Александр Кудрявцев - Железные Волки. Небо славян Страница 9

«Подолу огонь оберег меня, подолу огонь оберег меня», – наговаривают мужчины и женщины. Их нагота чиста, словно пламя, тела танцуют над землей лепестками костров.

«Чур-Чурило, стар-перестар, ты веди, отваживай, да от нас поваживай, ты веди, поваживай, да от нас отваживай!»– кружатся ряженые, творя заново мир, повторяя кражу Живы сыном Чернобога и спасение ее Богом-Богатырем.

Живу привязывают к березе, она зовет на помощь Воина. Тот приходит, грозит великому врагу спокойным голосом Ратмира из рода Железных Волков, негромкая сталь которого заставила сжаться не одно вражеское сердце. Чернобог, хотевший надругаться над честью Живы, выходит на бой со своим кривляющимся воинством, и звенят клинки. Славят защитника женщины, спасенные Ратмиром из плена, наблюдая, как небесное повторяется в земном, а земное – в небесном.

Жива выходит на свободу, возвращая в дома радость, купальская ночь катится дальше, плывет по черной реке венками с дрожащими огоньками свечей. Под переливы рожков и звонкий грохот бубнов врезается в темную воду огненное колесо Коло, гаснет, умирая в воде символ старого цикла: огонь и вода, явь и навь, мужчина и женщина – вместе.

Ночь кружит своих детей вокруг большого костра, люди бегут хороводом посолонь[20], взявшись за руки. Рвутся вверх малые купальцы, через которые прыгают юные пары, держась за палку праздничной куклы-купалицы. Разомкнутся руки во время прыжка – не судьба, а нет – уходят двое в темноту, и никто не остановит их – дети, зачатые во время купальских празднеств, на границе двух разных стихий, становились лучшими воинами, которых одинаково хранили полдень и полночь.

Вечер тогда был душный, предгрозовой. Низко над землею громоздились пухлые от серой влаги тучи, да за небокраем рокотало. От духоты Ратияр спасался в лесу, в своем тайном месте у огромных корней ветлы, склонившейся над узкой речкой.

Ратияр сбрасывал одежду, и мягкий ветер укутывал тело в невесомую ткань из разноцветных запахов полей. Он входил в прохладную воду, ложился на спину, смотрел в небо, дыша на весь мир, словно бог. Потом, обсохнув, карабкался по нависшей над водой толстой ветви и неподвижно сидел, наблюдая за неторопливой жизнью на речном дне.

Когда-то Барсук сказал ему, что, если долго повторять любое слово, оно превратится в заклинание, а долго сидя у реки, однажды увидишь князь-рыбу, которую не ловит сеть и не берет острог.

Ратияр до сих пор помнил, как она прошла совсем рядом с касавшейся воды веткой, похожая на огромное замшелое бревно с внимательными глазами. Потом обросшая водорослями щука вильнула хвостом и, завалившись на пятнистый бок, ушла в глубину.

«Духи мест показываются тем, кто умеет видеть, – говорил Барсук, – большинство людей просто смотрят. Видят те, на ком поставил мету Другой Мир».

Старик уверял, что у лопарей такие люди становятся шаманами, у северян и славян – скальдами и оборотнями.

«А может, я тоже такой?» – приставал Ратияр. Барсук пожимал плечами: мол, нужно на день солнцестояния найти цветок папоротника – если ты между явью и навью с рождения, цветок этот увидишь.

Маленький Ратияр поверил, пошел искать, но нашел в лесу лишь старшего сына Хрольфа Торольва, храпевшего в обнимку с широкоплечей дочкой кузнеца Ладой. Искушение было сильным – Ратияр чуть ли не с рождения не ладил с насмешливым здоровяком.

Быстро сунул тому между пальцев ног кусочки бересты и поджег. Торольв спросонья так резво крутил колесо задымившими ногами, что гигантские груди Кузнецовой дочери прыгали от смеха, будто ожившие тыквы. Торольв, правда, его выследил потом, напихал в штаны крапивы, но свое прозвище Коловрат именно с той ночи заработал. Так его и звали, пока в дальний поход не ушел и не вернулся.

Ратияр зажмурился от приятного воспоминания и прислушался к доносившимся из села голосам. В ночь на Купалу он уходил из старой крепости сюда, как когда-то, убегая от ежегодной мести Торольва Хрольфсона. Место особенное, причудливое, и если и распускаться цветку папоротника, то здесь, среди огромных витых корней, выступающих из земли, у звонкого родника под охраной древней жабы, живущей в тени тяжелой кроны старой ветлы.

К тому же, краснея, думал Ратияр, с ее вершины здорово видать, как в ночь переплетения яви и нави в единый мир в красном свете костров сплетаются взрослые мужчины и женщины. С рычанием и стонами трутся друг о друга голые тела, своим жаром отгоняя ледяной ветер инобытия и приближая рассвет для мира людей.

Темнел воздух, разгорались костры, удобнее устраивался в развилке Ратияр – и вдруг замер.

Небо наполнилось низким гулом. Задрав голову, Ратияр увидел огромных птиц. Они парили на гигантских неподвижных крыльях с черными крестами в белой окантовке, выстроившись в четкий клин. Крест на хвосте последнего в стае был нарисован с загибавшимися вправо закорючками, точь-в-точь знак солнца, вышитый на рушниках старого Барсука. Ревущие существа несли в себе смерть, и юноше почудилось, что на миг он увидел ее, туго свернувшуюся внутри продолговатых металлических яиц, спрятанных в брюхе у каждого летящего чудища. В голове мелькнуло видение: стальные яйца падают на землю и с грохотом разрывают ее в клочья, а среди взвившихся языков пламени отчаянно кричат люди.

Драконы, подумал Ратияр. Он никогда их не видел, но слышал рассказы о великом ужасе, который летит впереди закованных в железную броню тварей.

Волосы на загривке встопорщились сами собой. Ратияр выдернул из кожаного чехла на шее коготь и крепко сжал его в руке. Черные силуэты скользнули по тихому зеркалу водяной глади.

Под деревом прошелестели легкие шаги. Чудовища растаяли в небе, словно их и не было.

Холонуло сквозняком, и вместе с поднимавшимся белесым туманом на берегу показались смутные фигуры. Не касаясь земли, призраки сомкнулись в круг, в мертвых руках появились инструменты. Потянула душу дуда[21], глухо ударили в сердце ночные барабаны, прошуршало по травам и листьям, и все вокруг словно склонилось в поклоне той, что показалась в полуночном круге, омытая всполохами дальних зарниц, одетая в лунный свет и звездный отблеск.

Ратияр посмотрел вниз и покрепче вцепился пальцами в шершавую кору, чтобы не свалиться.

У зарослей папоротника стояла Ингрид Лед Ладоней. Льняные волосы наполняло лунное сияние и зеленоватые болотные огни.

Ее тело от пят до тонких, чуть выступающих ключиц покрывала затейливая татуировка. Ожившие на коже звери и травы сплетались в прихотливые узоры так тягуче и сладко, что почти ослепший от наготы девы юноша покачнулся от напора горячо прилившей крови.

Ингрид присела, коснувшись кончиками пальцев влажной земли. Встала, потянувшись к звездному небу.

Без всплеска ступила на искрящуюся зеленоватую дорожку и медленно пошла, а поверхность реки дрожала под узкими босыми ступнями. Молчаливая, шла по лунной дорожке, словно призрак, двигалась к огромному пятнистому диску, и Ратияр, подумав, что сейчас она сольется с ним и покинет землю навсегда, услышал ритмичный грохот и не сразу сообразил, что это всего лишь стук его собственного сердца.

Ингрид остановилась посередине реки и пошла к заросшему папоротником берегу, где навстречу с хрустальным звоном разгорался оранжевый шар огня – заветный цветок, искра вспыхнувшего от прикосновения двух миров пламени.

От древесных стволов отделились легкие тени девичьих фигур, заскользили над землей вокруг расцветающего огня. Лед Ладоней опустилась пред цветком на колени и осторожно сняла бутон со стебля. Желтый свет сменился оранжевым, красным, разноцветные огоньки брызнули во все стороны, и Ратияр услышал голоса, будто лес разом заговорил на всех древних языках на свете.

Он видел тревожные сны укрывшихся в норе лисиц, смотрел на луну глазами вожака волчьей стаи, танцевал над поляной вместе с русалками, хохотал на песчаном дне с водяными, читал зеленые мысли древесных богинь. Мир раскрылся вместе с цветком, засияв новыми красками и смыслами, для выражения которых на человеческом языке давно стерлись слова из тех времен, когда Потаенный Народ еще не ушел в холмы и деревья и жил рядом с людьми.

Вот он, клад, вот сокровище! Смотреть – и видеть, слышать – слушая! Вокруг звенят все тайны мира, по венам течет темный ветер, счастливые глаза покалывают звезды, и древняя, вечная, мудрая ночь распускается за спиной гигантскими перепончатыми крыльями, и понимаешь вдруг, что смертно все, все – кроме жизни!

Папоротниковый венок девы возложили на голову Ингрид, она вплела в него цветок и, звонко рассмеявшись, подбросила прямо в руки замершего среди ветвей юноши.

Она подняла лицо, встретилась взглядом, и погас свет, разлились туманы, а крепко зажатый в руках человека венок рассыпался в черную труху.

Побледнели звезды, луна расплылась, забрезжила на востоке желтоватая полоска рассвета. Пелена с низин скрыла поляну вместе с деревьями, а когда первые лучи солнца разогнали его серое молоко, лес был прежним, словно Ингрид Льда Ладоней и Потаенного Народа не существовало и в помине.