Мария Семенова - Поединок со Змеем Страница 10

С тех пор и до сего дня Люди стараются взять в руку железо, если опасаются порчи и надеются отогнать невидимого врага. Так и говорят:

— Подержись за железо, чтобы не сглазить!

И до сего дня у злых сил первый враг — умелый кузнец. Самая лютая нежить вовек не сумеет одолеть его или заморочить. А все потому, что Кий, самый первый кузнец, когда-то выдержал испытание, отказался мастерить оружие Злу.

СОБАКА И ХЛЕБ

— Дура! — сказал Чернобог, когда еле спасшаяся Морана вернулась в Кромешный Мир, в подземные ледяные чертоги. — Неужели ты вправду помыслила, что побратавшийся с Огнем станет тебе помогать?

— Не произноси этого слова! — затряслась Морана. — От него стены обтаивают!..

Сделали они наковальню из гладкого куска льда, раздули морозное пламя метели, попробовали ковать…

— Кому там они поклоняются, эти Люди, — качая меха, шипела Морана. — Какой-то Великой Матери Живе! Грязной Земле!.. Я им покажу, кто достоин поклонения, великих жертв! Я сделаю их мир похожим на наш — снежинка к снежинке… В нем будет порядок, а меня назовут Матерью!

— А небо станет черным, — поддакивал Чернобог. — Таким, какое оно здесь, когда у них день!

Злые, стылые ветры неслись из мехов, рассеивали непотребство по всему белому свету…

Между тем в Верхнем Мире как раз совершался праздник Перуна, и все добрые Люди угощались жертвенным мясом близ святилищ Бога Грозы, на веселом пиру, угощали славного сына Неба, незримо пировавшего среди них. Все — кроме нескольких беззаконных. Не почтили они Сварожича, вышли работать. Зарокотал было над ними тяжким громом гневный Перун… но отступился, ради праздника не стал никого пугать. А может, припомнил, как когда-то дал волю гневу и год ходил по Земле…

И все бы ничего, но одна бесстыдная баба-гулеха взяла с собой в поле дитя, рожденное невесть от кого. Оставленное под кустом, дитя вскорости обмарало пеленки и мало не надорвалось криком, пока горе-мать подошла наконец. Но лучше бы и не подходила: распеленала ведь — и со злости вытерла обмаранное дитя житными колосьями!

Этого уже не вынес Перун, целое лето бережно растивший хлеба. Такой грозой грянул над виноватой головушкой, что перепуганной бабе помстилось — падают, рассыпались все девять небес. Чуть, говорят, не окаменела на месте. Но главный страх был еще впереди: увидели Люди, как неожиданный вихрь начал втягивать оскверненное жито, уносить его вверх, вверх, прямо в черную тучу… Кинулись хватать руками колосья, накрывать шапками — те не

давались, обиженные.

И, верно, вовек бы не вспоминать нечестивым святого хлебного запаха — но тут со всех четырех резвых лап подоспела к полю Собака.

— Перун! Перун! — пролаяла она звонко. — Я это поле от косуль стерегла, оленей в лес прогоняла! Оставь мне на еду, сколько в зубах унесу!

Услышал разгневанный Бог мольбу голодной Собаки, не знавшей от хозяев награды, кроме пинков, — и тряхнул вороными клубящимися кудрями, позволил забрать, что поместится в пасти. Убежала Собака с пучком спелых колосьев, и Люди — делать-то нечего — пришли к ней по весне, начали просить в долг зерна для посева. Клялись кормить Собаку и весь ее род, обещали и внукам то заповедать. Добрая Собака не стала поминать зла и не пожадничала, и поле было засеяно, но Люди долго вздыхали — не тот, что когда-то, стал урожай. Не росло больше по сотне колосьев на каждом стебле, только по одному. А и плакаться не на кого, сами виновны.

Вот почему все отворачиваются от того, кто выгонит из дому Собаку. Вот почему изображения Собак сделались оберегами, обороной посевов. Так прославили Люди храброго зверя, посредника меж ними и разгневанным Богом. Говорят еще, одному псу даны были крылья, чтобы проворней сновал между Землею и Небом. Этого пса Люди прозывают Семарглом. Сказывают — если весной пробежит он по хлебному полю, можно смело ждать урожая. Оттого Семаргла зовут еще Переплутом — покровителем корешков, переплетенных в

Земле. Ведь если бы не Собака…

ЗМЕЙ ВОЛОС

Так устроено Зло, что само по себе оно ничего не может родить. Доброе дерево, умерев, вновь становится плодородной Землей, дающей питание семенам; сама его Смерть становится Жизнью. А Зло никогда и не ведало настоящей живой жизни, оно от века мертво. И, бесплодное, способно только калечить и убивать, но не творить. Вот и стремится оно обратить себе на службу все, что только ни зацепит его когтистая лапа. Разум так разум, силу так силу. Кого обещанием, кого уговором, кого принуждением. И почти всегда — выдавая себя за Добро. Своей совести нет, так чужую салом залить…

Долго не удавалось Моране и Чернобогу выковать ледяной гвоздь. Такой, чтобы все непробудным сном усыплял, птицу и зверя, человека и звонкий ручей, даже небесную тучу. Не слушался лед: он ведь тоже был когда-то живой, журчащей водой, и злой воли слушаться не хотел.

— Нужен нам могучий помощник, — сказал наконец Чернобог. — Думай, разумница!

И Морана начала думать, а потом снова дождалась кромешного новолуния и пробралась на спящую Землю, украла змеиное яйцо из гнезда.

Уже было сказано, что Змеи в те времена не жалили ядовито, не губили неосторожных Людей, были добрыми и безобидными, как теперешние ужи. Перун жаловал Змей, всегда посылал по их просьбе дождь наземь. А Люди жили со Змеями в мире, селили их у себя в доме, поили парным молочком. И когда для моления Ладе-Рожанице делали из глины с хлебными зернами образки беременных жен — самое святое и уязвимое, чрево и грудь, обвивалиизображениями добрых Змей, Хранительниц-Змей. Вот как было.

Долго горевала ограбленная Змея, лишившаяся детища… Но если бы знала, что из него выйдет — живая навеки в Землю зарылась бы. Потому что Морана обвила яйцо длинным волосом, вынутым из растрепанной косы беспутной, загулявшейся бабы, той самой, что дитя колосьями обтирала. И долго творила мерзкие заклинания, чтобы прижился волос, чтобы впитал, высосал живую суть из яйца. И это сбылось. Когда скорлупа опустела, вместо бабьего волоса родился небывалый змееныш — слепой, тощий и слабый, но с пастью шире некуда, прожорливый и жадный. Стали звать его Волосом, а еще Сосуном — Смоком, Цмоком. И каких только яиц не перетаскала ему обрадованная Морана: змеиных, ящеричьих, птичьих. Оттого, когда Волос подрос, оказалось у него змеиное тулово, одетое разом в мех и пеструю чешую, короткие когтистые лапы, голова ящерицы и перепончатые крылья. И разума — никакого. Кто поведет, за тем и пойдет. И на зло, и на добро.

А Морана все приживляла к изначальному волосу новые, звериные и человечьи. Все, какие могла подобрать. Потерянные медведем и волком у водопоя, неосторожно состриженные и выметенные из избы… Лишь много позже поняли горько наученные Люди, как опасно бросать ногти и волосы, поняли, что подобный сор нельзя беспечно мести вон на потребу злым колдунам — надо тщательно собирать его полынными вениками и сжигать в чистом огне… Что поделаешь: никто не научил их, пока было время. Ведь Боги сами были тогда доверчивыми и молодыми и не ведали всех путей и хитростей Зла.

Змей же вырос, как на дрожжах. Повадился выбираться за Железные Горы, в широкий солнечный мир. Летал меж облаков, ходил в облике человека, бегал зверем прыскучим, носился по лугам вихорем, столбом крутящейся пыли. Превращался во все, что угодно, лишь стоило пожелать. Было в нем без числа сутей, — порою сам забывал, что родился все-таки Змеем. Памяти ему, как и разума, досталось едва-едва. Зато силушки — невпроворот.

Пришлось с ним помучиться самой Моране, вскормившей его ради злого служения. Как-то приказала она подросшему Волосу:

— Слетай на вершину неприступной горы, принеси иголку синего льда, самого холодного, какой сумеешь найти.

Ибо открылось злодейке: лишь из этого льда можно выковать усыпляющий гвоздь. Но Волос заупрямился:

— Не хочу!

Поймал клубок ниток, покатил по полу, затеял игру. Озлилась Морана — да как огрела его поперек спины прялкой, на которой ночами пряла Людям несчастья:

— Кому сказано!

Заплакал обиженный Змей, пополз вон из пещер, на ходу утирая огромными лапами слезы. Взмахнул жесткими крыльями, взмыл в небо повыше горных вершин… но увидал колесницу Даждьбога, сияющее Солнце — и мигом забыл все наказы хозяйки. Подлетел поближе, залюбовался:

— Какое блестящее! Подари, а?

Величавый сын Неба улыбнулся юному чудищу, заглянул в радужные, лишенные смысла глаза. И ласково молвил:

— Как же я подарю тебе Солнце? Оно не мое, не твое, оно каждому поровну светит.

Ничего не понял Змей Волос и начал выпрашивать:

— Да я не насовсем — поиграю и принесу…

— Нет, — покачал золотой головой могучий Сварожич. — Ищи другие игрушки.

Тогда Змей распахнул пасть, показывая тьму-тьмущую кривых, острых зубов:

— А я тебя укушу!

Понял Даждьбог — надо Змея уму-разуму научить. И повернул огненный щит прямо на Волоса:

— Кусай!