Сергей Сироткин - Путь. Книга 3 Страница 5

А у Тита с его подопечными силы были на исходе. Казалось, ещё пару выпадов противника – и их оборона дрогнет. Легионеры сотника не успевали отдохнуть в центре оборонительного круга – слишком часто приходилось меняться, так как силы были далеко не равны. Но они держались. Сжав зубы и собрав волю в кулак, проснулось невероятное упорство и неуёмное желание выстоять во что бы то ни стало. А если и не выстоять, то хотя бы забрать с собой в Навь как можно больше душ неприятеля.

Но вот воины Тита увидели, что к ним идут на выручку, и у них словно открылось второе дыхание.

– В атаку! – прокричал Тит, и два десятка легионеров, мгновенно перегруппировавшись, двинулись навстречу легиону.

Но тут неожиданно в тыл ударили с невероятным напором, словно по остаткам сотни совершила сокрушительный выпад сама неутомимая смерть. Три легионера сразу же замертво упали. Тит обернулся и увидел, что по души его воинов пришли совершенно свежие силы из личной охраны командующего войсками противника. Непонятно было только, с какой целью. то ли взять в плен, то ли немедленно умертвить. Ни один из вариантов сотника не устраивал, и потому ничего не оставалось, как снова занять оборону и ждать, когда основные силы легиона сами придут на выручку.

– Сомкнуть строй! Занять оборону! – прорычал Тит, но полноценного оборонительного круга не получилось, так как на них давили со всех сторон, не давая возможности перегруппироваться.

А личная охрана командующего налегала с невероятным напором. Они били всё сильней и сильней, пытаясь пробить брешь в обороне Тита. У воинов империи еле хватало сил держать щиты, не говоря уже об ответных выпадах. И они только и делали, что сотрясались под градом ударов. Вновь упал воин Тита. Строй таящего отряда сразу сомкнулся, но упал следующий легионер…

– Держать строй! – прохрипел Тит, срываясь в голосе.

И легионеры держали, но ровно столько, насколько хватало сил у каждого в отдельности. Сейчас выживали самые выносливые, только жизнь их была длинней ненадолго, на какие-то мгновения, на несколько вздохов, за которые легионеры и бились. Сейчас они сражались не за империю, не за славу, а всего лишь за пару лишних вдохов жизни, цену которой начинаешь понимать именно в такие моменты, стоя на пороге смерти, не в состоянии надышаться напоследок.

От учащённого дыхания Тит почувствовал вкус собственной крови, и ему показалось, что над щитами, где-то над головами личной охраны командующего, что без устали наносила удары по нему и его товарищам, появилась уродливая физиономия костлявой старухи в чёрном балахоне. Она злорадно улыбнулась и поманила кривым высохшим пальцем туда, в царство теней, что манит соблазнительным отдыхом, но вместе с ним и вечным покоем.

– Нет! Ты меня сегодня не получишь, старая кляча! – прорычал Тит, и, будто став одержимым, рванул вперёд, неистово нанося удары окровавленным клинком, и увлекая за собой в нападение собратьев по оружию.

– Вперёд! Рви тварей! – прокричал практически обессиленный десяток легионеров сотника, устремившись за командиром.

Со стороны казалось, что маленькая горстка людей обрела неимоверные силы, словно их внезапно и щедро одарили боги войны, дав возможность выиграть последнюю битву в жизни.

– Рви тварей! Рви тварей! – уже донёсся до десятка легионеров вместо счёта слаженный клич основных сил имперского войска, которые почти приблизились к начавшим атаку товарищам.

Шаг, другой… и остатки сотни Тита поглощены спасительным легионом, который продолжал продвижение вперёд, теряя воинов. Но верные слуги империи также забирали и жизни противника. Причём делали это весьма успешно. За каждого своего воина легион забирал на тот свет троих, а то и пятерых неприятелей. И это прекрасно видел трибун. Потому сигнала имперского трубача, извещающего об отступлении, не поступало. Атака продолжалась, и уже было непонятно, кому в итоге может достаться победа.

Командующий сил противника, наблюдая, как имперские воины неожиданно захватили в казалось бы проигранном сражении инициативу, занервничал. Он прекрасно понимал, что если ничего не предпримет, то может не только упустить победу, но и потерять войско, которое заметно проигрывало легионерам в слаженности и воинском умении. У него больше резервов нет, а вот у империи есть ещё легионы, которые придут позже и им также необходимо будет дать отпор.

– Отход! – тихо, но жёстко приказал командующий, так и не придумав ничего, кроме отступления.

Трубач немедленно повиновался, и противостоящие легиону силы начали отступать.

– Может, действительно ему Тьма благоволит? – чуть слышно произнёс трибун, и усмехнулся, довольный тем, что неожиданно удалось избежать поражения. – Сигнал к отступлению! – громко приказал он, понимая, что выиграть сражение возможно, только пожертвовав всем легионом.

Зазвучала имперская труба, и легион остановился.

– Тита связать и ко мне! – бросил начальнику охраны трибун, покидая поле битвы, и, слегка ударив коня в бок, поскакал в лагерь.

Легион покидал поле битвы, забирая погибших товарищей, впервые не одержав победу. Тит сидел возле нескольких окровавленных тел погибших воинов, обнявших друг друга так, будто они были братьями, хотя при жизни являлись лютыми противниками. И только смерть смогла их помирить.

Воткнув меч в твердь мира, сотник наклонился над ним, прислонившись головой к эфесу. Он тяжело дышал, пытаясь восстановить силы, и не верил, что остался в живых, когда шансов на спасение уже не было. Перепачканный чужой кровью, сотник издавал тихие непроизвольные стоны, словно из него пытался вырваться засыпающий после битвы зверь. Глаза непривычно слезились, руки от усталости слегка дрожали, во рту всё пересохло.

Тит был готов отдать всё состояние за глоток воды, кажущийся сейчас спасением – то ли души, то ли тела – от смерти, продолжающей, как ему казалось, парить над головой, не желая отступаться от выбранной жертвы, сумевшей всё-таки ускользнуть из её цепких костлявых рук. Сердцебиение громко отдавалось в голове, упрямо напоминая о жизни. Тит невольно стал считать удары сердца, и в этот момент кто-то его толкнул.

Сотник поднял голову и увидел перед собой флягу. Отбросив меч, он вырвал спасительный сосуд у неизвестного благодетеля и прильнул к живительной влаге с небывалой жадностью. Командир сотни, от которой осталось не больше десятка воинов, пил и пил, не в силах остановиться. Но вот благодетель резким рывком отобрал флягу, и тихим, властным голосом произнёс:

– Следуй за мной к трибуну!

Тит прищурившись, посмотрел на спасителя, напоившего водой, и узнал в нём помощника трибуна, Клавдия, который недолюбливал сотника, и этого никогда не скрывал.

– Клавдий? – удивился Тит. – С чего это ты за мной лично соизволил прийти?

– Приказ трибуна – доставить тебя к нему живым, – с усмешкой ответил Клавдий. – А вот и охрана трибуна! Наверное, чтобы ты не сбежал! – злорадно засмеялся он.

– Я никогда ни от кого не бегал, – шёпотом произнёс сотник. – С чего ты взял, что сейчас побегу? Да и зачем мне это?

– Может, за тем, что за нарушение приказа неминуемо следует смерть. Ведь ты со своей сотней единственный, кто не отступил по приказу трибуна, и ему пришлось жертвовать воинами, чтобы спасти твою задницу.

Тит опустил голову, поняв, что смерть не зря над ним вьётся, а её голодный оскал ему вовсе не померещился: сумев избежать гибели на поле битвы, он обязательно отправится в костлявые объятия после сражения, только теперь с позором перед всем строем. «Лучше бы я погиб от клинка врага!» – промелькнула мысль в голове сотника, и в этот момент у него забрали оружие. Один из личных охранников трибуна быстро связал сотнику руки и поднял его на ноги.

– За мной! – резко приказал охранник Титу. Привязав пленника к седлу коня, он вскочил в седло и неспешно поехал в сторону лагеря.

Остальная охрана немедленно окружила сотника, и вся процессия, которую замыкал не скрывающий радости Клавдий, двинулась к трибуну.

Мгновение… Ещё мгновение… Подобно биению сердца, разум неустанно отмерял мимолётное существование там, где нет ничего, кроме вымышленных мгновений, пытаясь сохранить себя в бесконечном ритме безудержной погони за собственной угасающей памятью, являющейся бесценным остовом бытия, настойчиво утверждающим, вопреки окружающему равнодушию, что «я» есть…

Удушающее разум отсутствие угнетало, заставляя волю сдаться и забыть о своём существовании. Каждое мгновение, которое можно соизмерить лишь с началом и концом уже весьма вяло возникающих мыслей, приходилось бороться с одолевающим безразличием, безмолвием, и поначалу терзающей, но теперь приятно усыпляющей бдительность тишиной. Иногда возникало желание отступиться и стать такой же бессмысленной частью Пустоты, которая терпеливо ждала, когда очередной разум сдастся и, наконец, присоединиться к вечному забвению. Но именно уверенность в том, что не Пустота склоняет к безволию, а лишь собственное одиночество, заставляла бороться. Бороться с самим собой, со слабостью, то и дело возникающей неуверенностью, изъянами разума, стремящимися стать подобными Пустоте и начать процесс саморазрушения. Всё, как и всегда, сокрыто только в самом себе, и каждая победа за существование в мимолётном мгновении, где ты то ли был, то ли есть, а, возможно, только будешь, делает сильнее, совершеннее. Только бы не перестать мыслить! Иначе собственное забвение наступит настолько стремительно и незаметно, что не успеешь осознать, что тебя больше нет. И некому будет констатировать исчезновение разума, и, к сожалению, никто злорадно не усмехнётся над гибелью очередного одинокого пленника непобедимого отсутствия.