Вера Камша - Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть первая Страница 28

400 год К. С. 17–18-й дни Осенних Скал

1

Фрошерский гвардейский мундир покроем не слишком отличался от дриксенского, и Руппи в нем чувствовал себя свободно, в монашеском балахоне было куда непривычней. Что до не подобающего офицеру кесарии поступка, то наследник Фельсенбургов надел черно-белое не из трусости, не от скуки и даже не на пари. Барон Райнштайнер считал маскарад крайне важным, а бергер казался способным на многое, но не на глупый розыгрыш. Видимо, разговор с арестантом и впрямь был необходимой увертюрой к беседе с Савиньяком, и потом Руппи перебил слишком много яиц, чтобы считать скорлупки.

– Капитан Оксхолл… – Лейтенант с гвардейской небрежностью кивнул небритому человеку без перевязи и пояса. – Я капитан Фельсен, офицер для особых поручений при особе регента. Мне нужно задать вам несколько вопросов.

– Очень приятно. – Небритый кривовато усмехнулся; его физиономию украшали три успевших пожелтеть синяка. – Вы, видимо, появились, когда я уже… отбыл из Тармы.

– Да, – подтвердил Фельсен-Фельсенбург, – мы разминулись. У вас есть жалобы?

– А вы доведете их до сведения судьбы? – Собеседник тронул место, где некогда была перевязь. Он держался хорошо, даже отлично, но удовольствия его общество, мягко говоря, не доставляло.

– Судьба не является моим непосредственным начальством, – сухо заметил лейтенант и, поняв, что сказал, улыбнулся. Собственным мыслям, однако арестант рассудил по-своему и улыбнулся в ответ. Вышло отвратительно панибратски, но фрошер к этому, видимо, и стремился.

– Да вы счастливчик, молодой человек, – тоном старшего товарища объявил он. – Хотел бы я не зависеть от сей ополчившейся на меня дамы.

– Похоже, упомянутая госпожа покровительствует другой особе, на которую ополчились уже вы. – Руппи старался выглядеть беспечным, и это удавалось, хоть и с трудом. – Ваше поведение офицера не украшает, тем более что девица на редкость хороша.

– Савиньяк тоже так считает…

Фрошер владел искусством похабных намеков не хуже младшего Марге и покойного Хосса. Не любивший подобного Фельсенбург с радостью препоручил бы собеседника папаше Симону, но ничего безумного в Оксхолле не было, сволочь и сволочь. Умеющая себя подать, озабоченная своим положением и отнюдь не напуганная.

Руппи собрался с силами и погнал разговор дальше. Его просили о получасе наедине, полчаса он выдержит.

– Тем не менее ваши вспышки чести вам не делают.

– Согласен. – Арестант непринужденно развел руками, с которых, как и с физиономии, еще не сошли синяки. – Но еще больше это не делает чести тому, кто подсыпал мне какую-то дрянь. Я далек от того, чтобы кого-то обвинять, но либо я кому-то мешал, либо дело в моем месте, которое, насколько я понимаю, отошло вам. Кстати, я никогда не слышал ни о вас, ни о ваших родичах…

– У моего отца другая фамилия, – сказал чистейшую правду Руперт. – Достаточно громкая, чтобы я мог получить место, никого не опорочив. К тому же второй приступ у вас случился уже здесь. Таинственный «кто-то» последовал за вами в Герлё и оказался столь ловок?

– «Кто-то, кому-то…» Звучит уклончиво, признаю́, – теперь мерзавец вздохнул, – однако, не имея доказательств, я не вправе называть имен. Кому-то понадобилось опорочить меня еще и перед командованием Западной армии. Я же опрометчиво согласился позавтракать. Что было потом, не помню, мне рассказали, что я пытался напасть на графа Савиньяка. Видимо, доставшийся мне яд способствует искренности.

– Вы полагаете виновником своих бед Савиньяка?

– Я еще не обедал и поэтому не скажу вам ничего, что можно использовать против меня, но позвольте совет. Кем бы ни был ваш отец, говоря о Савиньяках и Валмонах, не ленитесь называть полный титул или должность. Вы мне симпатичны, и я не хочу, чтобы в один печальный день вы очнулись без перевязи, в синяках и ничего не помня.

– Я правильно понял, что вы голодны? – уточнил Руппи, ругая себя за ошибку. Наследник Фельсенбургов не нанимался величать фрошеров по всем правилам, но, надев чужой мундир, надевай и чужие мозги.

– Лучше голод, чем безумие, – отмахнулся Оксхолл. – Вы не сочтете за труд передать мое письмо регенту?

Руперт кивнул. Его любезность находилась при последнем издыхании, и это лейтенанту не нравилось. Очень. Бесноватым числился Оксхолл, однако он был спокоен, как Райнштайнер, зато Руппи будто кошки под руку толкали. Арестант, впрочем, счел кивок знаком нарождающейся симпатии и перевел разговор на Тарму, вернее на бывших сослуживцев, к которым не имел никаких претензий, пусть и не мог сдержать понятной горечи. Марге, ухвати его кто за хвост, вел бы себя похоже, только от такого извивания до претензий на корону всех варитов – как от Агмарена до Астраповых Врат…

– Капитан Фельсен, – жизнерадостный голос за спиной прервал почти нестерпимое свидание, – вас срочно требует маршал Савиньяк. Я провожу вас…

– Ах ты ж, гаденыш! – Марге исчез, то есть исчез благородный страдалец, он же интриган и придворный. На месте светского господина с синяками щерился и сжимал кулаки перепивший мародер. – Сейчас от тебя мокрого…

Дальнейшее поведение Руперта одобрил бы разве что Бешеный. Лейтенант расхохотался, пинком отшвырнул табурет и выхватил шпагу.

– Сударь! – завопили сзади. – Не трогайте его, сударь! Он нужен жи…

– Ты… Да я… Да…

– Шварцготвурм!

Эфес вломил аккурат в челюсть, прервав непристойный во всех отношениях монолог. Полетели по недоразумению не выбитые прежде зубы, в дверь с веревками наготове ворвалась пара «фульгатов», и Руппи, тяжело дыша, посторонился. Оксхолл на полу шипел и плевался кровью, найти более бесноватого господина было бы трудно.

– Сударь, – напомнил молоденький светловолосый фрошер, – вас ждет маршал.

– Хорошо, – буркнул Фельсенбург, пытаясь подавить жажду убийства. – Идемте. Господа, прошу простить… мою горячность.

– А славненько вы его, – одобрил «фульгат» постарше, затягивая ремни. – Теперь ему только кашу и жрать.

– Я б таких вешал! – со злостью бросил Руперт. Теперь он видел, и теперь он понял, как это бывает. Светловолосый парнишка что-то усиленно объяснял, а лейтенант думал о старике Марге и его семейке. Бывшие прихвостни Фридриха годами мечтали урвать кусок побольше, но опасались бросить на весы всё… Они больше не боятся за свою шкуру, а Создателя они не боялись никогда. И еще они ненавидели: бесноватый фрошер – Савиньяков, Марге – кесарскую фамилию, Штарквиндов, Фельсенбургов, всех, кто выше, удачливей, смелее. Страх и ненависть уравновешивали друг друга, теперь одна чаша весов опустела.

– Проэмперадор Севера и Северо-Запада квартирует в этом доме, – напомнил о своем существовании провожатый, и Руппи понял, что ведет себя как полный невежа.

– Нас друг другу не представили, – лейтенант постарался, чтобы его голос звучал как можно беспечней, – но в нынешних условиях это излишняя роскошь. Вы меня знаете, я вас нет.

– Герард, – улыбнулся фрошер. – Если потребуется, теньент Кальперадо. Вы путешествовали с моей сестрой, она о вас очень высокого мнения.

– Я польщен, – совершенно искренне сказал Руппи, и лежавшая на душе тяжелая ненависть отпустила, словно утопленника багром отпихнули. – Вы не будете возражать, если я продолжу знакомство?

– Разумеется, нет! Селина скоро вернется, она… Ее пригласили бергеры по крайне важному делу, а я не смог ее сопровождать.

Что за важные дела с бергерами могли быть у разъезжающей в мужском платье красавицы, и почему ее жизнерадостный брат находит это естественным, Руппи выяснить не успел. Они миновали дежурных «фульгатов», и Герард распахнул дверь, за которой предположительно был Савиньяк. Однако увидел Руперт корнета Понси. Красный, как сам закат, и не столько недовольный, сколько растерянный, он смотрел мимо лейтенанта. Понять, куда именно, мешала дверь, которую придерживал Герард.

– Корнет, – раздалось из комнаты, – для поэта вы подбираете оскорбления просто отвратительно. Допустимо назвать неприятного вам человека негодяем, а даму – куртизанкой и исчадием порока. Это, даже будучи недоказуемым, произведет некоторое впечатление, хотя бы за счет экспрессии. Но назвав того, кто оставил вас в дураках, глупцом, а несомненную красавицу – дурнушкой, вы расписываетесь в собственной несостоятельности. Сейчас вы меня ненавидите, попробуйте выразить свои чувства словами. Господин Фельсенбург, не стойте в дверях, вы загораживаете дорогу поэту.

– Никоим образом, – пробормотал Руппи, пробираясь в обход Понси к окружившим стол могучим стульям.

– Я хочу в кровавый бой! – взвыло за спиной. – Я рожден для страдания и гибели средь дыма и пламени… Я…

– Видите ли, корнет, – стройный мужчина с льняными волосами поигрывал алой перчаткой, – войны я предложить вам сейчас не могу. Ступайте и попробуйте написать что-то действительно обидное. Кругом. Марш.