Антон Корнилов - Урожденный дворянин. Рассвет Страница 31

Борец за утопию рано или поздно погибает, по той простой причине, что утопия неосуществима в принципе.

Ну уж нет… Она его спасет – для себя, для будущих детей, для него самого. Она сделает его нормальным. Не с его точки зрения нормальным, а – таким, как все. И тогда все изменится. И тогда все будет хорошо. Потому что нет женщины сильнее, чем женщина, которая сражается за свое счастье. Потому что она, Ирка, любит его, своего мужа.

А он?

Это было Иркиной постыдной тайной, нескончаемым поводом к одиноким слезам и грызущему сомнению.

Олег никогда не говорил Ирке, что любит ее.

Она поставила перед ним тарелки. Олег ел сначала устало и вроде бы неохотно, но очень скоро (верно все-таки говорят, что аппетит приходит во время еды) словно встряхнулся и накинулся на ужин со сдерживаемой жадностью.

Ирка села перед ним в привычной позе: локти на столе, подбородок на сплетенных пальцах. Почему ей так нравится смотреть, как он ест? Пока Олег утолял первый голод, она молчала. Заговорила, лишь когда он отодвинул от себя одну тарелку и придвинул другую.

– Ты почти трое суток не появлялся, – сказала она.

– Очень занят был. – Трегрей поднял на нее глаза. – Прости, пожалуйста.

– Ты всегда занят… Я ведь волнуюсь за тебя, Олег! У меня сердце не на месте…

– А у тебя как дела? – спросил он.

– А все как обычно, – в тон ему проговорила Ирка. – Третьего дня трубу прорвало. Опять. Вызвала, починили, да толку-то? Вся система проржавела, а менять никто не будет – дом аварийный, под снос.

– Завтра же приедут ребята, поменяют трубы всему дому.

– Тогда уж весь дом целиком менять надо, пока не развалился окончательно. Ну что еще?.. Вчера в университет опоздала – маршрутка сломалась. Побежала пешком, отвалился каблук. Едва доковыляла до ремонта обуви, тереха-дуреха… А сегодня утром на кухне крысу увидела. Завизжала, конечно, ну, я, в смысле, а она, крыса, под мойку – шасть…

Трегрей, глядя в тарелку, кивал в такт ее словам.

– Ты излишне впечатлительна.

– У меня всегда сердце не на месте! – подтвердила Ирка.

Они помолчали минуту.

– Олег… – позвала Ирка. – Ну почему мы так живем? Надо мной в университете смеются: вышла замуж за миллионера! У нас кое-кто из девчонок тоже вот с парнями сошлись, так налаживают потихоньку быт, стараются как-то получше устроиться. Я ведь не прошу золотые горы, я хочу обыкновенных человеческих условий. Ты такой сильный и решительный со своими витязями, а насчет бытовых вопросов прямо как ребенок… Это же дико: через твои руки столько деньжищ проходит, а мы ютимся в съемной халупе аварийного дома, у нас даже личного автомобиля нет…

– Есть служебные, – сказал Олег, – я привык ими пользоваться… – Он на минуту оторвался от еды, стукнул задумчиво вилкой о край тарелки, – пожалуй, закреплю один за тобой, если тебе угодно.

– Угодно, – быстро сказала Ирка. – Очень даже угодно! Слушай! Кую железо пока горячо – может, ты все-таки задумаешься о переезде? Ну, честно, невозможно ведь постоянно по съемным мотаться, зависеть от посторонних дяденек и тетенек. Хочется свое гнездышко. Личное, персональное… Давай переедем, а?

Трегрей отложил вилку.

– Давай, – неожиданно сказал он.

«О, Господи! – мысленно ахнула Ирка. – Свершилось!»

– Правда?! – затараторила она, расплела пальцы, всплеснула руками. – Ты серьезно? Где-нибудь в центре квартирку купим, да? Слушай, я знаю, рядом с универом дом новый, только построили, не до конца еще заселен – вот там можно присмотреть! В центр переедем, да?..

– В Кривочки, – сказал Олег. – Сюминут я большую часть времени провожу там. Так будет лучше, поверь…

Ирка вздрогнула, как от удара. Ее будто окатили холодной водой, и приятное возбуждение, словно краска, стекло с нее, расплылось потеками по столу. «А ведь это он не сейчас придумал, не сымпровизировал в ходе разговора, – поняла она. – Он это сегодня и так хотел предложить… Зачем? С какой стати?»

– Как же я в универ буду ездить? – вышептала она.

– Мы ведь условились о том, что «Витязь» выделит тебе автомобиль. И знаешь, пожалуй, еще и водителя тоже. Так будет еще лучше.

Ирка не придумала, что сказать на это. Она молча собрала со стола, повернулась со стопкой тарелок в руках к мойке. И внезапно какая-то горячая волна взметнулась в Иркиной груди, волна хлестнула вверх по горлу, обозначив стремительное свое движение мгновенным пробегом мурашек по коже, ударила в голову. Ирку словно кто-то подтолкнул под локти.

Она с размаху швырнула тарелки о пол.

– Да будь они прокляты, твои Кривочки! – закричала она. – Тоже мне центр вселенной! Что мы там делать будем, в этих Кривочках? В избушке поселимся? С отоплением печным, освещением свечным?!

Горячая волна растаяла так же неожиданно, как и появилась. Ирка опомнилась, испуганно затопталась на месте. Никогда раньше она ни на кого не кричала, никогда раньше ничего намеренно не била.

Едва заставила она себя взглянуть на Олега.

На крохотную долю секунду ей показалось, что Трегрей смотрел на нее с тем же беззащитным испугом, что и она на него. Нет, нет… вовсе не испуг был в его взгляде, а… жалость, жалость сильного к слабому. Так смотрят на ребенка, который напроказничал и со страхом ждет неотвратимого наказания.

Она и сама не заметила, как Олег подхватил ее на руки, вынес из кухни. И почувствовав себя в его руках, Ирка разрыдалась – громко, виновато, благодарно, освобожденно…

Через полчаса она шептала Олегу, приподнявшись с подушки, положив руку ему поперек груди:

– Как ты не понимаешь, мне в первую очередь вовсе не это надо… не квартиру или машину. Это тоже, конечно, необходимо, но важнее всего, чтобы ты был почаще рядом со мной. Близко-близко, как вот сейчас… А тебя целыми днями нет, утром уезжаешь, ночью приезжаешь, а то и сутками не появляешься. Ты ведь теперь не один, мы теперь вместе… И хочешь ты того или нет, но ты не должен жить, как раньше жил. Боже, почему я должна объяснять тебе такие простые вещи?.. Я ведь просто хочу жить как все… Олег!

– Да? – Он открыл глаза.

– Я люблю тебя.

Он пошевелился, улыбнулся, посмотрел ей в глаза. «Сейчас скажет…» – подумала она и даже похолодела от предвкушения.

– Если все будут жить как все, – проговорил Трегрей, – мы никогда не станем жить – как надобно.

Ирка уронила голову на подушку. В носу у нее горько защекотало. Только бы не разреветься опять…

– А что плохого в том, чтобы жить как все? – поспешила она поддержать разговор, чтобы унять предательское щекотание. – Что плохого в том, что человек потребляет им же самим заработанное благо?

– Ненавижу слово «потреблять», – пробормотал Олег. – Именно в этом контексте…

– Погоди, ничего не говори, ты сейчас опять все, как обычно, перевернешь. Я вот что вдруг вспомнила… С нами на первом курсе полгода учился один… мальчик. Сын топ-менеджера одного крупного госпредприятия. Этот мальчик не то чтобы учился… Отец его уже получил назначение в Москву, готовил переезд и, соответственно, перевод сына в столичный вуз. А мальчик – предмет вожделения женской части курса и предмет зависти мужской части – раза четыре всего навестил наш универ – под самую сессию. К слову, приятный был паренек, совсем не заносчивый; поздоровается, поговорит, пошутит… Одна из наших девчонок так и прилепилась к нему, как она сама уверяла, чисто ради опыта – причаститься жизни элиты…

Трегрей хмыкнул на слово «элита».

– Вот он ее как-то и согласился подвезти домой, – продолжала Ирка. – А она шанса не упустила. На следующий день мы все, понятное дело, аж искрились от нетерпения – что она расскажет. Думали, она хвастаться начнет ресторанами, клубами, роскошной обстановкой в его квартире… А она, как пришла, все губами шлепает, ресницами хлопает, руками разводит и повторяет одно слово: «Трусы, трусы-ы…» Выяснилось, что дома у этого мальчика есть специальный чемоданчик. А в чемоданчике аккуратными стопочками хранятся трусы – обыкновенные трусы, правда вот, изготовленные по какой-то особой технологии каким-то особым производителем. И стоимость этим трусам – шестьдесят четыре тысячи рублей штука. Шестьдесят четыре, Олег, я эту цифру навсегда запомнила! И мальчик каждый день открывает свой чемоданчик, достает новые трусы, распечатывает упаковку, надевает, а старые… то есть сутки только ношенные, выбрасывает в мусорную корзину. Дескать, ничего особенного, так принято у них в семье, трусы не стирают и второй раз не надевают… Ну, как в некоторых обычных семьях не используют дважды целлофановые пакеты из магазинов. Эти несчастные трусы весь университет неделю обсуждал. Никто не мог в толк взять – как так-то? Ежедневно выкидывать на помойку две месячные зарплаты провинциального служащего или рабочего, да не средние зарплаты-то, а, что называется, очень даже приличные… Ладно, можно понять, что есть статусные вещи, по которым состоятельные люди друг друга индентифицируют и за которые не жаль им отдавать сумасшедшие деньги: костюмы, автомобили, часы… Но – трусы! Воспитанному человеку их даже продемонстрировать некому, воспитанный человек их даже и обсуждать не будет!.. Только подзабылась история, мальчик опять у нас на курсе объявляется. А мы как раз собирали деньги на подарок одной девчонке, она родила недавно. Подошли к мальчику. Ну, думаем, сейчас он ка-ак отвалит сумму! Если уж шестидесятичетырехтысячные трусы каждый день меняет, то ребеночку новорожденному и подавно раскошелится. Он осведомился: по сколько скидываться. Ему отвечают: по сколько не жалко. Так мальчик не поленился весь курс обойти, всех поспрашивать: сколько они сдали, а потом подсчитать среднее арифметическое, а потом сбегать в буфет разменять крупную купюру. И вручил старосте пару бумажек и горсть мелочи – ровно среднее арифметическое той суммы, что все сдавали. И это с самым серьезным видом… Я потом этот случай часто вспоминала… Каждый раз, естественно, поражалась: что же это за люди такие, которые себе, любимому, ни в чем не откажут, а кому другому лишнюю копейку пожалеют. И ведь они в этом странности не видят, они так воспитаны… К чему я это все? К тому, что последнее время я того мальчика стала понимать. Он ведь не пожадничал и никого обидеть не хотел. Наоборот: он стремился под нас подстроиться, стремился из общей массы не выделиться, не подчеркнуть свою исключительность, не свои правила навязать, а сделать все так, как у нас принято… Ведь общество у нас разноуровневое, если брать категорию материального достатка. Как слоеный пирог. На верхних уровнях одни понятия, правила и привычки, на средних другие, а на нижних третьи. И это факт, который следует принять. Поэтому сравнивать и тем более, завидовать тем, кто уровнем выше находится, – элементарно глупо. Просто так мир устроен. Для нас удивительно: как это – за ежедневные трусы платить по шестьдесят четыре тысячи, а для того же Тоши Краснова, соседа по лестничной клетке, тратить деньги, чтобы каждое утро мыться мылом и зубы чистить зубной пастой, – непозволительная и непонятная роскошь. Мы ведь… – Ирка просительно посмотрела на Олега, – не на одном уровне с Красновым стоим, да? Мы выше. И не в силу каких-то причин, которые ему могут показаться несправедливыми, а потому что заработали, заслужили. Ну… ты заработал и заслужил. Почему же мы не должны соответствовать своему уровню? Это… неестественно – не соответствовать своему уровню.