Антон Корнилов - Урожденный дворянин. Рассвет Страница 62

И тут появились эти чертовы витязи. Конечно, в этой стране, где ж еще им взяться!.. И Охотник, оставив размеренный уклад заслуженного отдыха, вновь отправился по следу.

Он вышел во двор, прикрыв глаза, старательно прощупал пространство.

Все спокойно.

Тогда Охотник, взяв с места разбег, без труда перепрыгнул стену, приземлившись на поросшем кустарником пустыре. Пересек пустырь, спустился к волжскому берегу, где почти у самой воды темнело недавнее кострище и неряшливо торчал самодельный шалаш из веток и куска брезента.

Охотник свистнул.

В шалаше с пыхтением и жалобными стонами кто-то зашевелился. Охотник свистнул еще раз, и из шалаша показалась опухшая физиономия, втиснутая в косматый шар густейшей шевелюры и бороды.

– О… – похмельно проскрипел Охотнику обладатель физиономии. – Трофимыч! Ты чего побрился? Начальство встречаешь? Меня-то не погонят отсюда? Не выдашь?

Шалашного жителя звали Гуня. И Гуня этот, бездомный горький пьяница, невесть откуда приблудившийся, был предусмотрительно прикормлен Охотником как раз для такого случая.

И сегодня час Гуниного предназначения пробил.

Следовало поспешить. Времени, чтобы вести Гуню в обход, через ворота туристической базы, не было. Поэтому, нетерпеливо дождавшись, пока тот выберется из своей вонючей берлоги и поднимется на трясущиеся ноги, Охотник коротким и сильным тычком кулака размозжил ему горло. И взвалил его, еще живого, еще хрипящего кровавыми пузырями, себе на плечо. Донести Гуню до стены, перекинуть во двор и затолкать в каморку, где остывало тело Двухи, оказалось делом пары минут.

Он разложил трупы по разные стороны опрокинутого стола. Сбегал во двор, вернулся с той самой остро сколотой деревяшкой, убившей Двуху, вложил деревяшку в руку Гуне. Вывернул лампочку из патрона, свисающего с потолка, плотно закрыл окно, на одну из конфорок маленькой газовой плиты поставил загаженный и помятый чайник. Пустил газ, посильнее открутил вентиль питающего плиту баллона. Зажег на подоконнике свечу в литровой банке соли, исполняющей роль подсвечника. И поспешно вышел, захлопнув за собою дверь. Тайник с оружием под полом каморки он трогать не стал. Пусть его отыщут – так будет лучше. Правдоподобней.

Затем Охотник направился в один из гаражей. В гараже он задержался минут на пять.

А спустя еще пять минут, после того, как неприметная темная иномарка, залепленная грязью так, что с трудом можно было разобрать не только номера, но и марку автомобиля, покинула туристическую базу «Волжский берег», – в барачного вида домике с надписью «Добро пожаловать!» над дверью с разрушенным крыльцом глухо кашлянул короткий взрыв.

Охотник, сменивший лохмотья сторожа на вполне пристойный серый костюм, мягко покачивающийся в успевшем нагреться салоне иномарки, того взрыва уже слышать не мог.

Он его почувствовал.

И когда импульс взрыва проник из пространства в его сознание, он мысленно пообещал сам себе:

– Накладок больше быть не должно. Пора заканчивать с этим делом. И поскорее возвращаться домой.

Часть четвертая

Глава 1

Многие из проезжающих мимо Чудесного холма привыкли к виду изогнутой башни палестры на его вершине, привыкли к диковинным фигурам, окружавшим башню, но в последнее время, поравнявшись с холмом, снова стали сбавлять скорость – в стороне от палестры, в конце дороги, ведущей на холм, появилась человеческая фигура; неподвижно и одиноко стояла она на фоне открытого неба, приветственно вскинув вверх правую руку. Вряд ли кто-нибудь снизу – с трассы – мог рассмотреть лицо человека на холме, но отчего-то все, кто бы ни посмотрел на него, были уверены в том, что он – улыбается, доброжелательно, безмятежно и как-то… навсегда спокойно. И поэтому часто проезжающие, увидев человека, чувствовали в себе потребность ответить его дружескому жесту и почти невольно салютовали ему в ответ из окон своих автомобилей.

Этим декабрьским вечером над Чудесным холмом стих свистевший весь день ветер, обнажилось синее-синее, как глубокое море, небо; и морозный чистый воздух наполнился бесшумным снегом – и стало вокруг сказочно и легко, как и всегда бывает в канун Нового года. Этим вечером рядом с фигурой появились еще несколько человек, подвижных. Живых. Старшие витязи и ближайшие сподвижники их собрались здесь. Все те, кто уцелел в жестокой войне, оставшейся незримой взгляду нормальных людей. Войне, которая, кажется, уже закончилась.

– Нет, как это все-таки у тебя получилось, а? – допытывался Нуржан. – Глядишь снизу – он лицом к тебе стоит. Поднимаешься сюда, наверх, к палестре, а он опять на тебя смотрит, встречает… Хотя, по логике, должен ведь спиной быть к тебе, если лицом-то к трассе повернут, а дорога на холм подтянута к палестре со стороны, противоположной трассе… Механизм, что ли, какой-то скрытый, постамент поворачивающий? Да нет, мы проверяли: один с трассы наблюдал, другой наверху находился – и все равно, он как бы на две стороны смотрит… Да и какой тут механизм? Обычный постамент, на нем памятник. А вот поди ж ты… Как ни взглянешь, а он тебя глаза в глаза приветствует. Не Двуха, а двуликий Янус прямо какой-то…

Нуржан, хрустя снегом, еще раз обошел вокруг памятника, ища подвоха. Но ничего подозрительного, конечно, не обнаружил.

Бронзовый Двуха все так же неподвижно улыбался своей такой знакомой, но теперь уже вечной улыбкой. Голова его была припорошена снегом, редко летящие невесомые хлопья разбивались о ладонь вскинутой руки, снежинки оседали на вылитом из металла теле, не спеша таять, но лицо почему-то оставалось чистым.

Нуржан отступил на несколько шагов, не сводя глаз с памятника. Потом, снова обогнув памятник, переместился на пологий край холма, откуда можно было видеть чернеющую внизу полоску федеральной автомобильной трассы, по которой нечасто проплывали огоньки автомобильных фар.

– Сейчас он ко мне спиной, все правильно! – возвестил Нуржан со своей позиции. – А стоит только сойти с холма и голову вверх задрать – опять к нему лицом к лицу окажешься. Ну как так-то, а?

– Не пробовал задом-наперед с холма спускаться? – осведомился Сомик. – Чтобы не отрывать взгляда от памятника и поймать тот момент, когда он начнет поворачиваться?

– Пробовал, – признался Нуржан, возвращаясь обратно к своим. – Споткнулся и кубарем летел до самого низа. Задом-наперед-то со склона несподручно вообще-то… Открой секрет, Семеныч, как у тебя так получилось?

– Нет никакого секрета, – буркнул усатый Семеныч. Присев на корточки у низкого – в ладонь всего – постамента, он разливал водку по пластиковым стаканчикам. – И не поворачивается он вовсе. Не в памятнике дело. Это… уж место такое. Одно слово – Чудесный холм.

– Должен быть секрет, – настаивал Нуржан. – Ты сам у нас парень секретный… скрытный то есть. Думали, ты простой строитель, а ты вон – оказался еще и скульптором. Двуха – как живой стоит.

– Я на скульптора и учился, – несколько смущенно признался Семеныч. – Художественное училище заканчивал. Только, как известно, «художник должен быть голодным», а мне семью кормить надо. Вот и пришлось в строителя переквалифицироваться.

– Я слышал, он еще кое-что умеет, – проговорил Артур Казачок, принимая от Семеныча стаканчик. – Двуха то есть… А не Семеныч. Говорят, он чужих к палестре не подпускает.

– Чужих? – переспросил Антон.

– Не наших, – точнее сформулировал Казачок. – Недавно приехали двое: папанька сына своего привез устраивать в новое перспективное учебное заведение – это так они палестру определили. Покрутились вокруг, ребят поспрашивали, что да как, а дальше памятника не прошли почему-то. Уехали. Из «Возрождения» делегация за день до того наведывалась. Опять спонсорскую помощь навязывать, видимо. Доковыляли до памятника, остановились, поглядели… И пошли восвояси. Словно забыли, зачем приезжали.

– У всех есть? – поинтересовался Семеныч, потряхивая пустой бутылкой.

Негромкие разговоры стихли. Собравшиеся – Олег, Ирка, Антон с Артуром, Нуржан, Сомик, Фима Сатаров, Борян Усачев, все со стаканами в руках, – не сговариваясь, обернулись к памятнику. Двуха улыбался, глядя мимо них, куда-то вдаль, рассекая навсегда поднятой рукой снова крепчавший снежный ветер. Семеныч поднял с постамента еще один стаканчик, кашлянул в усы и, помолчав немного, плеснул водку на пологое возвышение могилы под памятником.

Семиэтажная изогнутая башня палестры сияла множеством окон – будто гигантская новогодняя елка, склонившая под тяжестью праздничного убранства свою верхушку. Музыка и застольный смех едва слышно доносились из тех окон, а уж свет и вовсе не добивал до того места, где сгрудились вокруг своего замершего в бронзе соратника витязи…