Сергей Малицкий - Скверна Страница 4

Он сделал несколько быстрых шагов и перепрыгнул через огненное кольцо в тот самый миг, когда все очерченное им пространство обрушилось и полетело камнепадом вниз. Но коротышка этого уже не видел, потому как сам тоже оделся пламенем и живым факелом, визжа от боли, понесся по узкой лестнице вверх вдоль стены, чтобы в тот самый миг, когда башня, обрушившись изнутри, начнет складываться внутрь наружными стенами, вылететь из верхнего окна пылающим комом.

Часть первая

ПРЕДВЕСТИЯ

Глава 1

Эсокса

Весь последний месяц весны палило солнце, истребляя затаившиеся в горных ущельях снежники и подсушивая молодую траву на склонах, но вместе с началом лета набежали тучи, занавесили блеклое небо и принялись лить воду на землю, которая уже перестала вспоминать о дождях. Прокаленная равнина сначала покрылась лужами и ручьями, затем набухла от влаги и вскоре превратилась в трясину, способную поглотить всякого, ступившего на нее. Месяц лил дождь, но ни единого ростка не появилось из жидкого месива. Трясина вздыхала, как живая, но оставалась мертвой. Одно радовало, казалось, что и сухотная нечисть утонула в жидкой грязи. Дозорные по-прежнему не спали и вглядывались ночами во тьму, прислушивались к шуму дождя, но опасность как будто смыло водой. А старики у костров вздыхали и говорили, что не один год нужно поливать дождями Сухоту, чтобы размочить ее, и во всяком прибытке таится и убыток. Такое дождливое лето случается раз в сто лет, а то и реже, и если тучи расползаются по всей Анкиде, то всякий раз откликаются бедой на юге. Непроходимые пески Эдин-на-зу обращаются цветущей равниной, дахские сухие степи мелколесьем, и через них, словно саранча, выливаются в пределы благословенной земли южные кочевые народы. Было время, когда в долине Миту высились башни, и высокая стена пересекала ее, сдерживая дикарей, но что теперь осталось от тех укреплений и кто владеет развалинами? Да и стоит ли страшиться дальних кочевых гостей, если на юге и без пришлых хватает диких племен? Говорят, расплодились в последние годы кочевники донельзя и потеряли остатки чести, грабят южные селения ослабевшей Тирены, уводят несчастных в рабство. Жаль, что еще никто из дикарей не забредал в долину Иккибу – нынешнюю Сухоту, вот бы все их орды да в эту бы грязь… Или вовсе в страшную бездну, что зияет в мертвом городе на краю серого озера…

Горели костры, звучали байки и страшные истории, чавкала земля и глина под ногами тех странников, которые и ночью не желали себе покоя, дул холодный ветер со снежных вершин. Однако разговоры разговорами, а караванная тропа из Бэдгалдингира в Даккиту хоть и шла не по самой Сухоте, а вдоль нее – по склонам великих гор Хурсану, тоже была разбита и давно обратилась в осклизлую пашню с камнями, то и дело пересекаемую не ручьями, а горными реками да грязными оплывами от недавних оползней. И не только дождь был причиной бездорожья. Тысячи, десятки тысяч несчастных шли и шли по северному краю Сухоты из Даккиты в Бэдгалдингир, из Эрсетлатари в Анкиду. Шли навстречу тому каравану, к которому после полутора недель ожидания у высоких стен Алки прибились Кама и Эсокса. Лошади и волы тянули повозки, люди несли мешки, сумы, детей на закорках, на плечах, волокли за собой тележки со скарбом, и Кама не могла отвести глаз от измученных, встревоженных лиц. Атеры, руфы, лаэты перемешались в живом потоке. Среди них попадались и дакиты, несколько раз мелькали как будто и даку, но кто мог сказать точно, если многие прятали лица под платками, словно стыдились собственного бегства? На странников Кама насмотрелась еще у Алки. Огромный лагерь раскинулся у ее стен. И хотя маги и стражники герцога Импиуса Хоспеса днем и ночью учитывали беженцев, выдавали ярлыки и отправляли кого в Ардуус, кого обходным путем в лаэтскую Раппу, кого в иные атерские королевства, чьи распорядители тоже появились, будто из-под земли, лагерь не убывал, а увеличивался. И Эсокса, которая тщетно пыталась отыскать в толпе знакомцев, мрачнела с каждым днем.

– Все так плохо в Дакките? – спрашивала ее Кама, которая с купленными у торговца оберегами, выбеленными волчьими клыками, и сама была неотличима от дакитки.

– Не в Дакките, – мрачно отвечала ей даккитская принцесса. – Даккита – лишь отросток огромной страны – Эрсетлатари. В Эрсет плохо. Что плохо – пока не слишком ясно, но плохо. Среди этих несчастных есть обиженные, хотя большинство уходит на запад лишь из-за дурных предчувствий, которые они, кажется, не могут объяснить. Но если вода бурлит в котле, а ты не видишь пламени, будь уверена – пламя под котлом есть. Но главное то, что ужас сочится из каждого взгляда. Понимаешь?

Кама не понимала, но чувствовала. Ужас и в самом деле стоял над лагерем. Дети не бегали, женщины не ссорились, мужчины не вели разговоров. Не считаясь с расходами, герцог Хоспес выделял пропитание для беженцев, но те словно и вовсе не думали о еде, а лишь спешили как можно быстрее и как можно дальше уйти от родных мест. Молчали, терпеливо ждали решения собственной судьбы, соглашаясь едва ли не на любые предложения, и только оборачиваясь на восток – в сторону Даккиты и лежавших за ее стенами бескрайних равнин Эрсетлатари, словно замирали от страха.

Караванов в сторону Даккиты не было долго. Как оказалось, ее правитель – отец Эсоксы – вместе с ее матерью и братом Фамесом в сопровождении отряда королевской стражи ушли на восток за неделю до того, как Кама со спутницей добрались до Алки, а других охотников двигаться навстречу бесконечному потоку беженцев не находилось. К счастью, уже в середине последнего месяца весны в Алке появился ардуусский торговец, который вез на мулах мешки с наконечниками стрел, подбирал стражу и после недолгих уговоров согласился взять двух вооруженных дакиток в караван, с условием что те будут нести дозор наравне с его охранниками. Две недели нехитрый обоз полз, следуя отрогам гор Хурсану на север, а с началом лета, когда Кама уже надеялась разглядеть одну из самых высоких вершин всей Ки – белоснежную Эдуку, небо заволокло тучами и начался дождь. Весь последующий месяц караван шел под дождем. И когда, наконец, на горизонте показались мутные силуэты гор Митуту, башни Абуллу и стена, уходящая к Кагалу, дождь все еще продолжался.

– Беженцы иссякли, наверное, самые отчаянные прошли, а прочие ждут, когда закончится дождь. Хотя и отчаянных было немало, Лапис можно было бы несколько раз заселить, – то ли пробормотала, то ли подумала Кама, вышагивая рядом с одним из мулов, и повернулась к Эсоксе, которая шла с другого бока животного. – Что, и у проездных ворот Абуллу тебя не будут встречать?

– Я уже говорила, – отозвалась молчаливая и тонкая, словно тростинка, принцесса. – Дакиты строги к своим детям, но их строгость равна их уверенности в них.

Кама поморщилась. Способность Эсоксы даже короткие фразы обращать в торжественные поучения или присказки вызывала порой досаду.

– Мои родители беспокоятся обо мне, – успокоила ее Эсокса. – Всегда. И всегда помогут мне, если помощь потребуется.

«Не потребуется, – подумала Кама. – А если потребуется, стойкая принцесса будет справляться с выпавшими ей невзгодами сама до тех пор, пока у нее из всего ее непомерного упрямства не останутся стиснутые зубы и сжатые кулаки. Интересно, а как бы поступила Эсокса на ее месте? Отправилась бы искать дальних родственников в Даккиту или положила бы жизнь на то, чтобы отомстить за смерть родных? Впрочем, разве я сама уже отказалась от мести?»

Она на ходу закрыла глаза и вспомнила искаженное яростью лицо своей неродной тетки – королевской невестки – Телы Нимис. Именно Нимис, а не Тотум. Ничего тебя, Тела, больше не связывает с королевским семейством Лаписа, которое ты вырезала почти полностью. Да, скорее всего, ты пока еще жива, но уже отхлебнула из назначенной тебе чаши. Твой муж, приведший тебя в дом, который тебе суждено было предать, твой муж – сам предатель собственного рода, невеликая потеря для твоего сердца, но огромная – для твоих замыслов, убит рукой Камы. Рукой Камаены Тотум. Твой сын, твой единственный ребенок, мерзавец Палус, убит ею же. Чем ты ответишь принцессе Лаписа? И успеешь ли? Думала ли ты об этом, когда вздумала стать герцогиней? Тот, кто решился на подобные шаги, должен понимать, что рано или поздно его постигнет месть. Или месть уже свершилась? Что может быть страшнее, чем смерть сына? Даже собственная смерть способна обернуться облегчением. Нет, пока Тела жива, месть не завершена. Кто теперь властвует в Лаписе?

Кама потянула завязи, ослабляя шнуровку котто на груди. Еще в Бэдгалдингире она успела узнать, что герцогом Лаписа стал Дивинус Тотум, а регентом при нем брат правителя Великого Ардууса – Кастор. Значит, Кастор и правит, а жена Кастора – Кура Тотум – родная тетка Камы – вернулась в родное гнездо. А с нею и ее дочь Лава, вот с кем можно было бы поболтать, а при необходимости и поплакать. И там же должна оказаться мать Дивинуса Пустула. И ее дочь Процелла. И Дивинус не будет королем Лаписа, только герцогом. В той беде, что приключилась с маленьким королевством, не самый плохой исход. Конечно, если герцогство Лапис еще сможет вернуть себе корону и честь. Кто еще остался жив из рода Тотум, кроме нее, бежавшей в чужие края принцессы? Игнис? Что с наследником престола? Где он? Что с теткой Патиной? Все еще путается с тем свеем?