Джон Уиндем - Столь многое сплелось…

Джон Уиндем

Столь многое сплелось…

Одним из качеств, которые с годами все более не нравились Лидии Уотерс в муже, было его телосложение; вторым было его хобби. Разумеется, присутствовали и другие малоприятные черточки, но эти в особенности возбуждали ее чувство неудачи.

Верно, что он оставался в основном во все той же форме, с тех пор, когда она вышла за него замуж, однако сначала она ждала каких-то улучшений.

Она воображала какое-то развитие под домашним влиянием в более красивого, более учтивого, лучше упитанного человека. Однако, после почти двенадцати лет ее забот и кормежки едва ли можно продемонстрировать хоть какое-то изменение. Торс, главное в мужчине, выглядел чуть более солиднее, и размеры одежды подтверждали, что это в самом деле так, но, к несчастью, казалось, что он только подчеркивает мосластый, шишкастый, слабо сшитый эффект всего остального.

Как-то раз в состоянии более чем обычного разочарования Лидия вынула пару его брюк и тщательно ее измерила. Инертные и пустые они выглядели в полном порядке — длинные в росте, той обычной ширины, что носят все — однако, пущенные в носку, они немедленно вызывали эффект слишком узких и раздутых на коленках, в точности, как и его рукава. После того, как потерпели неудачу несколько ее идей о том, как смягчить его внешний вид, она поняла, что надо с этим смириться. С неохотой она сказала себе: «Что ж, думаю, этому не поможешь. Это просто такая штука — как женщины-наездницы все больше начинают походить на лошадей…» — намекая этим заодно и на его хобби.

Пристрастия-хобби нормально смотрятся в ребенке, но вызывают раздражение во взрослом человеке; вот почему все женщины так стараются их никогда не иметь, а просто интересоваться то тем, то этим. Для женщины совершенно естественно — а Лидия была миловидной демонстрацией искусства быть таковой — проявлять интерес к полудрагоценным камням и, когда она может их себе позволить, камням драгоценным: хобби же Эдварда, напротив, ни с какой стороны естественным не назовешь.

Лидия, разумеется, знала об этом хобби еще до замужества. Все, кто знал Эдварда достаточно долго, видели прекрасно, как его глаза с надеждой рыскали по углам любой комнаты, где ему случилось быть, а когда он был не под крышей, как его внимание при виде кучи палых листьев или куска отставшей коры вдруг переключалось с обсуждаемого вопроса. Временами это раздражало, однако она не позволила этому чувству сильно давить на себя, так как хобби потом вполне могло иссякнуть и заглохнуть от небрежения. Ибо Лидия придерживалась довольно распространенного мнения, что, конечно, хотя женатый мужчина должен тратить определенное время на обеспечение дохода семьи, но кроме этого у него должен быть лишь единственный интерес в жизни — из чего следовало, что существование любого другого интереса должно несколько оскорблять его жену, ибо каждому известно, что в действительности любое хобби это просто форма сублимации.

Однако, никакого увядания не произошло.

Как ни досадно это было само по себе, его хобби было бы гораздо переносимее, если бы оно было коллекционированием чего-то стоящего — скажем, старинных гравюр или восточной керамики. Такие вещи не только можно продемонстрировать другим на зависть, они еще и обладают определенной ценностью, да и сам собиратель получает определенный статус. Однако, никто не достигает никакого статуса, считаясь всего лишь сдвинутым, за то, что обладает весьма дорогой коллекцией пауков.

Даже над бабочками и мотыльками можно было бы принять вид некоего энтузиазма, думала Лидия, не стараясь, правда, подвергнуть этот вопрос испытанию. Существуют определенные драгоценности природы, которые воспринимаешь, только если они мило смонтированы. Но о пауках — об этой прорве мерзких, враскаряку бегающих, ногастых ужасов, постепенно бледнеющих в пробирках со спиртом, а, может, с формалином — она вообще не могла найти что же сказать.

В ранние дни их брака Эдвард пытался заразить ее толикой собственного энтузиазма, и Лидия со всем возможным тактом слушала его объяснения сложностей их жизни, рассказы об их обычаях, о брачных повадках пауков, большая часть которых вызывала еще большее отвращение, ибо им явно недоставало морали, и его объяснения красот их окраски и разметки, однако ее глазам не хватало пристрастия, чтобы все это заметить. Тем не менее, к счастью, из некоторых ее замечаний и вопросов постепенно стало очевидно, что Эдвард не пробудил того участливого понимания, на которое надеялся, и когда эта попытка закончилась провалом, Лидия получила возможность постепенно отступить к своей прежней точке зрения, что все пауки нежелательны, и что мертвые они лишь не на много мерзки, чем живые.

Понимая, что фронтальная оппозиция наукам была бы неверной тактикой, она сделала попытку тихого и безболезненного отступления. У нее заняло два или три года, чтобы оценить, что попытка не сработала; после этого наука устроилась, чтобы стать одной из тех заноз, которые мудрый воспринимает спокойно и оставляет без упоминаний, если не считать тех случаев чрезвычайного раздражения, когда просматривается весь каталог скопившегося недовольства.

Лидия входила в паучью комнату Эдварда примерно раз в неделю, частью для того, чтобы прибраться там и протереть пыль, а частью — чтобы в явно мазохистской манере насладиться отвращением к ее обитателям. Этим последним она занималась по меньшей мере на двух уровнях. Имелся некий вид общего удовлетворения, которое, глядя на ряды пробирок, мог чувствовать любой — что во всяком случае здесь целая прорва ползающих тварей, которые больше ползать не будут. И еще в этом присутствовало более личное чувство возмездия при мысли, что хотя им до определенной степени удалось отвлечь внимание женатого мужчины от его единственно достойной цели, но все-таки, чтобы добиться этого, им пришлось умереть.

На стойках вдоль стен располагалось ошеломляющее количество пробирок; так много, что однажды она с надеждой поинтересовалась, могут ли вообще быть еще неизведанные науке виды пауков. Его первый ответ о 560 видах, живущих на Британских островах, был вполне обнадеживающим, но потом он начал рассказывать о приблизительно двадцати тысячах разных видов в мире, не говоря уж о близких отрядах, так что слышать это было весьма удручающе.

Кроме пробирок в кабинете были и другие вещи: полка со справочниками, каталожные ящички, стол с тщательно укутанным микроскопом. Против одной стены тянулся длинный рабочий стол со множеством бутылей, пакетов со снимками, коробок с новыми пробирками, как и большое количество коробок со стеклянным верхом, в которых образцы содержались для изучения живыми до того момента, как отправиться в спирт.