Анна Мистунина - Пути непроглядные Страница 8

Второй пленник, напротив, выглядел удивительно спокойным. Он был совершенно сед, кожу цвета старого ремня изрывали глубокие морщины, но назвать его беспомощным стариком ни у кого не повернулся бы язык. Даже сейчас, безоружный и связанный, он казался опасным, и опасность эта не заключалась в силе мускулов и умении владеть тем огромным мечом с искусно выделанной, покрытой золотом и украшенной резной волчьей головой рукоятью, что лежал сейчас у ног Альдранда, немало довольного такой добычей. Опасностью веяло от самой фигуры старого дрейва, от его полузакрытых глаз, от его молчания, равнодушного, как будто собственная судьба волновала его не больше, чем начавший накрапывать мелкий дождь – проще говоря, совсем не волновала.

Чем дольше Рольван смотрел, тем сильнее хотел немедленно, от греха подальше, покончить с обоими пленниками. Никогда не знавший за собой излишней кровожадности, он сам удивлялся такому желанию. И чем эти двое, в самом деле, могли быть опасны?

Сзади, тяжело ступая, подошел увитый бинтами Торис. Помолчал, приглядываясь, затем предложил:

– Прикажи развязать их и вернуть мечи. Пусть сойдутся со мной в честном бою, не дело это – так их убивать.

– Это же дрейвы. Разве не ты проклинал их нынче ночью?

– Это не то. Они воины! И умереть должны, как воины!

– Иными словами, любой, кто сумел наделать в тебе дырок, заслуживает твоего уважения, Торис? Даже если это дрейв? – Рольван сухо рассмеялся. – Увы, нам придется взять их с собой. Они могут знать что-нибудь, что окажется полезным. Так что, прости, но сегодня тебе больше не придется драться. Надеюсь, ты не в обиде?

– Ну, хорошая драка всегда на пользу, – рассудительно заметил Торис. – Но на сегодня, так и быть, мне хватит. Только знаешь, командир, они хоть и воины, а все же дрейвы. Если решат по дороге нам головы заморочить или еще какие демонские выходки…

– Как только что-нибудь такое заметим – убьем, – согласился Рольван. – Но пока я никакого волшебства от них не видел и не поверю, пока не увижу.

– Вороны-соглядатаи тебе не в счет? – Торис ухмыльнулся и зевнул. – Прах с ними. Дело к вечеру, а нам еще мертвых хоронить.

– Значит, не будем терять времени, – сказал Рольван, отворачиваясь от дрейвов. – Похороним павших и в путь. Заночевать я хотел бы подальше от этого места.

За все время пленники не издали ни звука – ни мольбы, ни проклятия. Но слышали, без сомнения, каждое слово.

Глава третья, необратимая

Во главе всех дрейвов стоит один, самый искусный в науках и колдовстве; ему повинуются беспрекословно. По смерти ему наследует наилучший из достойных. Если таковых несколько, спор решается голосованием, если же не согласятся, то и оружием. Избранный должен доказать перед всеми свою силу и благоволение богов, и тогда только получит он почтение, положенное Верховному дрейву.

Оборотни? Пой, да не завирайся! Сам подумай, ну как может человек стать зверем? Представил? То-то же! Что? Дрейвы? Вспомнил тоже! Это же когда было, да и враки все!

И тогда он поклялся небом и землей, поклялся собственным сердцем, что не заснет в постели и не выпустит из рук меча, пока не добудет голову убийцы.

В путь выступили уже на закате, болезненно-мутном из-за вновь заслонивших небо туч. Ехали медленно: на носилках, сооруженных из тонких осиновых стволов, стонал и метался в беспамятстве Эранд. Игарцис с отчаянным видом кусал губы – он ничем не мог помочь.

Пленники оставались по-прежнему безмолвны, только младший все кидал по сторонам свои яростные взгляды. Обоим связали руки и усадили на коней, которых теперь хватало с избытком. Того, что вез старика, вел за повод Торис, а младшего – беспрестанно бормочущий молитвы Крахнен.

Дождь то переставал, то принимался моросить снова, несильный и нехолодный, но раздражающий. На сердце лежала тяжесть. Все молчали, и в молчании этом особенно четко выделялись звуки: хруст и хлюпанье под копытами, стоны Эранда, шепот Крахнена. Рольван поймал себя на том, что мысленно повторяет за ним слова молитв. Он думал о тех, кто остался лежать под свежим курганом на лесной поляне. Они выступили в этот поход с шутками и смехом: преступники-дрейвы, изгои, отверженные богом и людьми, представлялись им законной дичью, да и были ею. Но и загнанный зверь иногда разворачивается и кидается на своих преследователей. Рольван знал, что удивляться тут нечему, но все же ощущение несправедливости случившегося грызло его сильнее с каждым шагом, и он с трудом удерживался, чтобы не отдать приказ убить пленников.

Когда ехать дальше в темноте стало невозможно, остановились на ночлег. Ужинали тем, что отыскалось в мешках, и огонь развели ради того, чтобы отогнать ночную тьму, а не для приготовления пищи. Поужинав, по общему согласию вознесли молитву – в поминовение павших и ради выздоровления раненных. Эранд не приходил в себя, и невозможно было понять, становится ли ему хуже. У Рольвана в плече как будто ворочали раскаленный вертел.

Почти против воли он велел дать пленным хлеба и воды и ничуть не огорчился, когда те с презрением отказались. Торис, неугомонный, как всегда, несколько раз пытался с ними заговорить, но получал в ответ лишь глухое молчание. Тогда пленников снова привязали к деревьям и оставили в покое, только молодой Альдранд заворожено таращился на них, да мрачнел с каждой минутой набожный Крахнен.

Выставили стражу. Близилась полночь, но спать никому не хотелось. Дождь перестал. Сплошная беззвездная чернота сомкнулась над маленьким лагерем. В костер постоянно добавляли дров, благо валежника здесь было в избытке, слуги натаскали его и сложили в огромную кучу. Но красноватый свет пламени лишь немного разбавлял ночную тьму, отойди на каких-нибудь десять шагов – и она поглотит тебя полностью.

Один за другим воины заворачивались в плащи и укладывались здесь же, у огня. Голоса звучали редко и неохотно. Рольван достал из ножен меч и неспешно водил по лезвию точильным камнем, тщетно пытаясь отогнать тревогу или хотя бы убедить себя, что причина ее кроется в усталости и потерях, а не давящей тишине и сверлящем спину дрейвском взгляде. Возглас Ториса заставил его вздрогнуть:

– Чтоб вам сдохнуть! Вспомнил!

– Вспомнил о своем брюхе или о чем пониже? – неласково поинтересовался с другой стороны костра задремавший было воин.

– А! Так и знал, что вы даже не подумали, какая сегодня ночь!

Рольван нахмурился – он помнил об этом всю дорогу, а сейчас, занятый другими мыслями, едва не забыл. И тут же раздался хриплый голос Крахнена:

– Завтра Валль.

Никого почему-то не удивило то, что этот набожный воин употребил прежнее, языческое название дня святой Дасты. Древние сказания и песни сегодня были на удивление осязаемы – темной ночью на Валль, в лесу, когда мечи еще помнили вкус теплой крови убитых дрейвов, а хозяева этих мечей ежились под ненавидящими взглядами выживших. У Рольвана по спине побежали мурашки. И не у него одного: рядом приподнялся на локте Игарцис.

– Может, все-таки убить их, а? – предложил он.

Рольван спрятал нерешительность за смешком:

– Ты хочешь в ночь на Дасту заняться убийством дрейвов?

– Это будет как жертвоприношение, – прошептал из-за плеча Крахнена юный Альдранд.

Рольван не смог понять, чего в его голосе больше – отвращения или восторга. Ответил резко:

– Мы не станем их убивать. Не сегодня.

Он догадывался, что пленники внимательно прислушиваются к разговору, но не хотел оборачиваться, чтобы в этом убедиться. Остальные, напротив, как один посмотрели туда. Торис переменился в лице.

– Что они делают?!

Тут уж Рольван обернулся. Вскочил.

Пленники, привязанные к двум росшим рядом дубовым стволам, смотрели друг на друга. Старший умудрился развернуться всем телом в удерживающих путах. Ремни глубоко врезались в его тело, но дрейв, похоже, не чувствовал боли. Его взгляд был прикован к лицу младшего, как будто сообщал ему нечто, неслышимое, но вполне понятное этим двоим. Вид его был страшен.

Младший дрейв сосредоточенно смотрел в глаза старику, словно и впрямь принимал от того некое послание. Слезы лились по его исцарапанным щекам и падали на длинную, когда-то белую, а теперь покрытую грязью и кровью тунику. Губы скривила судорога.

Все это Рольван разглядел буквально за несколько мгновений, быстрым шагом приближаясь к пленникам и не успевая еще сообразить, происходит ли что-то важное и следует ли ему вмешаться. Когда он подошел, глаза старика закрылись, а за спиной дико закричал, бросаясь вперед, Крахнен: