Анна Калинкина - Метро 2033: Обмануть судьбу Страница 41

Он смутился.

– Расскажите мне, что вы видели в парке. Я так давно там не была, так скучаю. Мне теперь туда путь заказан – и мужчины-то далеко не все решаются туда ходить. Видели старую усадьбу?

– Мы успели дойти до того пруда, где конюшни на берегу. И все.

– А птичник видели? Сохранился он? Хотя какая теперь разница… Просто мне так нравилось там гулять. А видели статуи возле конюшни? Кажется, их делал тот же скульптор, который создал знаменитых коней Аничкова моста в Питере. Да, статуи в здешней усадьбе – это, видимо, копии тех, питерских. Боже, я не могу представить, что Питер теперь тоже лежит в руинах, – горестно вздохнула женщина. – Я была там один раз, когда еще училась в школе, но впечатления живы до сих пор.

– В большом метро ходят упорные слухи, что в Питере тоже есть выжившие, – сказал Медный, желая утешить собеседницу.

– Да? – Валя слабо улыбнулась. – Мне хотелось бы в это верить. Но прекрасный город все равно рассыпается потихоньку. Помните пророчество – «Петербургу быть пусту»? Наверняка помните, вас лицо выдает. Сразу видно, что вы любите читать.

– В общем, да, – кивнул он, – хотя мало кому в этом сознаюсь. Сейчас больше ценятся другие способности. Знаете, с вами я как будто в прошлое вернулся. В прежнюю жизнь, еще «до всего».

– Мне тоже тут не с кем было поговорить, пока вы не пришли, – вздохнула Валя. – Раньше еще хоть Юра был, а после его ухода мне стало так одиноко. Если я кому-то пыталась рассказать об усадьбе, на меня смотрели странно. Всех волновало другое – сколько еще осталось продуктов в ближайшем универмаге и квартирах соседних домов. Понятно, что без еды людям не прожить, но нельзя же думать только об этом. А я до сих пор вспоминаю, как было красиво осенью в усадьбе, – теперь попасть туда нечего и мечтать, это не более реально, чем добраться до Питера. Или до луны.

Айрон улыбнулся.

– Да нет, дойти до усадьбы можно, только вряд ли вам там теперь понравится. Там очень все изменилось. Дороги заросли, берега пруда кое-где затопило… про Мертвый лес даже вспоминать неохота. А до главного здания мы так и не добрались.

– Да ведь старый графский дом сгорел еще в начале прошлого века. Потом на его месте построили другой – в нем-то и был ветеринарный институт, вы про него слышали, наверное. Он там, дальше, на холме.

Айрон кивнул, и она стала рассказывать:

– Я как раз незадолго до Катастрофы пришла в усадьбу работать. Сначала, после института, долго не могла никуда устроиться, потом вот знакомая посоветовала. Я это место рассматривала как временное, хотела потом уйти. Хотя там, конечно, красиво – старые камни, вековые деревья, но мне хотелось более живой работы. Не успела.

Медный кашлянул, пытаясь вернуть женщину к теме.

– Не скажу, что всех там знала. Некоторых – уже только по рассказам. Ветеринарный институт в главном здании к тому времени уже лет десять как закрылся – оно стояло пустым, запертым. Для туристов иногда открывали ворота усадьбы, чтобы они могли осмотреть его снаружи, но внутрь попасть никто не мог.

– А не рассказывал вам никто – чем занимались в институте? Какие опыты проводили, на каких животных?

– Откуда ж мне знать?

– Что ж у вас тут творилось – завод автомобильный закрылся, институт закрылся?

– Да, так вот все рушилось постепенно, а потом и совсем сгинуло. Последние несколько лет перед Катастрофой главное здание стояло запертым и ветшало потихоньку, а в боковых флигелях иногда устраивали какие-то выставки. Знаете, – она понизила голос, – говорят, что Юра Морозов тоже был из числа бывших сотрудников института.

– А кто это? – не понял Айрон. У нее в глазах плеснулось изумление.

– Да неужели вы не знаете? Разве вам никто не рассказал? Нет, только не говорите мне, что вы ничего не слышали про Морозова. У нас, конечно, эта тема под запретом, но я не верю, что никто не проболтался.

– Давайте с этого места поподробнее, – попросил вконец запутавшийся Айрон.

– Впрочем, чего ж тут удивительного? Все молчат, затаились, делают вид, что ничего не случилось. История-то вышла некрасивая. Это сначала комендант развил бурную деятельность, даже отправил гонца в большое метро с просьбой расследовать дело. Особенно после того, как застрелилась его жена. А потом постепенно все сошло на нет, стали пресекать разговоры. Советовали всем держать языки за зубами, а люди ко всему привыкают. Но я их не боюсь, надоело. Хватит, столько лет молчала уже, – женщина зябко передернула плечами.

– Давайте по порядку, – жалобно попросил Айрон. – Что случилось с женой коменданта?

– Я думаю, это все из-за того, что у них с самого начала наперекосяк пошло, – задумчиво сказала Валентина. – Когда комендант попал на станцию, у него была другая жена – они вместе в тот день оказались в подземке. То есть, тогда он еще не был комендантом, конечно. Уже здесь, на станции, он приглядел себе женщину, стал жить с ней, нажил сына. Первая жена все видела, конечно, а что ей было делать? Когда он стал комендантом, он на этой своей пассии уже как бы официально женился. Здесь, в подземке, браки и разводы очень упростились – особенно когда речь идет о ком-нибудь из руководства. Первая жена даже вроде не скандалила, но как-то так получилось, что ее начали ставить на самые тяжелые работы, а здоровье у нее и так было не очень крепким… в общем, она вскоре заболела и умерла, и коменданта никто не смел упрекнуть в этом… Но, наверное, кто-то видит все наши грехи и ведет им счет. Вторая его жена была с характером, но когда ее мальчик пропал, это ее подкосило. Тут ходят слухи, что и ее сам комендант убрал, но я не верю – это на него не охоже. Он может изводить потихоньку, а подослать наемного убийцу – кишка тонка.

– А мальчика так и не нашли?

– Нет, никого из тех, кто ушел с Морозовым, больше никто не видел.

– Что-то я запутался совсем. Кто такой Морозов?

– Юра Морозов – на нашу беду, или наоборот, как посмотреть – в тот самый день, когда все сгинуло, вся прежняя жизнь кончилась, оказался здесь и оставался тут до своего ухода.

– Давайте по порядку. Чем он так знаменит и откуда он вообще взялся? Мне уже не раз тут говорили про какого-то Юру.

– Вроде он тоже в усадьбе работал. Кажется, я даже пару раз видела его там. То ли кружок детский вел, то ли рассадой занимался. А кто-то говорил, что он раньше работал в институте. Вы меня не сбивайте, а то запутаюсь совсем. Давайте я пока с того самого дня начну, с Катастрофы, когда мы все оказались здесь. Честно говоря, я совсем не уверена, что он и вправду Морозов. Он мог воспользоваться случаем и взять себе другую фамилию – ведь далеко не все в тот жуткий день ехали в метро с документами, можно было назваться кем угодно, придумать себе новое имя, новую биографию.

Представляете, что в первые дни после Катастрофы творилось на станции? Крики, плач, ругань – как на вокзале, когда поезда не ходят и уехать некуда. Кто-то застрелился, кто-то кого-то убил – просто так, за неосторожное слово. И среди всего этого ада – плачущие, перепуганные дети. Понимаете, ведь когда это все случилось, этот судный день, весь этот ужас, многие дети остались без родителей, и даже совсем маленькие. Кого-то мать успела втолкнуть на станцию, а сама уже не смогла войти. Кто-то в школу ехал – бывает, и первоклашек отправляют одних, смотря какие родители. И, пока остальным не до этих сирот было, Морозов успел их собрать вокруг себя. Им же надо было, чтоб кто-то помог, объяснил всю эту жуть, да хотя бы просто утешил. Они же в шоке были, им страшнее, чем взрослым. А родители им мало чем могли помочь – я бы сказала, они сами нуждались в утешении, лишь единицы нашли в себе силы посмотреть в лицо случившемуся. Поэтому, когда уцелевшие поняли, что Морозов детьми занимается, обрадовались даже. Стал он вроде воспитателя осиротевших малышей. Ему даже некоторые родители стали своих собственных подбрасывать иногда. Ведь в сущности, с детьми в ту пору только мы с ним и занимались – старались их учить, лечить, успокаивать. Даже сошлись немного с Юрой на этой почве. Кто ж знал, что потом все так закончится? Мы вместе думали, какие книги подбирать детям. Ведь после этого жуткого шока вряд ли им годились истории, какие любили писать для детей раньше, – про дружбу розового щенка с голубым котенком. Но Юра был замкнутым человеком, вещью в себе, с ним можно было общаться до определенного предела – а ближе этой границы он не подпускал никого. А потом, уже через несколько лет, была эта история с мальчиком. Малыш болел, температурил, кажется, определили воспаление легких, и однажды Марина, жена Пети Крюкова, увидела, как Морозов ему что-то вколол. Тогда она не придала этому значения, но через два дня парнишка умер – тогда она и вспомнила. И тут же пошли слухи, волнения. Он уверял, что пенициллин вколол, просто лекарство было уже просроченное, оттого и не помогло, но ему не верили. Видно, люди давно уже с подозрением на него глядели – настораживало их то, как Морозов умел детей к себе привязать. Ведь малыши его слушали, раскрыв рот, больше, чем родителей своих. Было в этом что-то странное… словно Юра их околдовал. Они так прикипели к нему – кто-то из сирот его папой звал, а кто-то – дедушкой. Он вообще-то не старым сюда попал, но выглядеть вскоре стал старше своих лет, как и все мы здесь, – она коснулась рукой лица.