Анатолий Махавкин - Звери у двери Страница 36

Витя перестал смеяться и оторвался от стены. Лицо его при этом выражало решительность.

– Знаешь, – с вызовом сказал он, – я, пожалуй, рискну. Паша, пошли со мной. Вдвоём будет намного легче.

– Останься со мной, – мурлыкала Наташа, целуя парня и запустив руки под его одежду, – а я стану заботиться о тебе. Защищать, любить, оберегать…

По виноватой физиономии Павла было хорошо видно, какое он принял решение, но стыдится озвучить. Галя тихо хихикнула и показала Вите язык. Тот криво ухмыльнулся и кивнул. Уже будучи в дверях, он обернулся и зло бросил:

– Но помни: когда-нибудь у неё под рукой не окажется никого другого… Прощай, Паша.

Некоторое время все молчали. Наташа продолжала обнимать Пашу, покусывая его за ухо. Лицо парня, совершенно одуревшего от такого напора, шло багровыми пятнами. Оля склонилась над Ильёй, пощупала его руку, а потом встревоженно посмотрела на меня. Ещё один вопрос прожурчал в ухе:

– Тела-то куда девать? – осведомилась Галя. – Вонять же будут.

– Сбрось в подвал, – скомандовал я, – потом избавимся. Да, Оля, знаю: его нужно срочно накормить. Наташа, может, потом? У нас тут серьёзная проблема.

– Никаких проблем, – она взасос поцеловала партнёра и томным голосом проворковала. – Паша, солнышко, нам очень нужна твоя помощь. Котёнок, будь пусей, выйди на крылечко и пригласи монашку. Знаю, милый, она тебя не поймёт, но ты ей ручкой помаши.

Вторя её нежному голосу, колокольчиком разливался серебристый смех Гали, утаскивающей трупы в кладовую.

Этой ночью я спал последний раз.

Мне приснился один короткий сон.

В абсолютном мраке, наполненном ледяными ветрами, тоскливо завывающими надо мной, висела полуоткрытая дверь. Я видел крошечный лучик света, пробивающийся наружу, и ощущал присутствие кого-то по ту сторону. Неизвестный приближался, и я ощущал весь его страх и ненависть, направленные на меня. Однако он не останавливался, словно его кто-то принуждал. Я ждал. Терпеливо ожидал пришельца. Для чего? Не знаю.

И лишь в тот момент, когда дверь распахнулась, я понял.

А потом набросился на гостя и сожрал его.

Испуганное его лицо навсегда запечатлелось во мне.

Это был я.

Часть 2. За дверью

Ольга. Снег

К утру начинается снег. Низкие тучи, уже четвёртые сутки не пропускающие ни единого лучика солнца, наконец-то выпускают на свободу мириады белых точек, которые медленно плывут в ледяном воздухе, постепенно превращаясь в огромные пушистые снежинки, скрывающие под белым великолепием всю омерзительную грязь мира.

Как это всегда и бывает, с началом снегопада город преображается, заметно светлея, точно серо-чёрные стены зданий наконец-то покрасили, а улицы отмыли от десятилетних наслоений мусора. Снегопад настолько плотный, что даже тучи, породившие его, исчезают из виду, да и сам посвежевший город мало-помалу пропадает, растворяясь в ослепительной белой пелене. Словно это не крошечные капельки замёрзшей влаги опускаются на землю, а какая-то мощная кислота постепенно разъедает ткань мира, не оставляя ничего, кроме множества суетливых белоснежных точек.

За пологом снегопада даже звуки кажутся неизмеримо далёкими, доносясь откуда-то с противоположной стороны местного плоского мира. Где-то в другой вселенной глухо ржут лошади, едва слышно лают собаки, и совсем уж беззвучно пищат человеческие голоса. Блаженная тишина, столь редкая для здешних мест, подступает всё ближе, укутывая в плотное одеяло и убаюкивая, словно заботливая мать. Лишь резкие выкрики чёрных падальщиков диссонируют с близящимся безмолвием, но этот контраст ещё больше усиливает общее впечатление покоя.

И даже ветер, постоянный гость здешних переулков и домов, изобилующих щелями, куда-то спрятался, изредка давая знать о себе резкими порывами, взметающими снежные облака и несущими их по земле. А после, устыдившись собственной наглости, ветер вновь прячется в потаённые норы, смущённо виляя длинным хвостом. И снег вновь неспешно опускается вниз с чувством собственного достоинства, игнорируя дерзкие выходки наглого шалуна.

Открытое окно в каменной стене источает ледяной холод зимы, пропуская внутрь особо любопытствующие снежинки. Некоторое время они беззаботно порхают в воздухе, а потом, утратив интерес, опускаются на пол, успев образовать там небольшой сугроб. Камин не работает давным-давно и, кажется, никакое тепло не сможет растопить крошечный белый бархан. Здесь так же, как снаружи: холод, покой и снег.

Я поставил старое деревянное кресло около окна и всю ночь читал потрёпанный том любовной лирики, поглядывая то в тёмное, без просвета, небо, то в строчки, наполненные столь же чёрной непроглядной тоской. Почему-то у местных сочинителей любовные стихи ассоциировались только со смертью, болезнями и прочими негативными вещами. Симптоматика, однако, но мне нравилось. Разве не прелесть: сидя в тёмном помещении, наполненном свежим морозным воздухом, читать балладу о несчастных сердцах, обречённых на вечное скитание в беспросветных водах загробного океана.

Когда тучи озаряются первыми лучиками света, а с неба прилетают разведчики грядущего снегопада, я откладываю пахнущий мышами том на высокий столик о единственной резной ножке и начинаю просто смотреть за окно. Мыслей нет. Никаких. Хочется просто смотреть на пушистые снежинки, медленно порхающие в прозрачном воздухе, сравнивая узоры, размер и прочие мелочи, не интересные никому, кроме меня.

Ольга появляется в тот момент, когда одинокие снежинки сменяются сплошным потоком белого, скрывающего от взгляда башни замка и приземистые строения, льнущие к закопчённой ограде. Сначала возникает ощущение чьего-то присутствия, но проём двери остаётся тёмен и пуст. А потом, как смутное видение, в нём проступает зыбкий силуэт, неподвижно застывший во мраке. Девушка безмолвно наблюдает за мной, но глаз я не вижу: только тьму под низко опущенным капюшоном плаща. Прямые ослепительно белые волосы истекают наружу двумя потоками, и это – единственное светлое пятно в предутренних сумерках комнаты.

– Снег, – едва слышно шепчет Оля, не двигаясь с места.

– Да, – соглашаюсь я, откидываясь на спинку кресла, – красиво. Иди ко мне.

– Почему ты не растопил камин? – спрашивает она, оставаясь в дверях. – Здесь так холодно. На улице тоже холодно и нигде нет спасения от льда и мороза.

Я не отвечаю. К чему отвечать? Холод не снаружи. Холод притаился внутри неё. В том самом месте, которое люди обожают называть душой. Думаю, у нас её нет, но это вовсе не повод считать, будто мы напрочь лишены способности чувствовать и сопереживать. Кто-то больше, кто-то – меньше. Иногда у меня возникает ощущение, будто Оля пытается впитать всю боль этого мира и пережить её. Этот холод не способен согреть ни один камин.

Тем не менее я встаю и начинаю разжигать пламя. Мёрзлые деревяшки со стуком падают в тёмную глубину каминного жерла, навевая сонм недобрых воспоминаний. С таким же звуком падали тела мертвецов, застигнутых непогодой на улицах славной столицы. Ночью никто не решался открывать двери на стук, справедливо опасаясь бандитов, рыскающих в темноте переулков, и несчастные просто замерзали, обращаясь в большие мёрзлые колоды, уже ничем не похожие на живых существ. Утром их собирали и везли в загодя отрытые карьеры, которые зароют лишь с наступлением весны. Как-то, поддавшись уговорам Наташи, принимавшей активное участие во всём, что ей казалось интересным, я отправился на утренний сброс. Та ночь выдалась особо холодной, и мы очень долго смотрели, как обындевевшие туши стучат о мёрзлую землю, скатываясь вниз. Ната спросила: могу ли я написать поэму об увиденном. Я просто назвал её психопаткой и ушёл.

Я оборачиваюсь. Ольга переместилась от двери к окну, и теперь стоит, прислонившись головой к стене, глядя на падающий снег. Возможно, мне кажется, но по белой щеке медленно скользит капля влаги. Скорее всего, одна из снежинок растаяла.

– Такая длинная зима, – шелестит тихий голос, и узкая ладошка отбрасывает капюшон, – такая длинная и холодная зима. Так много одиноких брошенных детей на этих заледеневших улицах.

Да. И так каждую зиму. Когда зима переваливает за середину, голод становится настоящим палачом для простых людей, живущих в Приканалье, Сыром районе и Слободке. Проблема в нежелании думать головой, когда люди хотят трахаться и, естественно, каждая семья переполнена ордой малолетних спиногрызов. Половина из них мрёт ещё в младенчестве от целого вороха непонятных болезней, но и тех, которые выжили, вполне достаточно, чтобы озадачить мамашу, созерцающую пустые мешки и лари. По доброй традиции здешних мест, с наступлением зимних голодов лишних детей вышвыривают на мороз. Результат вполне очевиден: здешние температуры отправляют в карьер и людей покрепче. Как ни странно, но население Лисичанска продолжает увеличиваться.