах на голые длинные тела, их лица прекрасны и остры, словно мечи в сверкающих ножнах, лунным светом отливают обнаженные ноги и копья. Время веселья Одноглазого, время Дикой Охоты, собирающей души героев.

Они видят умирающего волка, дикая кавалькада все ближе, сгущаются тучи грозы посреди зимы, змеятся голубые молнии. Воинственные девы ступают на землю у черной реки.

«АГРРРР!» – на берег выходит первый волк, припадает на передние лапы, щерит клыки, прижимает уши, замирает перед беспомощным братом. Валькирии останавливаются у лежащего волка, возле которого приготовился к бою друг, из чащи бесшумно появляется стая. Волчьи силуэты смыкаются в круг, в центре которого лежит раненый.

Девы обнажают черную сталь. Серые братья не трогаются с места, лишь поднимаются загривки и сверкают клыки. Повозка Одноглазого взметнулась над волчьим кругом, на мгновение заслонили небо седые космы повелителя Дикой Охоты, забили копытами крылатые кони, взвыли костяные псы.

Воительницы шагнули вперед, стая сомкнула ряды, под шкурами взбугрились мышцы. Белый вожак прокричал невидимым звездам последний клич, и братья бросились в драку.

Но там, где стояли девы, лишь переливались тени гнувшихся от ветра деревьев, а метель и буря клубились далеко, и слышался оттуда то ли досадливый вой, то ли нечеловеческий одобрительный хохот.

– Ингрид…

Влажные повязки на лбу, в животе острая боль, она выползает наружу тонкими струйками стона. Чьи-то добрые руки меняют горячую тряпку над глазами, снова прохладная влага, легкие, как ветер, пальцы гладят по щекам.

– Ингрид…

Слипшиеся веки открываются трудно, полутемный мир не хочет собираться в четкий рисунок – лишь расплывчатое лицо, на котором невозможно прочитать имя. Оно превращается в дым, застилая глаза и сознание…

«На море, на окияне, на острове на Буяне лежит бел-горюч камень Алатырь, на том камне Алатыре сидит красная девица, швея-мастерица, держит иглу булатную, вдевает нитку шелковую, зашивает раны кровавые. Заговариваю я Ратияра от порезу. Булат, прочь отстань, а ты, кровь, течь перестань. Будьте мои слова крепки и легки до веку, будь ты, мой приговор, крепче камня и железа».

На берегу черной реки выстроились в круг молчаливые воины. Бушевавшая посреди зимы гроза укатилась вдаль вместе с Дикой Охотой, но зарницы над горизонтом еще так ярки, что кажется, будто под землю только что село голубое солнце.

Лица неподвижны. Все взгляды обращены на лежащего в центре круга юношу. Он открывает глаза, смотрит на собравшихся мужчин, один из которых делает шаг к нему.

– Отец, – шепчет раненый, пытаясь протянуть к нему руку.

Мужчина останавливается и качает головой.

Юноша пытается встать, но он слишком слаб для этого.

– Я могу уйти с вами?

Ратмир вновь качает головой:

– У тебя осталось дело, Ратияр.

– Моя жена не хочет меня видеть. Мой друг теперь смертельный враг. Люди перестали верить в мою удачу. У меня больше нет причин жить.

– Нас удерживает на земле не причина, а долг, Ратияр.

– Я не понимаю тебя…

– Ты нарушил клятву и разбудил зло, которое придет за твоим народом. Ты должен вернуться, чтобы защитить своих людей.

– Кто это?

– Пряхи жизней приготовили тебе сложный узор. То, что придет за жизнями твоих людей, не упокоится, пока не заберет все.

– Я должен знать, что это.

– У ночи есть когти.

– Я не понимаю… мне не хватает тебя, отец… я совсем один…

– Одиночество – дорога сильных, Ратияр.

– Отец, мне…

– Ступай.

«Шла баба горою, несла ниточку шелковую, иголочку золотую. Сошью я тело с телом, мясо с мясом, кожу с кожей. Стану я на камень Алатырь, стой, камень, не качнись, рана, срастись. Стану я на кирпич, кровь, запекись. Собаке выть, Ратияру здоровым быть. Замыкаю слова замками, бросаю ключи под бел-горюч камень Алатырь».

За оранжевыми от солнца веками щебетали птицы.

С трудом разлепив ресницы, Ратияр зажмурился и заворочался на шкурах. Выждав, когда привыкнут к свету глаза, он привстал на локте, прищурился и огляделся.

Клеть пуста, у входа лавка, где разложены пучки каких-то снадобий, полки у стены заставлены рядами разноцветных глиняных горшков. Очаг в центре пола не коптил, пепел взметнулся от хлопка двери, по полу зашлепали босые ноги.

– Ингрид, – позвал Ратияр, удивившись своему тонкому, как лепесток золы, голосу.

Она присела рядом, длинные пальцы осторожно заставили его лечь, положили на лоб прохладную тряпку. Ратияр положил руку на ее ладонь, обнял тонкую талию:

– Я скучал по тебе…

Ингрид осторожно коснулась его лица, заглянув в душу глазищами-изумрудами. Он улыбнулся, обнял ее сильнее, притянул к себе.

– Ия скучала… – проклокотал чужой голос. Ее вмиг почерневший рот растянулся в безгубый оскал, глаза превратились в зияющие впадины.

– Я иду… – прошипела тварь, обнажая желтые клыки. Ратияр вздрогнул, пытаясь оттолкнуть от себя покрытое шерстью чудовище, – и вывалился из сна, щурясь от яркого солнца, густо заливавшего клеть.