Варвара Шихарева - Чертополох. Лесовичка Страница 3

Впрочем, некоторые почерпнутые из общения с «Лисами» знания были тогда явно лишними. Когда я, нечаянно обжёгшись за обедом, повторила то, что услышала от одного из ратников, у матери из рук выпала ложка, а Мика, пытаясь сдержать душащий его смех, громко зафыркал. Отец же серьёзно посмотрел на меня и спросил:

– Малышка, ты понимаешь, что сейчас сказала?

Я ответила, что нет, но это словосочетание мне кажется очень подходящим для такого случая. Отец улыбнулся.

– Подходит-то оно подходит, но… Пообещай мне, что больше никогда не будешь произносить вслух непонятных слов, а я после обеда поясню тебе значение этой фразы.

Я согласно кивнула, и обед продолжился как ни в чём не бывало, зато после трапезы у меня едва уши от стыда не сгорели, когда я узнала, что ляпнула. К счастью, больше никаких последствий этот случай не имел – отец не отстранил меня ни от прабабки, ни соответственно от казарм, несмотря на то что мать пыталась настоять на прекращении такого времяпрепровождения… А потом наступила зима, а вместе с ней пришли амэнцы…

Появление амэнской армии было внезапным, но отца уже давно тревожило странное затишье на границе, и он то и дело высылал по округе дозорных. Теперь же благодаря предупреждению разъезда он успел послать к князю и сопредельным старейшинам зов о помощи, да только мы её так и не получили. Старейшины намертво засели в своих вотчинах, они – совершенно напрасно, как выяснилось впоследствии, – рассчитывали на то, что амэнцы, удовлетворившись Рейметом, не станут по такому морозу рыскать в соседние поселения, а от князя через несколько дней прилетел сизый почтовый голубь с письмом, в котором было лишь одно слово: «Ждите»…

Мы ждали княжеских войск с отчаянной надеждой. Ждал их мой отец, с завидным упорством отбивая участившиеся атаки амэнцев. Ждал простой люд, вышедший на стены родного города, чтобы защищать его вместе с «Лисами». Ждали женщины, готовящие укрощающее боль питьё для раненых, ждали дети и старики… Ждали все…

Тщетно… Один день следовал за другим: понемногу вышли все возможные сроки подхода княжеских войск, а помощи по-прежнему не было. Еды и воды нам хватало, но ряды «Лисов» редели на глазах, и когда прошла ещё одна неделя, отец решился на переговоры о сдаче. Он выехал за стены Реймета в полдень, а вернулся, когда уже стемнело.

Я как раз аккуратно складывала полотно для перевязок, когда в комнату вошёл отец и, склонив голову, опустился на колени перед сидящей в кресле прабабкой. Нарсия наклонилась и ласково огладила рукою тёмно-русые волосы отца:

– Что случилось?

– Матушка… – Голос отца был полон болью и горечью. – Подмоги нет и, верно, уже не будет. Я пошёл на переговоры с амэнцами. Они обещали отпустить женщин, детей и стариков, но остальные мужчины города, «Лисы» и я сам станем их пленниками…

Рука прабабки замерла на склонённой голове отца.

– Ты им веришь?

Отец вздохнул.

– Лишь командующему авангардом, но он не главный, а остальные… – Отец замолчал, словно бы подбирая то слово, которое лучше всего объяснит его боль и тревогу, и после недолгого колебания произнёс: – Остальные улыбались…

Прабабка распрямилась в своём кресле и тихо произнесла:

– Улыбкам амэнцев доверять нельзя…

Отец тяжело вздохнул и встал с колен. За эти минуты он словно бы постарел на пять лет, но голос его был уже твёрдым и спокойным.

– Я тоже это почувствовал, но тешил себя надеждой… Спасибо, матушка. Теперь я уверен.

Прабабка поднялась из кресла, и, шагнув к отцу, положила руки ему на грудь.

– Делай что должно, Мартиар Ирташ, и будь что будет, а я сделаю то же самое…

Вместо ответа отец поцеловал руки прабабки и вышел из комнаты. Больше я его не видела – ни живым, ни мёртвым.

На следующее утро начался штурм, прабабка ушла к раненым, не взяв в этот раз меня с собой, и в доме остались лишь мать, сестра и шестнадцатилетний Мика. Он с самого начала осады рвался на стены, но отец велел ему оставаться дома и защищать нас. Мика в ответ кричал, что он – Ирташ, что его место рядом с «Лисами», что сидеть возле печки для него, когда даже домашняя прислуга воюет, – трусость и позор, но отец оставался непреклонен, а брат не мог пойти против отцовской воли…

Теперь стремительный, гибкий, как ветка, Мика мерил шагами обеденную залу и то и дело оглаживал рукоять висящего у пояса тонкого меча; мать и сестра были заняты привычным вышиванием, а я пыталась то читать, то играть с недавно подаренной куклой, но слова никак не хотели обретать смысл, а роскошная, одетая в парчу красавица с лукавой улыбкой – она, по замыслу матери, должна была немного отвлечь меня от сидения подле прабабки – казалась яркой и неуклюжей. Время было уже обеденное. На столе остывала еда, но к ней так никто и не прикоснулся, а когда с улицы донёсся усиливающийся шум, мы все одновременно вздрогнули. И замерли, точно не веря…

Мика опомнился первым – он подбежал ко мне и, сунув в руки опостылевшую куклу, потащил в сторону огромной печки, обогревающей сразу несколько комнат. Дом, в котором мы жили, перестраивался и переделывался не один раз, и в результате между печкой и стеной образовался крошечный закуток, в который можно было попасть, отодвинув одну из досок обшивки. Этот тайник обнаружила я, когда несколько месяцев назад играла с Микой в прятки, но с тех пор никогда не пользовалась своей находкой, потому что брат, когда ему выпадало водить, проверял печной закуток в первую очередь. Теперь же Мика отодвинул доски, быстро втолкнул меня в тайник, прошептал: «Что бы ни происходило – молчи!» Затем аккуратно приладил доску на место и крикнул матери с сестрою: «Идите к себе и запритесь!»

Оказавшись в закутке, я немедля приникла к щели, находившейся в опасной близости от чугунной, встроенной в бок печи дверцы. Больше не нужная, она была наглухо закрыта, но это не помешало ей раскалиться до предела и источать жар. Но сейчас мне было не до таких мелочей – я видела, как побледневшая мать увела внезапно расплакавшуюся Элгею на верхний этаж, а Мика, задвинув засов ведущей на кухню и к чёрному ходу двери, сам встал на страже у центральной лестницы. Ждать ему пришлось недолго: шум нарастал, и теперь даже сквозь плотно закрытые ставни были слышны яростные выкрики, конское ржание и звон оружия, а потом снизу раздались тяжёлые ритмичные удары – это ломали дверь. Железо и дуб не поддавались, но удары становились всё сильнее, и вскоре громкий треск и грохот упавшей двери оповестили о том, что захватчики уже в доме.

Мика метнулся на лестничную площадку – я увидела, как мелькнула его спина в дверном проёме, услышала звон стали и грубые голоса… Ещё через пару минут Мика снова появился в комнате – он отступал, с трудом сдерживая натиск высокого воина в заляпанном кровью нагруднике с чеканным изображением всадника, поднявшего вверх плётку… В какой-то момент брат словно оступился – я едва не закричала от ужаса, а воин, шагнув вперёд, широко взмахнул мечом, но Мика, распрямившись как пружина, внезапно повернулся, будто танцуя, и его меч описал широкую дугу. Амэнец засипел и рухнул на пол лицом вниз, но эта победа не дала брату даже минутной отсрочки – теперь в комнату вломились уже трое амэнцев, на нагрудниках которых была всё та же эмблема. Мика сделал шаг назад и, чуть согнув левую ногу, снова взял меч на изготовку, а один из захватчиков – худой, словно жердь, с изуродованным шрамом лицом, произнёс:

– Прекращай чудить, и умрёшь быстро. Обещаю.

Вместо ответа Мика ринулся вперёд в каком-то совершенно безумном выпаде, и стоящий рядом с ним амэнец схватился руками за разрубленное лицо… Мика очень гордился тем, что впервые сел на коня в три года, а уже с семи отец стал учить его владению мечом, так что в шестнадцать мой брат уже многое знал и умел… Но, к сожалению, его знания касались только учебных поединков на плацу. Пока Мика отбивался от приятеля амэнца, подоспевшего на помощь раненому, худой, быстро оглядев комнату, бросился к ведущей на кухню двери и, сдвинув засов, громко крикнул: «Сюда!!!» Ещё через минуту в комнате было уже никак не меньше восьмерых амэнцев – они быстро оттеснили брата в угол, выбили у него из рук меч…

И вот уже израненный, с разбитым лицом Мика лежит на полу, а один из амэнцев вяжет ему руки за спиной. Другие же рассыпались по всему дому – я слышала, как они перекликаются друг с другом, как выбивают двери… В комнате остался лишь связанный Мика и худой воин со шрамом. Он сел прямо на стол и, взяв кувшин со слабым вином, отпил из него, но тут же сплюнул на пол.

– Тьфу, кислятина!.. И вино у вас, крейговцев, негодное, и кровь жидкая…

– Ты, тварь… – Мика с ненавистью взглянул на амэнца. – Трусливый ублюдок!

Худой усмехнулся…

– Не, малыш… Я – «Карающий»! Я здесь и князь, и бог! – А потом он встал и, подошедши к Мике, вылил содержимое кувшина ему на голову. – Потерпи ещё немного, щенок, – сейчас мы узнаем, кого ты так отчаянно защищал!