Алёна Харитонова - Жнецы Страданий Страница 31

– Чуть опоздали до заката-то, дерево поперек дороги лежало. Пока оттащили, пока дальше тронулись, уже и смерклось. Да ходу-то всего верста! А тут они как полезли со всех сторон! Ратоборец наш бился, да куда там. Меня только оберег и спас. А ведь чуть опоздали до заката-то…

Целительница не поняла, кто опоздал, что за дерево… Она проталкивалась к Лесане.

– Что? Живой?

– Помоги! – Подруга вскинула глаза. Она стояла на коленях в снегу, удерживая голову молодого ратника. – Он живой еще. Помоги!

Девушка опустилась рядом. Неприметное лицо со сломанным носом… Вои все почти в шрамах и увечьях, странно, что Хранители берегли Лесану, не изуродовали покуда.

– Помоги. Он… он с обозом ехал, в котором мама моя приезжала. – И Лесана залилась слезами, не умея объяснить свое беспокойство о чужом человеке.

Но отчего-то юной целительнице стало ясно: плачет подруга не потому, что полюбился или приглянулся ей парень, а оттого, что сейчас держала Лесана на коленях свою судьбу. И видела ее воочию. Как ее, такую же изодранную, привезут однажды к людям. И некому будет оплакать, некому пожалеть. Упокоят. И забудут.

– Да, да, – забормотала Айлиша, ощупывая лицо и голову парня. – Сейчас, сейчас…

– Ты чего тут копошишься, а ну, быстро в башню! – рявкнул незаметно подошедший Ихтор. – Людям помощь нужна.

Послушница подскочила и только сейчас разглядела, что на вкатившихся во двор санях лежали вперемежку с мертвыми живые. Изорванные, окровавленные. Услышала она и глухие приказы, отдаваемые Майрико:

– Этого в мертвецкую, к вечеру в оборотня переродится, этого в покойницкую, на нем целители еще поучатся. Этих в лекарскую. Донатос, ныне вот этих упокоить надо, чтобы не поднялись.

– Этого в покойницкую. Не жилец, – сухо говорил Донатос, осматривая еще дышащих, еще все понимающих, но уже… мертвых людей.

До мозга костей продирали крики и стоны раненых. Айлиша застыла, в растерянности озираясь. Все вокруг были при деле. Фебр, оскальзываясь в сугробах, бежал в лекарскую, нес на руках окровавленную девушку. Следом двое учеников из младших тащили возницу, закинув руки мужика себе на плечи, не давая наступить на изгрызенную ногу. Лесана помогала Клесху и Озбре поднимать изодранного ратоборца, спешила рядом, придерживая безвольно мотающуюся голову с белым-белым лицом. Майрико продолжала распоряжаться, куда нести раненых, а куда мертвых. И только Айлиша стояла посреди этого крика, темноты, огней, крови и боли, наблюдая за происходящим с каким-то отрешенным ужасом.

Хотелось, как воробью, забиться под стреху и спрятаться от всего мира. А еще лучше – улететь домой, чтобы никогда больше этого не видеть. Но чаяния ее растаяли как дым. Открылась дверь, и на крыльцо Башни целителей выскочил злой, как голодный упырь, Ихтор. Ни слова не говоря, схватил окаменевшую девку за ухо и потащил внутрь.

Айлиша пыталась брыкаться, оседала в жестоких руках, упиралась, плакала, умоляла, но крефф, ни слова не говоря, отвесил ей подряд две тяжелые пощечины и поволок в лекарскую. И страшно было его молчание. Пугало до оторопи. Зашвырнув девушку в просторную залу, наставник подтащил ее к лежащему на столе окровавленному телу. Телу, что совсем недавно было молодым, сильным…

В изголовье стояла Лесана, удерживала в ладонях голову медленно умирающего воя. С ужасом Айлиша увидела, что от ладно скроенного парня мало что осталось – живот разорван, сплошное кровавое месиво. Руки и ноги изгрызены. Люто бился ратник. До последнего защищал людей, но не совладал. Как жив еще был, лишь Хранители ведают.

– Ну, давай, целительница, говори, что делать будешь: лечить, когда вылечить нельзя, или милосердие явишь? – прошептал на ухо крефф.

Рядом зло всхлипнула Лесана, которой было стыдно плакать, но которая не могла побороть себя, глядя, как медленно и неотвратимо уходит из молодого тела жизнь.

– Лечить, – выдохнула Айлиша и опустила на грудь парня засветившиеся голубым огнем руки.

– Лечить так лечить, – кивнул Ихтор и отошел в сторону.

Сколько оборотов Айлиша простояла, вливая в обережника Дар, она не знала. Но только Дар утекал впустую. Душу целительница держала, а тело умирало. Бескровный, коченеющий парень вдруг, как в далеком детстве, позвал мать.

Тихо-тихо, едва слышно, одними губами: «Ма-ма…»

Горько в голос разрыдалась Лесана, впервые наблюдавшая смерть.

– Хватит! – У Ихтора кончилось терпение. – Чего мучаешь парня? Для того он до смерти бился, чтоб ты тешилась? Из него вся кровь уже вытекла, руки и ноги ты ему новые не пришьешь взамен обглоданных. Хватит измываться, дай вою умереть спокойно!

– Не смогу я… – размазывая слезы по щекам, заскулила Айлиша.

– Сможешь, – резко ответил крефф. – Я помогу. Вспоминай, чему учил.

– Не смогу! – срываясь, закричала девушка. – Сам убивай!

– Айлиша… – послышался тихий усталый голос.

Целительница перевела взгляд на молчавшую до сей поры Лесану.

– Дай я. – И подруга потянула из-за пояса тяжелый боевой нож.

Воспитанница Майрико ахнула, а Ихтор сухо сказал:

– Не ты. Она.

– Она боится! – рявкнула Лесана. – Долго ему еще маяться?!

Айлиша подняла трясущуюся руку. На кончиках пальцев вспыхнуло ослепительное голубое сияние. Девушка приблизилась к истерзанному ратнику, склонилась. Искать сердце ей не пришлось. Оно – жалко трепещущее – было видно через разломанные ребра.

Яркий свет лился с узкой ладони, прозрачный, пламенеющий, прямой, как клинок. Девушка зажмурилась. И тут горячая и сильная рука креффа перехватила ее холодную и дрожащую и направила удар в грудь умирающему.

Холодеющее тело вздрогнуло и безжизненно вытянулось. Все.

– А говорила – не сможешь. – В макушку Айлиши уткнулся жесткий мужской подбородок. – Дарить легкую смерть в первый раз всегда тяжело. Потом привыкаешь. Идем, я тебя до мыльни провожу.

– Я убийца… – всю дорогу, покуда шла по коридорам, шептала девушка.

«Душегубка!» – билось в голове, покуда она смывала с себя пот и кровь.

Душегубка.

Крефф дождался, куда ученица выйдет, ни слова не говоря, довел ее до покойчика. Заставил выпить чего-то горячего, терпкого. Айлиша задохнулась, закашлялась и повалилась на лавку.

Душегубка.

И снова она бежала по разрушенной безжизненной Цитадели. И снова слышала детский плач. А надрывный крик Лесаны: «Долго ему еще маяться?!» – мчался следом, бил в спину, заставлял захлебываться слезами и ужасом.

Далеко от Цитадели

– …Ну, тихо, тихо, что вы как зверье дикое, – ворчал мужчина, раздавая беззлобные подзатыльники детям, толкающимся на одеяле, что было расстелено поверх мерзлого ствола поваленного дерева. – Того гляди, друг у друга миски вырывать начнете. А ну, угомониться всем!

Этот повелительный окрик заставил семерых ребятишек утихомириться. Даже меньшие перестали обиженно галдеть.

Они расселись, сложив на острых коленках озябшие ладошки в ветхих рукавичках. Изношенные нищенские кожушки, красные носы и блестящие от голода и предвкушения глаза. Семь пар глаз. И все, не отрываясь, смотрят, как истощенная беременная женщина с непомерно большим животом разливает в старые плошки что-то горячее, исходящее паром… Еда!

– На, держи, да не давись, не давись, хватит тут…

Женщина с грустной улыбкой смотрела, как мальчонка двух с небольшим лет жадно окунает в просторную миску лицо.

Мужчина опустился на торчащую из сугроба кочку.

– Дивен… – начала было женщина, но тот, к кому она обращалась, нахмурился, давая понять, что разговорам не бывать.

– Ты слаб совсем. – Она присела рядом, выдыхая облачко сизого пара. – Зачем уж так-то себя изводишь? Далеко идти. Отдохнуть надо.

– Отдохну. Завтра.

Женщина горестно покачала головой.

– Пускай Ива со Сдевоем малышей вперед поведут. Ты-то еле ноги волочишь. Мы с тобой за ними пойдем, – с мольбой в голосе начала она.

Дивен отрицательно покачал головой.

На вид мужчине было лет сорок. Крепкий, жилистый, наполовину седой, но по-прежнему красивый. Для нее – так самый красивый на свете. Вот только бледный почти до прозрачности. Ни кровинки в лице. И иней на волчьем воротнике не тает от дыхания.

– Пойдем со всеми. В другой раз отдохну. Опасно здесь. Вместе держаться надо. Сейчас ребятишки поедят – и двинемся. Да и холодно…

Он зябко поежился.

– Так не дойдешь ты! – со слезами в голосе воскликнула женщина.

– Дойду. Позади всех тащиться не дело. Успею еще бока на полатях отлежать.

Женщина про себя вздохнула: «Добрести бы еще до этих полатей!» Но промолчала. Знала – мужа не переупрямить.

Дети жадно вылизывали опустевшие плошки, но видно было, что впервые за долгое время сомлели от сытости, согрелись и порозовели даже. Уже не галдели, как стайка воробьев, смотрели осовелыми глазами, с трудом моргая тяжелыми веками. Им бы поспать, в силу войти. Хоть седмицу на месте посидеть, не скитаться по сугробам, а нежиться у теплой печи.