Жена Нави, или Прижмемся, перезимуем! (СИ) - Юраш Кристина Страница 10

— А Метелица где? — спросила я, когда мы врезались в девственный сугроб. Ушанка чуть не слетела с меня, а я еле удержала ее.

— Вперед побежала! Она по сугробам быстро бегает! — прокряхтел Буран, прыгая в сугробе. — Сейчас все узнает, и расскажет!

Только сейчас я поняла, для чего мне нужна балалайка!

— Бдем! — отбила я одну ветку балалайкой.

— Трень! — отбила вторую, дернув головой вовремя в сторону.

— Видала! Видала! — послышался голос Метелицы. Она легко бежала, едва касаясь снега лапами. За ней стелился снежный хвост. — Девка с корзиной возле гиблой ели раздевается и с кем-то разговаривает!

Глава шестая. Оперуполномоченная мачеха

Скромная девушка плакала и ждала, когда ее позовут замуж.

Поэтому никак не собиралась отзываться на «ау!» и два раза пряталась от вертолета.

— Буранушка, быстрее! — умоляла я, гладя медвежьи бока. «Треньк!» — отбивалась от заснеженных ветвей моя «гитара для начинающих».

Быть снегурочкой в мои планы не входило. Но пришлось слегка раздвинуть планы, чтобы вошло. «А может все-таки одноглазой?» — намекали густые ветки, целясь мне в лицо. «Балалайку тебе!» —   возмущалась я. И тут же выполняла обещание, стряхивая с ветвей пушистые шапки снега.

Буранушка торопился изо всех сил. Он как бы набрасывался на каждый сугроб, разбивая его своими мощными лапами. Лес был очень густой! Почти непроходимый! Я впервые видела такие дебри.

— Ага! Щас! — сплюнула я растрепавшиеся волосы. — Я что зря семь лет оттарабанила в музыкальной школе по классу скрипки? Чтобы какая-то ветка пыталась поиграть в офтальмолога?

— Это была хорошая попытка, — увернулась я, чувствуя, как ветка прошлась по моему лицу.

Каждая ветка пыталась проверить мое зрение и тут же сделать операцию по удалению «плохо разглядевшего ее» глазика.

— Ау! — кричала я, слыша, как мой голос уносит метель. — Ау! Ау!

Буранушка упорным трактором расчищал дорогу, пока я высматривала несчастную потеряшку.

— А здесь медведи водятся? — спросила я у Буранушки, когда мы миновали густой ельник.

— Водятся, но только друг с другом! С другим зверьем они не водятся! — послышался запыхавшийся голос Бурана.

— Сюда! — кричала легконогая волчица, вылетая из-за елок. Ее снежный хвост огибал могучие стволы древних елей.

Буранушка подналег, ворча на все лады. Я пыталась удержаться на медведе, вцепившись в его густую и жесткую шерсть.

Из-за густого ельника показалась полянка с огромной даже по меркам древнего леса елкой. Чириканье и стрекотание птиц стало громче. С ветки слетела сорока, пролетев прямо перед моим лицом.

Я прислушалась.

Раньше для меня это обычное чириканье. Так сказать, ничего не значащий фоновый шум. Но сейчас это были осмысленные фразы. Стайка воробьев сидела на сугробе. Стоило кому-то крикнуть: «Человек!», как это подхватывали другие птичьи голоса, сливаясь в один гомон.

— Человек!

— Чевовек! Чемонек!

— Чучубек! Чебучек! Черевек!

— Дровосек!

Мне показалось, что среди птичьих голосов я расслышала даже нечто отдаленно похожее на интимные пристрастия дровосека и любовь к чебурекам. В гомоне все слова сливались воедино, как вдруг все чей-то воробьино-истеричный голос заорал громко и отчетливо:

— Сме-е-е-ерть!!!

В этот момент воробьи притихли и вспорхнули с сугроба.

— Где?! — обалдела я, вертя головой. Воробьи тут же пересели на соседний сугроб.

— Рядом! Гадом! Садом! Каким садом! Что рядом! Градом!

Опять их крики слились в неразличимый гомон.

— Сме-е-ерть!!! — истерично заорал кто-то из них, как бы подытожив игру в испорченный телефон. Они снова вспорхнули и отлетели подальше.

— Идиоты! Идиоты! — перекрикивался кто-то из заснеженных ветвей.

— Ага, Ага! — соглашался уже другой птичий голос. — Угу! Угу!

Это казалось таким удивительным, что я на секунду заслушалась. Иногда я думала, плохо, что с птичками умеют общаться только героини мультиков. А вот сейчас понимаю, что у меня это тоже неплохо получается!

— Там она! — крикнула Метелица, ведя нас к огромной ели. Только сейчас я увидела сначала брошенную в снегу корзинку, а потом и саму потеряшку.

В заснеженном лесу возле огромной заснеженной ели стояла девушка. На ней был коричневый тулуп, валенки и еще один платок, обмотавший тулуп сверху.

— Ой, жарко у вас тут! Ну что ж! Посидела я, отогрелась! Благодарствую, братья-месяцы! — слышался ее голос. — Иначе бы в лесу совсем пропала! Вон какую вьюгу Карачун наслал! А у костра тепло!

Девица стояла ко мне спиной. Я видела только толстую растрёпанную косу.

— От костра такой жар идет! А меня мачеха за подснежниками послала и сказала, что без них не возвращаться! Где же я их зимой найду?

Никакого костра не было. Зато был заснеженный куст.

Девица медленно стаскивала с себя платок. Варежки уже валялись на снегу. Девушка протянула руки вперед, словно отогревая их. Вокруг нее стелилась поземка, завывала метель, осыпался снег с ели, зато на бледном лице с посиневшими губами была улыбка.

Девица уже опустила платок на снег.

— О! Неужели! Братец Март, ты это сделал? — удивилась она, стоя посреди вытоптанного сугроба. Она подняла голову, словно рассматривая ель. — Ну и жарко же! Видать Март теплым будет! Глядите! Снег тает! А под снегом… О! Подснежники!

Она хрипло рассмеялась, осматривая сугроб по сторонам. Стащив с себя шубу, девица принялась шарить по сугробу руками, словно что-то роет.

— О, сколько их тут! Подснежников! — обрадовался голос, пока я осторожно слезала с Бурана. — Ты погляди! Под каждым кустом! А какие красивые! Ой, спасибо вам, добрые месяцы!

— И вот так всегда, — послышался вздох Буранушки.

Я опомнилась и слетела с него, пробираясь к стриптизерше, которую не заказывала. Она все еще стояла почти по пояс в снегу, что-то пытаясь вырыть…

С недавних пор приватизированная мною шуба стелилась по сугробам, пока я с удивлением обнаружила, что не проваливаюсь по пояс, как раньше. Словно сам снег выталкивает меня.

— О, братец Апрель, — послышался охрипший голос девицы.

— Эй! — крикнула я, пытаясь до нее добраться раньше, чем смерть.

Девушка меня не слышала, но она уже стала снимать с себя что-то похожее на старое платье.

— О, братец Апрель! Братец Май! Братец Июнь!

— Неужели там кто-то настолько симпатичный? — спросила я, глядя на снежную пустоту под елью. — Тебя мама разве не учила, что раздеваться перед двенадцатью мужиками приличная девушка может только в случае, если это медицинский консилиум! А ну быстро тулуп обратно!

Я уже подобрала с сугроба тулуп, отряхнув его от снега. Еще немного подобраться и…

— Так, все, стриптиз окончен, господа Двенадцать Месяцев! У нас двенадцать месячных, так что кина не будет! — рявкнула я в сторону елки, пытаясь натянуть на девицу платье. — Иди сюда!

— Целую корзину набрала! — слышался голос девицы, пока я натянув на нее платье, стала натягивать на нее свою куртку, а сверху тулуп.

— Милая, зачем тебе до трусов раздеваться? Представляешь, сколько… эм… подснежников еще в шубу поместится? Так, дорогие месяцы, скидываемся девочке подснежниками и прощаемся! — усмехнулась я, дрожащими от переживания руками, пытаясь запихнуть девушку в тулуп. Но она сопротивлялась, вырывалась! Скажу больше! Она даже попыталась убежать!

— Какой же ты красивый, братец Апрель! — кричала девушка, пока я пыталась засунуть ее руку в рукав.

— Где? Где Сопрель? — заметила я, просовывая озябшую руку в тулуп. — Ой! Ты его со стороны видела? Так себе! Уверенный среднячок! Ты сама подумай, сколько соплей в таком носу поместится? И вот зачем тебе сопливый муж? Другое дело Жарюль! Ты гляди какой жаркий мужик! Я бы даже сказала, что Июль у нас — знойный красавец! Так, руку сюда! Кому говорю!

Я кутала озябшую красавицу и пыталась оттащить от «костра» и «двенадцати мужиков».