Анна Мистунина - Пути непроглядные Страница 5

Статуя Мира не зря усмехалась сегодня вечером. Рольван склонил голову. Виноградные лозы на мозаичном полу вились, как змеи, из-за трепещущего света они казались живыми.

– Обещаю, что не подведу тебя, отец.

Глава вторая, воинственная

Время же они отмеряют не днями, а ночами; год делят на четыре части, в соответствии с движением солнца, и отмеряют каждую из частей праздником, во время которого жгут костры и призывают своих богов, дабы те благословили скот их и детей. Во время весеннего праздника дрейвы собираются в освещенном месте, которое считают центром острова и всего мира. Сходятся сюда и тяжущиеся со всей страны, и дрейвы производят суд и решают дела, и нет никого, кто не подчинился бы их определению или приговору. Приходят и те, кто желал бы обучаться их наукам, и дрейвы отбирают из них достойных, которым передают свои знания.

Они нападали без всякого порядка, как вообще принято у них, отважно, но безрассудно, раззадоривая себя и других криками и воплями, в пылу схватки сбрасывали с себя даже одежду, тем показывая свое презрение к смерти, и неслись вперед, рослые, с развевающимися волосами, нанося удары копьями большой толщины. Тут же были и дрейвы с факелами в руках, и женщины, сражавшиеся еще отчаяннее мужчин. Все это сборище кричало, исторгало проклятия и угрозы и производило такой шум, что наши воины на время оказались в растерянности и не могли дать отпор. После, собравшись с силами, мы отбросили лиандов обратно за их укрепления.

Вырывай корни зла, иначе оно прорастет и заглушит добрые побеги. Так поступай везде, где только сможешь, и наблюдай за собою, чтобы и тебе не впасть в соблазн.

В сказаниях и песнях, известных, несмотря на запреты священников, всем и каждому в Лиандарсе, дрейвы неизменно представали повелителями лесов, обитателями дубовых чащ. Деревья были их друзьями и слугами, способными, если верить совсем уж невероятным историям, при случае даже отправиться вместе с ними на войну. Пробираясь заросшими тропами к лесному святилищу, бывшему когда-то давно главным местом дрейвских собраний, Рольван сполна оценил эти легенды. Выглядевший поначалу вполне мирно, этот лес вскоре превратился в настоящие дебри, темные даже в полдень, непролазные везде, кроме неведомо кем проложенных тропинок, путанных и переменчивых, как женское настроение.

Два следопыта, похожие между собою, как близнецы, хоть и не состоящие даже в отдаленном родстве, определяли направление по каким-то им одним понятным приметам. Рольвану приходилось верить им на слово – сам он давно бы уже заблудился. Правда, эти двое до сих пор ни разу не подводили и отряд привык им доверять.

Дождь, ливший без остановки целую неделю, наконец утомился и стих. Неаккуратные серые клочки еще пробегали по небу, гоняемые переменчивым ветром, но солнце уже набирало силу и воздух был теплым, летним, каким и положено быть воздуху центральной части Лиандарса в преддверии праздника святой Дасты. В лесу было влажно и душно, как будто нагретая земля торопилась избавиться от лишней влаги, отдавая ее воздуху.

Ехали шагом, растянувшись двумя длинными цепочками; то и дело приходилось спешиваться, чтобы пробраться под сплетением нависших ветвей, обогнуть топкое место в клочках желтых прошлогодних камышей или перевести лошадей через скопление полусгнивших поваленных стволов. Временами казалось, что движутся они без всякой дороги, потом исчезнувшая было под завалами или на берегу очередного ручья тропа появлялась снова, а раз или два даже Рольвану, не слишком внимательному, удалось разглядеть на ней человеческие следы. Следопыт подтвердил: здесь совсем недавно проходили пешие и направлялись они прямиком к старинному святилищу.

К вечеру влажный полумрак сменился почти непроглядной тьмой. Выбрав более-менее сухое место в стороне от тропы, стали лагерем. Костров не разводили, лишь растянули между деревьями пологи на случай дождя и выставили часовых. В седельных мешках нашлось достаточно еды и людям, и коням. Вскоре голоса зазвучали громче, не без помощи содержимого объемных кожаных фляг, наполненных в последней из таверн, встретившихся им на пути прочь от обжитых мест. К разговорам то и дело примешивался смех и обрывки непристойных песен.

Рольван вздохнул, думая о тишине, скрытности и внезапности, но вмешиваться и запрещать веселье не стал. Ему так же, как и другим, было не по себе от странных, потусторонних мыслей, вызванных словом «дрейв». Этим мыслям не было ни причин, ни оправданий – только некий плохо осознанный страх или память, почти такая же древняя, как сам Лиандарс. Память скорее крови, чем слышанных рассказов или прочтенных книг, хотя выученный в монастыре Рольван в этом последнем понимал гораздо больше своих товарищей. Но не нужно было знать грамоты и уметь изъясняться по-квирски, чтобы почувствовать опасность, исходившую от самой памяти о дрейвах, об их могуществе и таинственных ритуалах. Напуганный воин – это и не воин вовсе, а крепкое деревенское пиво всегда было лучшим средством против ненужных страхов.

Что же до бдительности, ее не теряли, часовые зорко вглядывались в темноту, у каждого был под рукою меч и копье не дальше, чем в двух шагах. Даже Торис, по обыкновению выпивший больше всех, столько, что хватило бы на четырех здоровых мужчин, насторожено поглядывал вокруг и готов был схватиться за оружие при малейшей тревоге, а там – если кто сочтет его слишком пьяным и оттого неопасным, горько пожалеет о своей оплошности. Торис во хмелю был так же хорош в драке, что и Торис трезвый. А вот рассуждать и оглядываться, прежде чем в эту самую драку полезть, он умел лишь на трезвую голову, да и то с трудом. Лучшего спутника в опасном походе нельзя было и пожелать.

Наутро выступили с первым светом, в тумане, таком густом, что нельзя было разглядеть ничего дальше, чем на три шага вперед. Прознай дрейвы каким-то образом об их приближении и реши устроить засаду, здесь было бы самое подходящее время им появиться. Но лес оставался неподвижен, один только крепчающий ветер шевелил ветви и медленно разгонял туман. Тот расползался неровными клочьями, похожими на обрывки старых выбеленных простыней, и вскоре совершенно исчез. День выдался ясным и по-летнему теплым. Под кронами вековых дубов и буков царил еще сырой полумрак, но редкие поляны и прогалины оказались залиты золотистым солнечным светом. Весна уже вступила в свои права, и лес расцветал, набухал сочной зеленью – казалось, чуть помедлив, можно различить ее нетерпеливое движение.

Но это же самое движение было и напоминанием о грядущем празднике, дне святой Дасты или Валле, как звался он в прежние времена. В ночь перед этим праздником дрейвы принесут жертвы своим богам и заведут свое темное колдовство. Одному Миру известно, сколько из рассказываемого об этом правда, а сколько выдумки, но в любом случае этого нельзя допустить. Необходимость успеть, помешать, предотвратить становилась все острее, ее чувствовал не только Рольван – его спутники с каждым шагом смотрели вперед все тревожней и даже лошадям как будто передавалось нетерпение хозяев. Гнедой Рольвана, прозванный Монахом отчасти за неприхотливый нрав, отчасти в насмешку над хозяином, вздрагивал и прядал ушами, словно чуял поблизости опасность. Мало-помалу всякие разговоры стихли, и отряд следовал дальше в угрюмом молчании.

Еще одну ночь провели в шепчущей лесной темноте. Теперь уже никому не хотелось петь и смеяться. Ночные птицы кричали над головой почти человеческими голосами, и кто-то невидимый крался, хрустел ветвями совсем рядом. И всю ночь часовые старательно вглядывались в темноту и хватались за мечи от каждого шороха.

Но уже ранним утром впереди показалось лесное святилище дрейвов.

Оно расположилось на вершине крутого холма, что выступал из леса наподобие лысой головы: деревья здесь не росли, лишь наверху, вокруг святилища, неровной короной возвышалось плотное кольцо высоких дубов. Одетые дымкой весенней зелени, они стояли, как крепостная стена вокруг жилища эрга. Огромные шары омелы, священного растения дрейвов, придавали им сходство с диковинным многоголовыми великанами. Рольван осенил себя священным знаком, приложив пальцы к сердцу и ко лбу слишком поспешно, чтобы это можно было счесть просто данью обычаю. То же самое сделали и другие. Их испуг можно было понять, вспомнив, что в день последней битвы с дрейвами, едва были схоронены павшие, солдаты по приказу тидира предали священные деревья огню. С тех пор прошло тридцать лет – немало для человека, но не для дуба. Грозные исполины, возвышавшиеся как ни в чем не бывало, никак не могли вырасти на пепелище за этот срок. Но выросли, и если кто-нибудь из пришедших еще сомневался в колдовском могуществе дрейвов, теперь все сомнения исчезли.