Роберт М. Вегнер - Сказания Меекханского пограничья. Восток – Запад Страница 44

Последний из нападавших нанес Ласкольнику укол в глубоком выпаде, а в следующий миг кха-дар уже был подле него, блеснул кривой клинок кавайо – и сабля упала на землю.

Офицер выл.

Кайлеан видела, как дядя спокойно сделал пару шагов в его сторону, поднял над головой молот и изо всех сил опустил его на затылок солдата. Хрупнуло, и наступила тишина.

Она остановилась.

Кузнец был неподвижен. Эсо’бар поднимался с земли с окровавленным ножом в руках. Даже Дер’эко был уже на ногах, хотя примитивная перевязка на его бедре успела пропитаться кровью. Ласкольник держал своего кавалериста за глотку. Мужчина же сжал здоровую ладонь на правом запястье, пытаясь остановить кровотечение. Кха-дар придвинул к его лицу свое и прошипел:

– Ты и я, приятель. Поговорим. – Глянул на кузнеца. – Разведешь огонь?

Анд’эверс не смотрел на него. Смотрел в угол кузницы, где кучкой тряпья лежала маленькая фигурка.

– Вее’ра? – прошептал он.

Теперь в ту сторону смотрели и все остальные. Тетушка все еще держала в руке дужку котелка, остатки супа парили, а в груди ее торчали две коротких стрелы.

Кайлеан почувствовала, как подгибаются ноги, и оперлась о саблю, чтобы не упасть. Где-то хлопнули двери, остальные родственники, заинтригованные шумом, бежали на подмогу, но она знала, что уже поздно. «Ждите, пока не начнется», – сказала тетушка. Знала, что у них есть арбалеты, знала, что они их используют, а солдаты, кем бы они ни были, движимые инстинктом, выстрелили в того, кто напал на их командира.

Она почувствовала, как что-то жжет за грудиной.

– Тетя…

Она упала на колени.

– Мама? – Эсо’бар оказался подле Вее’ры первым, дотронулся до ее шеи, губ, взглянул на ладонь, покрытую красным, с таким выражением, словно видел кровь впервые в жизни. – Мама?! Ма-а-ама-а-а!!!

Кузнец стоял, словно окаменев. Первый – будто статуя. Оба, согласно традициям Фургонщиков, умело скрывали свои чувства глубоко внутри, и только руки Анд’эверса, стиснутые на рукояти молота, побелели, словно обсыпанные мукой.

Из-за угла выскочила Нее’ва, дико взвизгнула и бросилась к матери. Девицам дозволено без потери лица плакать на людях. Кайлеан воспользовалась этой привилегией.

Она не увидела, что произошло. Глаза ее были закрыты, на щеках и губах – соль. Внезапно кто-то вскрикнул и упал. Кайлеан услышала несколько быстрых приближающихся шагов, кто-то бежал, она подняла веки и едва успела заслонить лицо рукою.

Пленник, последний из отряда похитителей, вырвался из хватки Ласкольника и бросился в сторону лошадей. Он истекал кровью, сжимая руку на разрубленном предплечье, но бежал, спасая жизнь. Пнул ее носком кованого сапога, и, если б она не заслонилась непроизвольно, удар разбил бы ей гортань.

Она почувствовала парализующие мурашки, поднимающиеся от руки к плечу, а потом пришла боль – сильная, спирающая дыхание. Она опрокинулась на спину, пытаясь подняться, но ноги отказывались слушаться. Один дикий прыжок – и убийца уже был в седле.

Кайлеан вскочила, он, напирая конем, опрокинул ее, и внезапно всюду вокруг оказались копыта – большие, подкованные железом, бьющие в землю так близко от мягкого тела. Она скорчилась, заслоняя руками голову, одно из копыт ударило ее в ребра, она вскрикнула. Конь развернулся и помчался в сторону прохода между фургонами, прямо в степь.

Кто-то пробежал мимо, второй конь заржал и двинулся в погоню.

Она закашлялась, пытаясь подняться, опираясь на ладони. Рука, поврежденная пинком, подломилась, Кайлеан почти зарылась носом в пыль.

Никто не подошел, чтобы ей помочь.

Она подняла голову. В кузнице все замерли – неподвижно, словно каменные фигуры.

Ласкольник, поднимаясь с земли, застыл на половине движения, девушки, все полные скрытого ужаса, смотрели куда-то поверх ее головы. Эсо’бар прижимал к груди мать, и казалось, что ничто иное его не трогает. Близнецы, Дет’мон и Мер’данар, замерли в неких странных позах, будто внезапные чары парализовали их на бегу.

Первого не было.

Миг она всматривалась во всю сцену, пытаясь, несмотря на боль, отчаянный стук сердца и грязь под веками, понять, что все это значит.

Он уехал. Верхом.

Анд’эверс утратил нынче жену и сына.

Ласкольник наконец-то поднялся с земли.

– Кайлеан, на коня! Едва только перевязка сползет, он истечет кровью в пару минут.

Она встала, схватила ближайшего коня под уздцы. Боевая животинка неохотно уступила чужому прикосновению, но сразу же почувствовала, что на спине – настоящий всадник.

Ласкольник уже был в седле. Они развернули лошадей и помчались вслед за Дер’эко.

Догнали его за какие-то полмили от города. Он вез убийцу, переброшенного через седло. Увидев их, улыбнулся синими губами.

– Эсо был прав, – прохрипел Дер. – С конской спины видно дальше.

Схваченный кавалерист свисал безвольно, будто мешок.

– Хороший удар, генерал. Он почти истек кровью. – Дер’эко покачнулся, побледнел еще сильнее. – Иначе мы бы никогда его не догнали.

Кайлеан подъехала к нему слева. Седло, попона, подпруга и стремя были покрыты кровью.

– Слезай, – приказала она.

Он покачал головой.

– Стискиваю его бока изо всех сил… Повязка ослабла, когда я бежал… Едва отклею ногу от седла… брызнет раз-другой – и я умру.

Ласкольник подъехал к нему, быстро и грубо связал пленника. Потом бросил взгляд на Первого. Без слов приложил ремень чуть ниже его паха, стянул петлю, всунул в нее кусок дерева, принялся закручивать. Дер’эко зашипел, закусил губы.

– Ничего лучшего я не придумаю. – Голос кха-дара был спокойным и равнодушным. – Может, потеряешь ногу, но ты не умрешь здесь и сейчас, парень.

Хриплый смех прозвучал как предсмертный хрип.

– К чему… еще один изгнанник в степях… к тому же… без ноги? – Дер’эко пошатнулся и упал бы, когда б Кайлеан его не поддержала.

– Потом, – отрезал кха-дар. – Поговорим потом. Теперь же – возвращаемся домой.

– Но… у меня уже… нет дома.

Ласкольник без слова развернул коня и направился в Лифрев.

Они обождали, пока не опустятся сумерки, чтобы ни один клиент наверняка не пришел уже к кузнецу. Перевязали пленника, позволили ему отдохнуть и принялись допрашивать.

Кайлеан думала, что Ласкольник поставит на ноги весь чаардан, а то и весь город, однако ничего такого не произошло. Он запретил. Когда похитителя распяли на полу в кузнице, только семья кузнеца, она и кха-дар знали, что произошло.

Она хотела присутствовать на допросе, но ей запретили. Анд’эверс и кха-дар – оба, словно ведомые единой волей:

– Нет, дочка. Ты не станешь на это смотреть.

Ласкольник стоял к пленнику спиною – тот, нагой, потный, хлопал в его сторону выпученными глазами. Казалось, того и гляди перекусит деревяшку, что воткнули ему в зубы.

– Он убил тетю.

Она не знала, что можно сказать еще, да и слова в этот момент ничего не значили. «Убил тетю» прозвучало точно так же, как «испек хлеб» или «напоил коней». Она сосредоточилась на их звучании, поскольку, если бы позволила скрытой в них истине проникнуть в ее душу, то просто ревела бы, свернувшись клубком. Пока не время, пока у нее есть работа, даже если придется лично снять шкуру с этого сукина сына.

Пленник заглянул ей в глаза и напряг мышцы так, что затрещали ремни.

Ласкольник ласково прихватил его за подбородок, повернул лицом к себе. Поглядел на него в упор:

– Нет. Если ты останешься здесь, с нами, – это тебя изменит. Поверь, одно дело – зарубить кого-то саблей или послать в него стрелу в битве, а совсем другое… допрос. Освободи это, Кайлеан.

– Что?

– Освободи это. Заплачь, как плачут сейчас девушки, разбей посуду, как Эсо’бар, расцарапай себе грудь, побейся о стену фургона, как делают близнецы. Не сдерживай этого, иначе оно сожрет тебя изнутри.

Она дернула головой и высвободилась из его руки:

– Не сумею, кха-дар. Пока что нет. Я должна знать кто. Кто приказал ему приехать сюда.

– Мы узнаем.

– И скажешь мне?

– Если смогу.

– Если сможешь? – Она приподняла брови и оскалилась в дикой гримасе.

– Если смогу, – повторил он, будто не заметив выражения ее лица. – Ступай уже.

Он выпроводил ее, потом повернулся и закрыл легкие двери. Огонь в горне рисовал на плетеных стенах кузницы гибкие тени.

Она смотрела на них, стояла, будто вросши в землю.

Бердеф был уже рядом. Он не сопровождал ее при посещении семьи, не успел вернуться вовремя. И вот теперь ей казалось, что его лохматое присутствие никогда ее не покинет. Он не нырял в страдание, как человек, знал боль утраты, но в этот миг самой важной для него была рана в душе Кайлеан. Он отрезал ее от отчаяния, ослаблял приступы тоски.

Если бы не это, она бы выла в небеса.

Не помнила, сколько времени так вот стояла. Час? Два? Не имело значения. Сначала изнутри кузницы доносился лишь звук раздуваемых мехов, что сопровождался радостным танцем теней на стене. А потом началось.