Кайл Иторр - Адов Пламень Страница 4

Городок и в лучшие-то времена можно было за полчаса обойти кругом. Теперь жилых домов в нем оставалось едва полдюжины. Да еще на острове посреди речки почему-то высилась одинокая развалюха, над которой курилась струйка дыма.

– Огден, а там кто живет? – кивнул Робин в сторону хижины.

– Ведьма. Да не, ты не думай, она не из тех, за кем эти Ловчие из «Молота» охотятся. Так, травами целебными промышляла всегда да заговорами. У нашего-то лекаря, Пепина, любые раны да болезни в момент заживали, а вот сглаз снять, оберег сварганить для удачной охоты или чего еще такого, – тут Адрея мастерица. Коли вы впрямь решились ТУДА… поговори с ней, авось да поможет чем. – Трактирщик потеребил бороду. – Правду сказать, наши-то ее всегда побаивались, хотя видит небо, от нее они только добро и видели.

– Схожу, – согласился Робин. – Тромм, ты как?

– Негоже смиренному служителю Господа нашего вступать в сделки с приспешниками Врага, каковые под личиной ворожеев да колдунов имеют обыкновение скрываться, – изрек монах, важно поднимаясь. – Не я с тобой иду, сын мой, а ты сопровождаешь меня.

Добрый Робин, предводитель разбойничьего отряда, за чью голову среди франков обещали от ста до двухсот крон, а в Бауэре – равный вес золота, усмехнулся и преувеличенно низко поклонился своему «духовному наставнику», после чего оба покинули таверну.

Мостков через речку перекинуть никто не удосужился – видимо, вода в Мозеле не поднималась особенно высоко даже по весне, сейчас же через брод без труда мог пройти и пятилетний ребенок. Как минимум один такой ребенок, кстати говоря, уже прошел: светлоголовая девчушка, что-то напевая себе под нос, сидела по самые уши в высокой траве и увлеченно играла с куклами, изображая, похоже, ни много ни мало как цельный королевский двор в лицах, со всеми интригами, балами, турнирами и сплетнями. Она не заметила незнакомцев, проходивших в двух шагах от ее укрытия, а ни Тромм, ни Робин не собирались зря мешать ее важным делам.

На пороге хижины сидела, плетя кошачью колыбельку, черноволосая женщина средних лет, с необычно белой для крестьянки кожей. Простое темное платье из обычного домотканого холста, но на плечи накинута богатая шаль – синий персидский шелк с золотом; крепкие чулки и башмаки, как у любой из деревенских хозяек среднего достатка, а на груди – брошка и пара булавок с сапфирами, за которые купеческий обоз со всем товаром купить можно.

– Посмотрели и будет, – не поднимая взгляда, проговорила женщина. – Коли есть что сказать, вперед, а нет – не держу, дорога открыта.

– Правду ли говорят… – начал было Тромм.

Тут Робин, у которого предчувствия работала значительно лучше языка, прервал монаха:

– Ты – Адрея, которую здесь называют ведьмой? Нам сказали, что ты можешь помочь тем, кто собирается ВНИЗ.

– Так меня действительно зовут, – молвила Адрея, – и помочь таким я тоже могу. Если у них есть чем думать. Дуракам-то помогать без толку… – Угольной молнией сверкнул взгляд из-под занавеса распущенных волос, и ведьма тут же вновь опустила голову, хотя навряд ли от смущения. – Добрый Робин, значит, да Тромм-Забияка. Вам бы я охотно помогла; только ведь вы уже решили идти туда, а значит, не отговорить…

– О чем ты? – Тромм отнюдь не стыдился своего прозвища, но чтобы первый встречный-поперечный узнавал его с одного взгляда – такого он не любил. – Ты что, знаешь об этом соборе что-то?

– А чего ж не знать. Найти бы того, кто его возводил, да оторвать все лишнее, начиная с головы – а еще лучше, этой самой головой заканчивая…

Услышав из уст Адреи свое же недавнее пожелание, монах не то чтобы вовсе отбросил подозрительность, но спросил уже без напускного презрения:

– Расскажи – если можешь, конечно. Мудрость небесная порой нуждается в поддержке мудрости земной.

Ведьма вновь сверкнула очами, которые оказались уже не черными, а темно-синими, чуть заметно улыбнулась и пожала плечами.

– Могу и рассказать, ничего трудного тут нет. Но показать, оно и мне проще будет, и вам полезнее. Коли не боитесь.

Тромм возмущенно перекрестился массивными дубовыми четками, которые использовал главным образом в драке, вместо кастета, и выпятил грудь колесом (увы, объемистое брюхо слегка подпортило бравый вид монаха). Робин хмыкнул и наклонил голову.

– Давай. Если это поможет.

Когда Адрея выпрямилась во весь рост, она оказалась на пол-ладони выше их обоих, что, впрочем, удивления не вызвало – ни Робин, ни Тромм не числились среди великанов, не то что Йэн и Хельми. Ведьма удалилась в хижину и через несколько минут снова появилась снаружи, в руках ее покачивался начищенный до блеска медный котелок, воды в котором было чуть больше половины. В прозрачную жидкость ведьма бросила щепотку-другую сушеных трав и порошков, и добавила несколько невнятных слов. Монах – так, на всякий случай – перекрестил Адрею и ее котелок, прошептав часть молитвы об изгнании злых сил, сколько сумел припомнить. Когда в Вестмюнстере читали лекции об экзорцизме, причетник Тромм зачастую мирно спал, так что теперь он больше полагался не на свою память, а на милосердие Господа, Он безусловно видит и ведает нужду смиренного грешника и не откажет снизойти, если это действительно нужно… а слова – они всего лишь слова, они для людей, а Тот, Кто наверху, и так поймет.

Ни одна злая сила не объявилась, и Тромм несколько успокоился. Быть может, эта дщерь Евы не столь глубоко погрязла в грехах и ее незачем причислять к ворожеям, каковых надлежит не оставлять в живых…

– Одна из многих ошибок переводчиков Завета, – заметила на это Адрея, продолжая помешивать воду в котелке. – В оригинале-то, на языке Нефилим, написано – «M'khashespah lo-tichayyah», на латыни этому следовало бы звучать как «Venefici non retinebintur in vita». «Отравители не должны оставаться живыми», то есть… А многомудрый Иероним, когда переводил святые писания на язык Империи, поставил в этом месте «Maleficos non patieris vivere», «Колдунам не позволяй существовать». Что вы наверняка и слышали, когда священники говорили о Слове Божьем…

– Ты богохульствуешь!

– Думай как хочешь. Правду словами не укрыть. Слова – они всего лишь слова и для людей…

– Оставь, Тромм, – вступился Лох-Лей, – не время для этого. Да и не место…

Монах с запозданием осознал, что обсуждать тонкости Святого Писания с ведьмой (которая наверняка к тому же еретичка), в ее собственном доме, да еще в тот самый момент, когда она ворожит для них и в помощь им, – не самая умная вещь на свете, ведь имеется зло куда зловреднее каких-то там ересей… Адрея усмехнулась и также не стала продолжать спор.

– Смотрите внимательно, – сказала она, – и лучше не двигайтесь.

Вода подернулась серебристым налетом. Затем почернела.

…Волосатые существа, больше похожие на обезьян, чем на людей. Две тяжеленные дубины в их руках сталкиваются с оглушительным треском. Еще удар, и еще… Наконец сучковатая дубина глубоко раздирает одному левое плечо, раненый припадает на колено; его противник, со светлой уверенностью чувствуя себя победителем, заносит оружие для последнего удара – и с воплем падает, повергнутый наземь взмахом лапы молодого пещерного льва, который возжелал присоединиться к чужой забаве…

…Сутулое и кривоногое создание очень отдаленно напоминает человека. Грубо обколотый камень со сквозной дырой насажен на палку и примотан к ней полосками кожи. Каменный топор с хрустом пробивает череп. Победитель с горделивым рыком наступает на труп врага – и белокрылая дева-ангел вручает ему знак власти, массивный нефритовый жезл, в который вставлены львиные клыки…

…Медный молот высекает из белого утеса снопы разноцветных искр; кружа подобно хороводу, они поднимаются все выше и выше, к угольно-черному небосводу, который доселе не ведал и не желал ведать иных оттенков. От ударов утес крошится, из его глубин начинают проступать очертания человеческой фигуры. Вот человек виден почти целиком, лишь кисти и ступни его по-прежнему заключены в каменное узилище. Человек открывает глаза и пытается произнести что-то, но молот с размаху бьет его в грудь и застревает там. Из раны толчками струится кровь – сперва темно-багряная и густая как патока, затем красная, чуть пожиже, алая, словно вино, розовая, как окрашенная рассветом вода – и наконец, ослепительно-золотая, которая уже не течет, а кипит, испаряясь сама собою. Безликий молотобоец выдирает свое орудие из раны и брезгливо швыряет его в небеса. Окровавленный молот прошибает дыру в хрустальном своде, теряя при этом рукоять, и становится дарующим свет и тепло солнцем…

…Черный от старости, но покуда острый и прочный бронзовый клинок вонзается меж лопаток высокой фигуры, протыкая мантию, желтую и серую. Возглас изумления? предсмертный хрип? Из раны веером брызжет пламя. Убийце недостает ловкости и проворства, руки его обращаются в бесполезные куски плохо прожаренной плоти; которыми, однако, ему еще предстоит возвести храм, точнее, гробницу, куда только и можно поместить убитого, потому что земля не сможет носить его после смерти, как носила при жизни…