Олаф Бьорн Локнит - Мятеж четырех

Олаф Бьорн Локнит

Мятеж четырех

ПРЕДВАРЕНИЕ

Отрывок из рукописи, условно именуемой «Знак Феникса» и приписываемой сочинителю Гаю Петрониусу Тарантийскому (приблизительные годы жизни – 1265–1325). Подлинник рукописи является частной собственностью и находится во владении герцога Вестри Эрде, Немедия.

«…И в коварстве своем злоумышленники полагали, что лучшим исходом их темных замыслов станет убийство правящего монарха. На трон же Аквилонии они собирались усадить своего ставленника – человека с безвольной душой и скудного разумом, способного лишь повторять речи своих более умных „друзей“ да быть безмерно благодарным за вознесение из безвестности на трон прекраснейшего из государств Заката. Вряд ли ему было суждено долгое царствование – правитель-марионетка потребен лишь до тех пор, пока нити управления страной не окажутся в нужных руках. Затем нового короля, скорее всего, ждал несчастный случай на охоте или подброшенный неизвестным злодеем яд. Дворянство и плебс не успели бы опомниться от подобной чехарды на троне, а корона Аквилонии уже возлежала бы на другой голове…

Их было пятеро (хотя позже заговор получил название «Мятежа Четырех») и о каждом стоит поведать в отдельности.

Аксалант, герцог области Тьерри или Туне, находящейся в полуденной части Боссонии, был, пожалуй, наиболее опасным из всех. Боги наделили его острым умом, непомерным честолюбием и способностью заражать своей убежденностью других людей. Этот человек был лишним при дворе Нумедидеса, ибо более всего стареющий безумный король страшился людей, выделявшихся среди льстивой толпы придворных. Однако при новом правителе герцог Аксалант тоже не стал желанным гостем во дворце, не захотев (или не сумев) примириться с тем, что Трон Дракона отныне принадлежит человеку в прямом смысле этого слова безродному, не дворянину и даже не аквилонцу.

Это было прекрасно заметно всем, в том числе и королю, а потому герцогу Тьерри было предложено покинуть дворец и столицу. Он так и поступил, уехав в свои владения, и вроде бы ничем не выдав своего негодования или разочарования. Видимо, с той поры он и затаил в сердце ненависть к правителю-варвару, решив любыми средствами добиться его падения и смерти.

Вторым стал Громал из Лакруа, уроженец Боссонии, начавший свою карьеру с гвардейца пограничной заставы возле Пиктских Пущ и дослужившийся до центуриона Черных Драконов – отряда личной королевской стражи. Громал принадлежал к числу тех людей, чья верность не покупается и не продается, а служба оканчивается лишь со смертью. Он не задавался вопросом, плох или хорош Нумедидес, он следовал однажды данной клятве. И, разумеется, он почел себя несправедливо обойденным, когда его должность перешла к другому, пришедшему вместе с новым королем. Громала не удаляли из столицы, не лишали звания – просто со сменой власти менялись и люди, а невеликого разума бывшего центуриона не доставало, чтобы осознать и принять эту простую мысль. Он решил, что за верную службу предыдущим монархам попал в опалу и, как водится между столь простыми и целеустремленными натурами, решил мстить.

Для заговорщиков Громал стал ценнейшей находкой – он ведь по-прежнему нес службу во дворце, знал все помещения и распорядки, и, что важнее всего – был на хорошем счету. Кто знает, если бы не завладевшая им мысль о мести за несуществующую обиду, судьба капитана Черных Драконов Громала, может, сложилась бы совсем по-иному…

В отличие от Аксаланта и Громала, третий заговорщик, Волмана из Карабана, более известный как Волмана-Карлик, вряд ли имел какие-либо претензии лично к новому королю. Волмана рвался к власти – власти любой ценой – и даже не стремился скрывать своих устремлений. Постоянно опасавшийся всего Нумедидес без долгих размышлений выставил его из столицы. Его преемник, хотя был во всем полнейшей противоположностью предшественнику, вскоре совершил то же самое, предпочтя временно удалить Волману от двора во избежание неприятностей.

Что же до четвертого в сем комплоте, менестреля Ринальдо, то, как и всякий поэт, он был безумен и частенько не понимал, что творит. Он приветствовал восхождение Нумедидеса и славил его, пока золото из королевской казны исправно переправлялось в карманы стихотворца. Стоило этому благодатному потоку иссякнуть – и Ринальдо тут же начал слагать баллады о занявшем престол сумасшедшем тиране и призывать к его свержению. Что и случилось, однако причины смещения правителей были куда глубже, нежели казалось одержимому своими безрассудными фантазиями поэту.

Новый король Аквилонии, как вскоре выяснилось, имел свой собственный взгляд на вещи и не собирался содержать в замке свору нахлебников. Возмущенный до глубины души Ринальдо немедленно поименовал короля «жестоким и непросвещенным деспотом», о чем кричал по всем питейным заведениям Тарантии. Не удивительно, что в скором времени Ринальдо без труда отыскал себе покровителя, коим владели такие же темные мысли, и примкнул к заговорщикам.

Стараниями этих четверых человек был заложен фундамент заговора против короны Аквилонии. Пятый, герцог Дион, как уже было сказано, служил лишь бессловесной марионеткой, коей во избежание волнений и неурядиц надлежало на краткое время занять трон. Ведь он был последним из прямых родственников покойного короля Нумедидеса и, следовательно, настоящим потомком Эпимитриуса. Впрочем, таковым с полным основанием мог считать себя и Аксалант, и таковое обстоятельство наверняка сыграло бы в дальнейшем свою зловещую роль.

Заговорщики выверили и рассчитали свой план до мелочей. В одну из ночей Громал должен был удалить с караульных постов тех гвардейцев, что были преданы королю, и заменить их своими людьми. После чего заговорщики получали возможность беспрепятственно проникнуть в замок, миновать жилые помещения и попасть в личные покои короля. Последующим же событиям предстояло развиваться так, как это уже не раз происходило в подобных случаях.

Однако Четверо не учли немаловажного обстоятельства – их противник отнюдь не собирался кротко и бессловесно смириться с отведенной ему участью. Он был воспитан по иным, куда более жестоким законам, и ему уже не раз приходилось с мечом в руках отстаивать свое право на жизнь…»

Глава первая

РИНГА, второй рассказ

Аквилония, королевский дворец в Тарантии.

1 день третьей осенней луны, 1288 г. Утро и далее.

«…Внезапно полученные от государя Пограничного королевства известия заставили правителя Аквилонии отправиться в это далекое полуночное государство, в надежде, что появится возможность до конца раскрыть тайну внезапного появления и столь же внезапного исчезновения зеленого подземного огня. Столица осталась на попечении герцога Пуантена Просперо и канцлера Публио Форсезы.

В это же время в Тарантию тайно прибыл конфидент Трона Дракона, имевший поручение в точности вызнать положение дел в Аквилонии, а также принять меры по защите жизни правителя этой страны. Ибо Немедии были вовсе ни к чему кровопролитные раздоры в соседнем государстве и небезызвестный Вертрауэн предпочел бы видеть короля Аквилонии живым, а не мертвым…»

Из «Синей или Незаконной Хроники» Аквилонского королевства

В иное время путешествие из Ианты в Тарантию могло бы стать очень приятным. Но я отправилась в путь, не посоветовавшись с астрологом (впрочем, я все равно ни на сикль не верю этой высокоученой братии) и держа на уме только необходимость как можно скорее добраться до Аквилонии. За что и поплатилась. И за собственную леность тоже – стоило чуть больше обращать внимания на слухи, гулявшие по столице блистательного Офира.

Дорога, на которую я отвела самое большее пять дней, заняла у меня целую седмицу и вымотала так, будто я по глупости отправилась пешком на другой конец света.

Мои неприятности начались уже на рубежах Офира и Аквилонии. Акола, пограничная крепость, была переполнена беженцами с заката, а служащие пограничного департамента носились по уши в мыле, пытаясь сообразить, как им проверить подорожные у такого количества народу. Вдобавок, большая часть проезжающих сорвалась с места в крайней спешке, и, разумеется, не озаботилась выправкой необходимых документов. Когда убегаешь, очень трудно помнить о всех этих бумажках.

Кто процветал в Аколе в это время – так это содержатели постоялых дворов и торговцы вьючными да ездовыми животными.

Наконец, канцелярские крысы поступили так же, как поступают в подобных случаях все чиновники мира. Они закрыли границу «до выяснения сопутствующих обстоятельств и особого решения государственных властей». В городе немедленно поднялась паника, грозившая перерасти в бунт.