Айше Лилуай - Возрождённый

Айше Лилуай

Два осколка огня

Часть первая. Возрождённый.

 Они прошли сквозь Пустоту. И все изменилось.

 Откуда были они?

 Не знаю… Я родился после этого.

 Но  В них не было совсем ничего светлого, ведь они прошли по Мосту Тьмы, что осквернен был стопами Врага, и дьявол жадными глотками осушил хрупкие сосуды их душ, а после наполнил смердящим ядом.

 Несчастные, презренные рабы, подобные слепым и глупым овцам… Они, должно быть, и не ведали о том, что он шел впереди них – этот темный пастух – и о том, что он украл у них свет – выклевал из глаз, высосал из сердец последние огоньки догорающих очагов.

 С каждым шагом по Мосту они оставляли на холодных камнях сострадание, милосердие и веру. Даже память. Даже разум. Все. И на только что пробудившуюся землю этой Вселенной ступили уже не разумные существа…

 Звери.

 Страшные, кровожадные, ненасытные звери.

 Монстры, каких свет еще не видывал.

 То ли дело вумианы… Вечно юные и прекрасные, легкие, грациозные, добрые и веселые, они всегда, с самого моего детства, приводили меня в восторг.

 Особенно Тайша.

 Она, как и все из ее народа, называла варваров со скалы Меррук одним коротким словом.

 Люди.

 В ту пору Тайша жила в Фистаманде, дивной цветущей стране вумианов на северо-востоке материка. Ее родной город Алькаол располагался на берегу океана, где белая пена, бушуя, разбивалась о серые скалы.

 Милая Тайша.

 Милый Алькаол.

 Уютный, славный городок… Впрочем, его давно уже сравняли с землей.

 Уже давно…

 Но все же это случилось гораздо позже, а в те времена он цвел пышно, будто розовый цветок орхидеи, и многим тогда еще нравилось любоваться на невозмутимую красоту скалы Меррук…

 Многим – да не всем.

 И – эх! – зря не смотрели Тайша и брат ее Инзал на те угрюмые склоны в пору пришествия людей.

 Ох, как зря…

 Была осень. Тайша и ее друзья из Алькаола выбрались в лес, чтобы поохотиться на благородного оленя, по легенде приносящего удачу и счастье. Быстры были фистамандские кони, быстры были и гончие псы, и заливистый их лай сливался с голосом охотничьего рога, и ветер свистел в ушах, будто звал за собою на запад…

 Да только в тот вечер не только вумианы выбрались на охоту…

 ПРОЛОГ

 Крикливый болотный кулик надрывался и кичился в зарослях камыша, будто пытаясь заглушить стрекотание кузнечиков. Ветер, спускаясь с холмов, приносил с собой страшные, непонятные звуки, словно там, за сопками, сцепились друг с другом гигантские псы преисподней. В носу стоял одурманивающий запах багульника… и еще один, пробивающийся сквозь него подобно сорняку – отвратительный, человеческий.

 Они хорошо стерегли своих жертв.

 Крепкие веревки, сплетенные из жесткого звериного волоса, обжигали запястья и ноги. Открыв глаза и тихонько простонав, Тайша попыталась высвободиться – тщетно. Путы было не разорвать, зато все тело, покрытое сетью ран и ушибов, мигом отозвалось острой болью на резкое движение, и девушка, скрипнув зубами от досады, обмякла и склонила голову к мокрой траве.

 Они пили ее кровь, сочившуюся из ран, а вместе с кровью уходили и последние силы…

 - И пусть… - безвольно прошептала Тайша, снова смыкая веки.

 И тут же вспомнился тот дождливый вечер, и густая слякоть на тернистой дороге, и тревожный храп коней, постепенно переходящий в испуганное, даже безумное ржание, и жуткие огоньки на лесных болотах, то и дело мелькающие то тут, то там… Она снова слышала воинственные кличи людей и видела их горящие глаза…

 Впрочем, девушка мало чего сумела запомнить: тогда из ее головы все вытеснил панический страх, и лучше, отчетливей всего она помнила только, как во все горло кричала: «Беги, Инзал! Спасайся!»

 Она кричала, пока совсем не охрипла, а Инзал так и не послушал. Впервые за пятнадцать лет его жизни.

 Не побежал.

 И еще Тайша помнила, как резанул ее по ушам торжествующий крик одного из охотников, когда юноша был выбит из седла и после недолгой, но отчаянной борьбы связан по рукам и ногам.

 Их тогда было семеро – она с братом и пятеро их верных друзей. Один был убит прямо там, в лесу, в грязи и крови, в пылу жестокой схватки, и какой-то человек, злобно оскалившись, утащил его еще теплое тело в непроглядную глушь. Второго люди до смерти забили камнями уже здесь, в этом мерзком поселении, если только можно было назвать так место, куда пригнали «добычу». Его убили, уволокли куда-то к себе, и пленники боялись поверить своим догадкам о том, что стало с несчастным. Яростного и дерзкого храбреца Йекрина увели этим утром…

 А что же будет с оставшимися? Долго ли они продержатся, да и важно ли это?

 «Все равно, когда быть съеденным. С утра или на ужин», - подумала Тайша и вдруг вздрогнула от отвращения к собственной слабости.

 Ну уж нет. Лежать на земле и смиренно ждать, когда у людей внезапно разыграется аппетит, она не намерена.

 Девушка оттолкнулась коленями от грязной травы и подползла к брату, который недвижно лежал на спине в нескольких шагах от нее и стеклянным взором упирался в угрюмое небо, нависшее над пропитанной грязью и гневом землей. Скупые отсветы солнечных лучей, пробивающихся сквозь рваные клочья грозовых туч, отражались в глубоких глазах, а потом воспаленные веки тяжело сомкнулись, и вздох вырвался из груди.

 Слезы обожгли лицо Тайши, мешаясь с грязью и кровью: Инзал был еще слишком юн, чтобы вынести постоянные пытки. Ему ведь было всего-то пятнадцать лет, а для вумиана это все равно что мгновение.

 А как они издевались над ним! С каким остервенением, с каким восторгом истязали они его тело, с каким звериным наслаждением и хищным огнем в помутневших, безумных глазах пили молодую свежую кровь…

 Тайша поставила локти возле головы брата, кончиками пальцев погладила его по темно-каштановым кудрям, мокрым от дождевой грязи, нежно дотронулась до бордового пятнышка на подбородке – характерной черты каждого вумиана – и позвала:

 - Инзал… Инзал, ты слышишь меня?

 Юноша с трудом открыл гноящиеся глаза и посмотрел на старшую сестру…

 Она поспешно опустила веки.

 Она просто не могла вынести этого взгляда.

 Нет, никакой боли, ни страха, ни отчаяния… Но лучше бы было так. Она бы приободрила его, вылечила его боль, если бы только увидела ее среди бездонной голубизны двух обрамленных ресницами колодцев. Но она увидела искреннюю преданность, мучительное чувство вины… и будто мольбу о прощении.