Василий Горъ - Игрушка Двуликого Страница 34

– Задавай…

Айти’ар благодарно кивнул, развернулся лицом к увею и на миг склонил голову в приветствии младшего старшему:

– Я хочу поменять имя. Как я могу заслужить это право?

– Имя? Детское? – хором спросили Неддар и Тарваз.

– Да, ашер’о, детское! – кивнул мальчишка. И, сообразив, что взрослые ждут объяснений, мотнул головой в сторону ворот: – Кром – самый достойный хейсар, которого я когда-либо видел. С его уходом род потерял не просто воина, а…

Коротенькая пауза, во время которой Уресс пытался подобрать слова, закончилась зубовным скрежетом и хрустом сжимаемых кулаков.

– Я… я не могу объяснить словами того, что чувствую, но… я готов отказаться от своего имени и предначертанного мне Пути, чтобы сохранить память об этом человеке…

Мальчишка не играл – он действительно был готов отказаться от чего угодно. Или чего угодно добиться, чтобы ему это позволили. И эта его решимость чувствовалась настолько сильно, что Неддар вскинул голову, чтобы взглядом убедить увея пойти Урессу навстречу, и вдруг увидел, что по щекам Этерии катятся слезы!

В это время верховный жрец приподнял жезл и с силой вбил его в землю:

– Я тебя услышал, ро’шер! С этой минуты ты – просто Аттарк. И будешь им до того момента, пока не пройдешь Испытание Духа и не докажешь всему Шаргайлу, что достоин носить имя баас’ори’те…

Мальчишка вскинул голову и засиял:

– Спасибо, увей! Я докажу!! Даю Слово!!!

– Это еще не все… – щелчком подозвав к себе айти’ара, держащего его коня, сказал король и, дождавшись, пока тот подойдет, взял повод и протянул его мальчишке: – Это – твой конь. Езжай собираться – ты едешь со мной…

Глава 23

Бельвард из Увераша

Третий день второй десятины третьего травника

Свист… Удар… Сдавленный стон… Пауза… Свист… Удар… Короткий вскрик… Пауза… Свист… Удар… Вопль, от которого зазвенело в ушах…

«Он ее забьет… До смерти…» – отрешенно подумал Бельвард и поморщился: наказывать кого бы то ни было ни свет ни заря было свинством. Прежде всего по отношению к тем, кто еще спит. Увы, объяснить это Беру было невозможно: он наверняка выполнял приказ маменьки.

«Маменьки?» – мысленно взвыл юноша, открыл единственный глаз, уперся взглядом в кружевную оторочку подола и тут же почувствовал запах цветка страсти – любимого благовония леди Марзии.

Зажмурился, попробовал ощутить спиной тепло Наильки и… разозлился: девка порку не заслужила!

– Доброе утро, маменька! – злобно рыкнул он, вскочил с кровати, в два прыжка преодолел расстояние до окна, выглянул наружу и, увидев белый балахон, висящий на пустующих колодках, облегченно перевел дух: Мельен порол не Наильку, а кого-то из поварих.

Развернулся, запоздало сообразил, что раздет, с большим трудом заставил себя поднять взгляд на маменьку и с удивлением понял, что она улыбается!!!

– Прошу прощения за мой неподобающий вид, но…

– …ты испугался за свою девку?

Лгать ей было глупо, поэтому Бельвард молча кивнул.

– Взрослеешь… – ухмыльнулась мать. И сразу же посерьезнела. – Одевайся – нам надо поговорить…

Торопливо натянув на себя шоссы с нижней рубашкой, юноша поколебался и решительно уселся на кровать:

– Я вас внимательно слушаю…

Вместо того чтобы, по своему обыкновению, начать беседу с претензий, маменька ни с того ни с сего вдруг изобразила участие:

– Как рана? Беспокоит?

«Надо же, вспомнила! – желчно подумал он. – Ответить, или догадается сама?»

Ответил. Сообразив, что хорошее настроение маменьки может и испортиться.

– Нет, не беспокоит – уже почти зажила…

Как ни странно, требовать, чтобы он открыл рот и показал десны[177], она не стала – с сочувствием посмотрела на изуродованную глазницу и снова улыбнулась:

– Это хорошо…

То, что боли в глазнице стали терпимыми, было действительно хорошо, поэтому юноша согласно кивнул. Но видеть мать улыбающейся он не привык, поэтому насторожился и с большим трудом выдавил из себя слова благодарности:

– Спасибо за беспокойство…

Видимо, в тоне, которым он произнес эту фразу, сарказм все-таки прозвучал, так как взгляд леди Марзии похолодел.

– Ан-тиш не жуешь. Практически не пьешь. Девок не терзаешь. В то же время вместо того, чтобы жить на тренировочной площадке и готовиться к бою с Нелюдем, либо сидишь, зарывшись в записи, либо пропадаешь неизвестно где…

«Как разберусь с делами – так сразу же и продолжу жевать, пить и терзать девок…» – мысленно огрызнулся Бельвард. А вслух, само собой, сказал совершенно другое:

– Как вы только что сказали, я взрослею…

Глаза маменьки полыхнули гневом – так, как будто она услышала его мысли. Однако срываться на сыне графиня почему-то не стала – поджала губы, несколько раз провернула на пальце родовое кольцо и ни с того ни с сего поинтересовалась:

– Что ты нашел в Вартейне-младшем?

Ответить на этот вопрос односложно было нереально, поэтому юноша рассказал о том, как запрет на въезд не-хейсаров на территорию Шаргайла ударил по купеческим домам, торгующим с горцами, затем посетовал на то, что слухи об этом запрете вызвали повышение цен на торговые площади во всех приграничных городах, довольно подробно описал перспективы, которые открывает роду существование Высокого Берега. А когда закончил и увидел, что маменька недовольна, предложил сходить за договором, дабы она могла убедиться в том, что заключенное им соглашение действительно выгодно.

– Ты что, оглох?! – жестом приказав ему оставаться на месте, раздраженно рыкнула мать. – Я спросила, что ты нашел в Вартейне-младшем!

– Мне показалось, что вы хотели узнать…

– На Высоком Берегу я уже была и знаю, чем и как там будут торговать!

«Была? Когда?» – растерянно подумал юноша, кинул взгляд в окно, за которым только-только занимался рассвет, и мысленно пообещал себе найти и примерно наказать тех, кто имел наглость не сообщить ему о приезде матери. Потом потянулся к пустой глазнице, остановил руку на полпути и вздохнул:

– Вартейн прожил в Шаргайле лиственей восемь и знает о хейсарах гораздо больше, чем кто-либо из той пьяни, которая собирается в придорожных тавернах…

…Следующие минут сорок Бельвард чувствовал себя преступником, оказавшимся в руках королевского дознавателя: маменька планомерно вытягивала из него все, что он узнал о хейсарах, и не обращала никакого внимания на его взгляды в сторону ночной вазы. А когда юноша понял, что его терпение подошло к концу, вдруг ослепительно улыбнулась, встала и потрепала его по волосам:

– Я тобой довольна, сын! Поэтому делай, что должно, а я тебя поддержу…

…Через пару минут после ее ухода, справив нужду и снова завалившись на кровать, юноша вдруг понял, что уже не заснет. Поэтому несколько раз дернул за шнур вызова прислуги.

За дверью что-то грохнуло, потом до юноши донесся все усиливающийся топоток, и наконец из-за распахнувшейся двери показалось испуганное личико Наильки.

– Звали, ваша светлость?

– А где Шелест? – оглядев девушку с головы до ног, поинтересовался Бельвард.

– С сегодняшнего дня вам буду прислуживать я… – опустив взгляд, пробормотала Наилька и густо покраснела. – Приказ леди Марзии…

То, что маменька ничего не делает просто так, юноша знал как никто другой, поэтому заставил девушку прикрыть за собой дверь и приказал:

– Рассказывай!

Она покраснела еще гуще, зачем-то разгладила платье, на котором и без того не было ни одной лишней складки, а потом вздохнула:

– Ваша маменька застала меня в вашей кровати…

– И?

– Жестом приказала встать…

– Дальше!

– Оглядела… э-э-э… со всех сторон… чему-то обрадовалась, дала мне целый желток… и… э-э-э… сказала, чтобы я… ну-у-у… продолжала в том же духе…

«Девок не терзаешь…» – мысленно повторил юноша и, сообразив, что означали эти слова, с хрустом сжал кулаки: – Найди Слизня! Немедленно!! И отправь его ко мне!!!

Увидев, как изменился его взгляд, Наилька подхватила юбки и птицей вылетела из опочивальни.

«Проболтался, тварь…» – невидящим взглядом уставившись в потолок, подумал Бельвард. Потом прикрыл единственный глаз и погрузился в воспоминания:

…На левой скуле Брани здоровенный синяк. Нос свернут набок. От ноздрей к подбородку, скулам и вискам разбегаются два побуревших веера – засохшие следы от струек крови. Кляп весь во влажных пятнах, но еще во рту. На шее, плечах и под ключицами – пятна от его, Бельварда, пальцев. Запястья, привязанные к изголовью, стерты до волдырей. А во взгляде – радость…

Радость? Она рада, что он проснулся?! На память приходят некоторые картинки из недавнего прошлого – и юношу начинает мутить.

Он торопливо сглатывает подкативший к горлу ком, тянется к стулу, на котором висят его шоссы, и вдруг краем глаза замечает шевеление.

Замирает, хмурится, поворачивается к ней – и видит, как Браня, прогибаясь в спине, старается оголить грудь.