Сергей Малицкий - Провидение зла Страница 5

Старший мастер стражи Долиум явился не один, а с королевским магом Окулусом. В другой раз Вентер не преминул бы отпустить пару шуток, уж больно нелепо они смотрелись рядом – толстый, словно вставший на задние ноги боров, здоровяк Долиум и бледный и худой, как помоечный червь, маг. Но теперь было не до смеха, и дурак бы понял; в день королевского выезда, на знамени которого разметал крылья белый ворон, подобный знак мог означать нечто большее, чем неудачную шутку.

– Что со следами? – скривился от увиденного Долиум.

– Нет следов, – с досадой махнул рукой Вентер. – Да и дождь прошел под утро. Со снегом. Шагов тоже не было слышно. Думаю, что шутник был в мягкой обуви и в плечах имел размах побольше, чем у нас с тобой. Если встал на плечи к приятелю, то вполне мог напакостить. А там, кто его знает… Я послал стражу по дорогам, но вряд ли кого разыщут.

– Один из малумовских головорезов? – понизил голос Долиум.

Дозорные младшего брата короля, которых тот привел с севера, под описание подходили – и сами из свеев, и плечи у них едва ли не шире любых атерских плеч, и обувь носили мягкую, без подбитых сталью каблуков, да вот только все двадцать провели ночь за стенами, в этом Вентер был уверен.

– Похожий кто-то, – задумался мастер стражи.

– Нет магии, – начал стирать с ворот нанесенные на скорую руку колдовские знаки Окулус. – Шутка, думаю. Можно снимать птицу.

– Ассулум! – откликнул юного стражника Вентер. – Принес лестницу?

– Не спеши, – остановил стражника Долиум. – Король велел не трогать птицу, пока он не увидит ее собственными глазами. Хотя… А ну-ка.

Мастер стражи постучал прислоненной к воротине лестницей о землю, смахнул с шапки посыпавшийся с перекладин лед, отстранил юркого стражника-мальчишку и, кряхтя, полез вверх.

– Ну что там? – крикнул снизу Вентер.

– Трезубец свейский, – проворчал Долиум. – Железо дрянь, хотя выковка неплохая. Но точно свейский. У малумовских таких нет, кстати. Надо будет переговорить с ними. Но на нем и клейма никакого нет. Крайние зубья разжаты в стороны. Однако здоровяк доставил гостинец. Да и зубья разжимала не девка. И в мореный дуб они вышли не меньше чем на ладонь. Да на нем висеть можно! Куда там, у нас в городе таких силачей нет!

– Не о том я, – сдвинул брови Вентер. – Птица крашеная или белая?

– Белая, – после паузы пробурчал Долиум.

Вентер скрипнул зубами. Случалось, забавлялись лаписские подростки, ловили лесную птицу да мазали мелом. Не убивали, конечно, выпускали на торжище. Эту птицу выращивали специально, потому как в лесу белый птенец живет недолго, свои убивают…

– Свои убивают, – зачем-то повторил вслух всплывшую в голове мысль Вентер.

– Крылья зачем выщипали? – покосился на стоявшего внизу мага Долиум.

– А кто их знает? – пожал плечами Окулус. – Нужны, значит. Может быть, для письма?

– Да ну? – удивился Долиум. – Нешто тебе ворон – гусь?

– Так знак королевского дома Лаписа белый ворон, а не гусь? – неуверенно пробормотал маг.

– В том-то и дело, – начал слезать с лестницы Долиум. – Вот ведь принесла нелегкая птичку…

– Отменит выезд король? – спросил мастера Вентер.

– Отменит? – усмехнулся тот. – Да никогда!

Король выезд не отменил. Увеличил охрану, пускал впереди дозорных, устраивал ночевки в надежных постоялых дворах, но тревога, охватившая его подданных, не развеялась и через неделю. Неспроста королевский кортеж, который в последний день пути вытянулся по старой ардуусской дороге сквозь чахлый ельник на три сотни шагов, двигался без обычных для такого случая песен и переливов атерского рожка. Впереди молчаливо держалась главная стража, за ней король с королевой, за ними опять стражники, затем дети, кое-кто из наставников, слуги, мулы с самым необходимым скарбом, в хвосте – наемники Малума – дозорные союза девяти королевств. Свеи должны были еще пару недель прохлаждаться в Лаписе, заливаться вином да приставать к лаписским вдовушкам, но после явления на воротах белой птицы король приказал младшему брату следовать с дозорными за кортежем, и вот уже неделю двадцать широкоплечих молодцев обозначали готовность королевской свиты к любым неприятностям. Серьезных неприятностей вроде бы не случилось, но близкий конец дороги, хоть и сулил облегчение, все же не радовал. Не могло завершиться хорошо то, что началось плохо.

Приметы на то и приметы, чтобы сбываться во всякую пору – и в праздности, и в напряге. И если пришпиленный к воротам полуощипанный белый ворон показался сначала неудачной шуткой какого-то королевского ненавистника, то повешенных над дорогой отнести к шутке было нельзя никак. Висельники всегда были плохой приметой. Тем более что эти точно совпадали с мрачным предначертанием будущей смерти из сонника старшей сестры короля – бойся, если приснятся тебе два голых безымянных трупа на двух горелых соснах один против другого через проезжий путь. А если подобная пакость явится не во сне, а наяву? И ведь случилась эта оказия в первый же день, в который кортеж едва успел отдалиться от лаписских ворот с уже подсохшим кровавым пятном от снятой птицы, прошел через узкую теснину Холодного ущелья, миновал неприступные бастионы граничной крепости Ос с шишкой сигнальной башни над скалами, оставил за спиной ленту заледеневшего подъема в горы и Гремячий каменный мост через Малиту, вышел на приречный тракт, и на тебе – висельники тут как тут. Болтаются на закопченных с давнего лесного пожара соснах. Ни ардууские, ни лаписские: те далеко, а из этих вроде никто не пропадал, разве только деревеньку одну оползнем накрыло с месяц назад на склоне, но все, кто там погиб, под камнем со льдом и остались. Так что явились мертвецы на пути кортежа ни из-под суда, ни из-под грабежа, а с неясным намеком. Свежие, чуть примороженные, без тлена, но без одежды, без лиц, лишь с кровавыми пятнами вместо них, да с волосами, опаленными в корень. Один справа, другой слева, ни колдовства, ни пометки какой на телах, разве только следы срезанных пут на руках и на ногах, и все это с явным намеком – смерть близко. Мухи уже вились – день-два, и поползет запах мертвечины или в сторону Кирума, или Лаписа, или за реку в сторону Фиденты. В другое время кортеж бы развернулся, пошел иной дорогой, либо встал и ждал, пока будут сожжены трупы да очищена, выверена земля на сто шагов во все стороны, но времени не было, никто не задержит ардуусскую ярмарку ради суеверий лаписского короля. Да и где ж другая дорога из лаписской теснины об эту пору? Все-таки не лето, весна только пыжится, снег и лед властвуют на горных тропах. Или через Фиденту окружной путь закладывать? И вот уже шесть дней миновало, а словно тяжкий груз придавил каждого из отряда, разве только наемники раскатывались гоготом время от времени в его хвосте.

Кама – младшая дочь короля Лаписа – стройная семнадцатилетняя девчушка с копной темных с медным отливом волос, мягкими чертами лица и твердым взглядом, в котором, по слухам, утонул не один молодой лаписский воин и в будущем были обречены утонуть молодые воины всей Анкиды, привычно пробежала пальцами по поясу, проверила ножи, крепление меча, край небольшого щита, притороченного к седлу, сумку с кольчужницей, ощупала застежки жилета из сыромятной кожи. Что-то неясное не давало девчонке покоя. И не боль, которая еще с вечера ударила в живот, согнула ее пополам, едва дала отдышаться, а теперь подступала к горлу. Боль, которая всерьез обеспокоила ее мать, хотя и не заставила Каму остаться со стражей на последнем постоялом дворе. Что-то иное, внешнее, чужое. Опасное и неотвратимое. Столь страшное, что не только недавняя тошнота, но и жгущая изнутри радость от скорого свидания с тем, кто занимал сердце девчонки, меркла. И ведь всю неделю, с того момента, когда увидела распятую птицу, и еще сильнее со скрипа горелых ветвей под тяжестью висельников, будущая радость справлялась с ожиданием неприятностей, ночью справилась и с накатившим недугом, и вот, когда путь уже иссякал, словно и сама иссякла. Так может, не справилась? И предчувствие беды – всего лишь следствие обычной тошноты? Или тошнота сама по себе, мать говорила, что случается подобное, хотя и Кама не маленькая девочка, чтобы пугаться глупостей, а тревога сама по себе? Ведь не ветер же развешивал мертвых птиц на воротах и висельников на ветвях? Нет, это сделал какой-то негодяй, который если и не желал смерти никому в Лаписе, то уж никак не насылал на горное королевство благоденствие и покой. Ничего, все откроется. Мать говорила, что ничего нельзя скрыть. Если жизнь подобна книге, то, переворачивая ее страницы, неминуемо видишь обратную сторону прочитанной. Однако невелика радость – узнавать причины горести после того, как несчастье уже произошло. Вот уж не хотелось бы никакой беды, лучше недуг, чем еще какое несчастье. Тем более что с недугом Кама справиться могла. Да и что там справляться, амулеты Окулуса свидетельствовали, что яда нет, болезни нет, просто так сошлись звезды, значит, скрипи зубами, думай о чем-то другом, а не о собственном животе, да хоть о той же померкнувшей радости или о пройденной почти до конца дороге. Кама снова обернулась, скользнула взглядом по хмурым лицам наставников, прищурилась, вглядываясь в сияющие белым вершины. Вновь задумалась о том, о чем думала с самого утра.