Элеонора Раткевич - Время золота, время серебра

Вера КАМША

Элеонора и Сергей РАТКЕВИЧ

ВРЕМЯ ЗОЛОТА, ВРЕМЯ СЕРЕБРА

Вера Камша

CRATAEGUS SANGUINEA[1]

Время золота

Повесть

Элеоноре Раткевич

Я помню ее только живую. Она живет в моей памяти. И когда меня не станет, ее не станет вместе со мной. Мы умрем в один и тот же миг, будто убитые одной молнией, и в этот миг для нас кончится война.

Пролог

Осень. Поражение

— Мы не можем его бросить, — Хьюго Дерракотт тряхнул обвязанной окровавленной тряпкой головой и едва не взвыл от боли, — не можем!..

— Сядь и успокойся! — прикрикнул Ники Глоу. Он был младше Хьюго и по годам, и по титулу, но сегодняшнее, вернее, вчерашнее сражение стерло различия. — Если сдохнешь еще и ты, никому легче не станет. Разве только Дангельту, чтоб ему провалиться!

— Провалится, — уверенно произнес Джон Лейси и объяснил, куда именно провалится Малкольм Дангельт и его прихвостни. Джон был простым стрелком, но поражение сносит стену между полководцем и ратником. Победа тоже, но лишь на мгновенье, а потом возводит новую, до небес.

Хьюго поморщился и опустился на землю рядом с Фрэнси Элгеллом. Судьба провела Фрэнси через айнсвикский ад без единой царапины, но лучше б он был ранен или мертв, а Эдмунд жив. Битва давно кончилась, а Элгелл все еще видел рвущуюся вперед фигуру в залитых кровью доспехах и красно-белый стяг, стелющийся в синем небе, словно борзая. То, что сделал Эдмунд, было безумием, но другого выхода не было, если не считать бегства. Проклятый Бэнки! Предатель, мерзавец, неблагодарная тварь! Но что теперь махать руками? Даже сдохни Дангельт, даже околей все, кто дрался за ледгундское золото, Эдмунд не встанет. Твоего короля больше нет, Фрэнси, нет и никогда не будет! Он больше не засмеется, не взмахнет рукой, не откинет назад волосы, не скажет, что ненависть порождает лишь ненависть и что страна устала от войны, в которой изначальная правота давно никого не волнует…

Сэр Фрэнсис Элгелл поднял валявшуюся у огня трехрогую ветку и швырнул в костер. Пламя вцепилось в новую добычу, что-то треснуло, к звездам взлетела стайка искр. Словно обезумевший оранжевый снег, которому вздумалось идти вверх. Лорд Элгелл подождал, пока погасла последняя искра, и встал.

— Ты куда? — подозрительно спросил Хьюго.

У бедняги начинается лихорадка, вряд ли он утром сможет идти сам. Ничего, понесем, знать бы еще куда. Бежать в Соану? В Арсалию? Поднимать восстание? Восстание во имя кого? Если повезет, они отомстят, а дальше? Олбарии нужен король, но Доаделлинов больше нет. Эдмунд был последним в роду, он вообще был последним. Больше рыцарей в этом мире не осталось, выжившие люди с золотыми шпорами и гербами не в счет. Рыцарь — это не звучный девиз и не родословная длиной в лигу, рыцарь — это милосердие, совесть, благородство, это то лучшее, что вложил в наши души Господь…

— Ты куда? — повторил Хью.

— К Эдмунду, — бросил Элгелл. Мертвый ли, живой, Эдон оставался его королем. — Конечно же, я иду к Эдмунду.

— Я с вами, милорд, — Джон неторопливо поднялся, он вообще все делал неторопливо. На первый взгляд.

— С ума сошли? — не очень уверенно произнес Глоу. — Что мы можем?

Фрэнси замялся, не найдя слов. Их нашел Джон.

— Мы его похороним. — Стрелок деловито осмотрел свою перевязь. Лорд на его месте сказал бы "или умрем", но сын йентского смолокура не отличался говорливостью.

— Вы до него не доберетесь, — молчавший до этого сэр Кэтсбри покачал тяжелой головой. — Его стерегут каррийцы.

— Ублюдки. — Казалось, из горла Джона сейчас вырвется рычанье.

Элгеллу тоже хотелось зарычать и вцепиться в горло победителям. Эдмунд всегда был честен с врагами и милосерден с пленными, а его швырнули в грязь у колодца для скота. Голым! И раструбили о своем подвиге на всю округу. Олбарийцы не должны усомниться в смерти побежденного короля, олбарийцы должны видеть его труп…

— Будь проклят Малкольм, — глухо произнес Хьюго и с трудом поднялся. — Дангельты не знают, что такое честь.

— Ничего, — буркнул Джон, — наш аббат говорит, мельницы Господа мелют медленно, но наверняка. Они свое получат, ой получат… И за короля, и за лягушачье золото…

— Хьюго, — Фрэнси с подозрением глянул на друга, — ты-то куда собрался?

— Я — рыцарь, — лицо Дерракотта скривилось от боли, — и я не могу…

— Можешь, — прикрикнул Глоу, — не хватало еще с тобой возиться! Сиди и жди… Если что, помянешь нас в своих молитвах. Нас и короля. Но мы вернемся…

Хьюго кивнул и послушно опустился на распластанный на земле плащ. Четверо мужчин угрюмо переглянулись и скользнули в темноту, пятый остался. Он был слишком воином, чтоб не понимать, что станет не помощью, а обузой. Он сейчас не годился ни на что, позади было поражение, впереди… Хью не знал, сколько и каких дней отпущено ему, но готов был отдать жизнь за то, чтоб похоронить своего сюзерена, и душу за то, чтоб смерть узурпатора не была легкой. Если есть справедливость, ублюдок будет подыхать долго и в полном сознании…

Рыцарь вздохнул, и это было ошибкой: боль хлестнула по виску и спине огненным кнутом. Эдмунда тоже ударили в спину, ударили, когда до прячущегося за наемников ублюдка оставалось совсем немного. Король Олбарии так и не повернул коня, влетев в вечность с боевой секирой в руках.

Выпала роса, в черном небе одно созвездие сменялось другим, ветер пошевелил ветки и уснул, а Хью сидел у костра, время от времени подбрасывая в огонь собранный Джоном хворост. Сил думать не было. Сил вообще не было, боль и та отползла куда-то, чтоб вернуться с рассветом и вцепиться в отлежавшуюся жертву. Боль не питается мертвечиной.

— Осторожно!

Вернулись! Вернулись, дьявол их побери. Дерракотт вскочил, пошатнулся, но умудрился не упасть. Закусив губу, он стоял и смотрел, как Фрэнси расстилает плащ, а стрелок укладывает на него неподвижное тело. Глоу и Кэтсбри не было, Хью не стал спрашивать, где они, все было ясно и так. Меч Фрэнси лежал на примятой траве, и кровь на нем была свежей. Хорошо, что Джон силен как бык, он нес Эдмунда, пока другие прикрывали ему спину. Хорошо, что Эдмунд не отличался богатырским сложением, хотя и был первым бойцом Олбарии… Был… Больше не будет, воин проиграл трусу…

Отогнав огрызнувшуюся боль, Хью Дерракотт стал на колени перед тем, кто еще утром носил корону Олбарии. Хотя при чем тут корона?! Хью был верен сюзерену, но любил он человека, и человек этот стоил любви как никто другой. Его любили все, кроме тех, кто ненавидел.